Да здравствует король! - Ирмата Арьяр

Моя охрана не шелохнулась, и я подтвердила приказ спешным кивком.

Ситуация выглядела пикантно, и мне стало невыносимо смешно. Видимо, еще не получив огненный дар, я уже вполне заразилась королевским цинизмом. А что будет через год при таком-то бессердечном, простите за каламбур, «втором сердце»?

— Я сам могу идти, — заявила я. Но, сделав шаг, покачнулась и оперлась на руку ближайшего вейриэна.

И тут моя улыбка слетела сухим листочком: взгляд наткнулся на Дигеро.

Он стоял поодаль, прислонившись к колонне и сложив на груди руки, с маской сдержанной брезгливости на лице, будто ступил в слизь, но вынужден терпеть.

Чувствуя, как пожар охватывает щеки, я соорудила надменную морду.

Наблюдательный король и в этом маленьком поединке поучаствовал, окончательно превратив его в похороны девичьих грез:

— Ах да, чуть не забыл. Лэйрин, из-за болезни ты пропустил еще одно событие. У твоей сестры Виолы появился претендент на ее руку и сердце. Вчера я даровал ему рыцарское звание. Позволь представить тебе доблестного рыцаря ордена Священного Пламени… орден тоже вчера основан, не успел рассказать… сэра Дигеро фьерр Этьера, как будущего члена королевской семьи.

Это был страшный удар. Пока я пыталась вдохнуть исчезнувший куда-то воздух, Дигеро выпрямился — медленно, с ленцой — и затем отвесил мне тщательно дозированный поклон. Слишком краткий и поверхностный, на грани дерзости.

— Похоже, у вас закружилась голова, сэр рыцарь? — мой голос постыдно дрогнул, но, надеюсь, это можно списать, скажем, на ярость, а не на вспыхнувшую в душе боль.

— Верно подмечено, ваше высочество, — холодно ответил Диго, а на его щеках проступили гневные пятна, как в детстве, когда я изводила его этим ледяным «вы». — Разве красота и очарование вашей сестры могут оставить кого-то равнодушным? Они с первого взгляда вскружили мне голову и пленили сердце.

— Красота увядает, очарование приедается, а пленникам свойственно мечтать о свободе, — изрекла я гнусавым тоном церковного проповедника. — Вам придется доказать свою любовь к моей сестре, прежде чем я дам согласие на ваш брак.

Длиннющие ресницы Дигеро изумленно дрогнули, а король Роберт аж крякнул от неожиданности:

— Кхм… ты ничего не перепутал, Лэйрин? Или у тебя опять… жар?

Какая неприкрытая деликатность. Тут каждый прочитал слово «бред» или только моя оскорбленная душа?

— Нет, сир, — вскинула я подбородок, пытаясь свысока глянуть на рыжую глыбу. — Насколько мне помнится, по договору с горными кланами и моей матерью вы не можете выдать замуж моих сестер без согласия рода Грахар. Но по законам королевства женщина, обвиненная в колдовстве, лишается права решать судьбу своих незамужних дочерей до установления судом степени ее вины. А если обвинения доказаны, то лишается навсегда, словно она умерла, даже если казнь еще не состоялась.

— Это всем известно, — раздраженно перебил Роберт. — К чему ты клонишь? При чем здесь ты?

— По вашему договору, сир, который я видел своими глазами в момент его подписания вами и моей матерью, утраченные Хелиной полномочия переходят ко мне, как узаконенному Белыми горами представителю рода Грахар. Простите за напоминание, мой король, но договор с кланами вынуждает вас согласовывать теперь со мной все матримониальные планы на моих незамужних сестер. Разумеется, я ни в чем не буду перечить вашим желаниям, ибо желание короля — закон для подданных и ваших детей.

Он, разумеется, понял мою издевку. К подданным меня сложно отнести, к родственникам — невозможно. И даже связавший нас обряд поименования не накладывал никаких обязательств подчинения.

В качестве извинения за дерзость я изобразила поклон, искоса наблюдая за растерянными, какими-то взъерошенными физиономиями придворных и смертельно побледневшим новоявленным женихом Виолы.

— У тебя безукоризненная память, Лэйрин, — процедил король. Глянул поверх голов на Дигеро. — Что ж, доблестный рыцарь, уж докажи как-нибудь нашему недоверчивому принцу свою любовь к малышке Виоле. В чем-то он прав… пленник стремится к свободе, а? Ох уж эти менестрели! — Роберт гулко расхохотался.

Так началась наша вражда, Дигеро. Но изощренному огненному королю этого было мало. Пока придворные подхихикивали, он, наклонившись, прошептал мне на ухо так тихо, словно сидел у меня в голове:

— Значит, я — забывчивый дурак, да, Лэйрин? Запомни и ты: нельзя унижать короля в глазах подданных. Буду наказывать немедленно. Вот так! — и к моему ужасу он обхватил мое лицо ладонями — не вырваться — и обжег до беспамятства поцелуем в лоб. Уже сквозь туман огненной боли я услышала его громогласное, как тост: — За прекрасную память! Я горжусь моим возлюбленным наследником!

Что еще должны думать о нас люди?

Мне одно было непонятно — зачем? Какую цель преследует Роберт этими выходками, ведь обряд айров запрещает интимную близость! В то, что король равнин — самодовольный недоумок, каким его считали горные лорды, я уже не могла верить. Пожалуй, только мне он раскрыл истинное лицо, о котором не догадывался мир. Но об этом чуть позже.

Дальнейшее я помню смутно, несмотря на только что провозглашенный тост за память.

Помнилось, что в тот момент мне пригрезился, как наяву, давно почивший фаворит — зеленоглазый Рыжик, которому Роберт снес голову. Отрубленная голова ехидно улыбнулась и подмигнула, а из обрубка шеи лилась темная, как ночь в горах, кровь.

Я в единый миг оказалась по ту сторону безумия.

Последнее, что внятно донеслось из мира, — крик Дигеро:

— Стой, Лэйрин!

И королевский гром:

— Все вон!

А меня уже подхватил дивный шквал огненных ярости и боли, черных обиды и гнева. Свились в смерч.

Рядом вспыхнуло рыже-белое пламя.

Изгибаясь змеей, уворачиваясь от жгучих языков, смерч начал танцевать вокруг него, оборачиваться петлей, отражая или жадно впитывая в себя стреляющие протуберанцы. И наслаждался восхитительным смертельным танцем — куда опаснее и прекраснее, чем пляска в долине Лета сотни веков назад… Смерч жаждал смести этот полыхающий жаром костер, обратить в сноп искр и развеять в небесах.

И уже начали слабеть жадные языки встречного пламени, протуберанцы выплескивались реже, отдалялись, стараясь избегать ударов. Но откуда-то налетели, взвились вокруг ледяные вихри и сияющие радуги. Их было слишком много, они мешались, не попадали в ритм танца смерти и убивали лишь красоту и восторг.

Заскучав, смерч выбил хрупкую преграду стекла, отделявшую от него свободу небес, и, сметя с пути горстку колючего снега, вырвался.