«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот с ним-то мне и хотелось познакомиться. Следовало с тем открытым листом, который я имел от Стамбулова, обратиться к начальнику тюрьмы и во время ее осмотра, к которому я, вероятно, был бы допущен, познакомиться с Каравеловым. Но чтобы обеспечить себе более продолжительное свидание, я, рассчитывая на любезность Стамбулова, обратился к нему с просьбой об этом. Сверх всякого ожидания я получил очень вежливый, но тем не менее твердый и решительный отказ501.
Очень огорченный, я ушел от Стамбулова. В тот же день я встретил в ресторане, где обыкновенно обедал, племянника Каравелова, Рашко Маджарова, с которым я был знаком. Маджаров, в то время молодой человек, учитель (ныне он министр путей сообщения в преобразованном кабинете Ляпчева502), бывал в тюрьме у своего дяди. С большим огорчением я рассказал ему о своей неудаче.
— А вам очень хочется повидаться с дядей?
— Очень.
— Лева (франка)503 отдать не жалко?
— Хоть десять.
— Нет, одного хватит. Так дайте мне лев и приходите ко мне в четыре часа.
Я так и сделал. В 4 часа мы вместе пошли в тюрьму. На звонок нам открыли ворота. Маджаров, которого там знали и который уже не предъявлял разрешения, сунул франк в руки привратника, и мы свободно и спокойно прошли, как будто в хорошо знакомый дом. Пришли мы в камеру Каравелова. Впрочем, это была не камера в нашем смысле слова. Это была большая ниша в стене, что-то вроде большого алькова, дверей не было; вход со двора был завешен ковром. Таким образом Каравелов имел и некоторое подобие отдельной комнаты, и вместе с тем был не в одиночном заключении. Он мог свободно входить и выходить во двор и там общаться с другими арестантами.
Провел я у него на этот раз часа два или три. В нем я нашел человека очень хорошо образованного (он кончил Московский университет504 и всю жизнь много читал и работал), очень умного, с умом настоящего государственного человека, и очень интересного собеседника. Знал Болгарию он не хуже Стамбулова. Но в противоположность этому последнему, умевшему свою злость прикрывать напускной объективностью (в частности, о Каравелове Стамбулов говорил мне с большим напускным уважением, как о человеке во всех отношениях достойном, политически заблуждающемся), Каравелов был прямо страшен, когда говорил о своих врагах, как Стамбулов. Много лет спустя в одном из некрологов Каравелова505 я прочел, между прочим, похвалу его «доброте, снисходительности к людям и способности прощать обиды». Этот отзыв меня очень удивил. Я высоко ценю Каравелова, но этих черт я в нем не находил. Если бы Стамбулов — и даже не Стамбулов-диктатор, а Стамбулов падший — очутился рядом с ним, то, я думаю, Каравелов был бы способен руками задушить его. Но в то же время он согласился на следующую мою просьбу.
— Господин Каравелов, — сказал я, — весьма возможно, что в будущем году вы будете стоять во главе министерского совета, а Стамбулов будет находиться на вашем нынешнем месте. Может быть, мне удастся тогда вновь приехать в Болгарию, и я обращусь к вам с просьбой о разрешении мне свидания со Стамбуловым. Тогда вы, конечно, будете склонны ответить мне так же, как сегодня ответил мне Стамбулов, и мне придется искать какого-нибудь стамбуловского племянника. Так дайте мне теперь же слово, что вы это свидание мне разрешите.
Каравелов засмеялся и слово дал. Сдержать его ему не пришлось, потому что я вторично приехал в Болгарию тогда, когда Стамбулов был уже убит506, а Каравелов хотя и был на свободе, но министром еще не был (он стал им много позднее507).
Ненавидя Стамбулова, Каравелов в то же время близкого его падения не ждал.
— А вот ваш племянник обещает мне революцию никак не больше, чем через два месяца.
— Мой племянник — мальчишка. В этом возрасте революция всегда — мероприятие через два месяца. Когда я был в Москве, я был знаком со многими вашими «нигилистами», и мы все время ждали революцию через два месяца. И так много лет. Стамбулов крепок — князем, поддержкой Австрии и глупой политикой России, которая, с одной стороны, подуськивает на глупые пронунциаменто508, вроде ареста Александра Баттенберга, а с другой — не умеет и не хочет воспользоваться благоприятным для нее положением вещей. А без благоприятного толчка извне революция произойти не может.
Этот разговор, впрочем, происходил в одно из следующих моих свиданий с Каравеловым, недели за полторы или две до падения Стамбулова.
Знал ли Стамбулов о моем свидании с Каравеловым вопреки его запрещению? Несомненно, да: во-первых, я сам (с разрешения Каравелова и Маджарова) не скрывал его и многим о нем рассказывал, а во-вторых, располагая многочисленной армией шпионов, он не мог не быть осведомленным о таком важном факте. И даже при следующем свидании он явственно намекнул мне на это.
Почему же не принял никаких мер ни для наказания виновного тюремного начальства, ни для предупреждения подобных беспорядков на будущее время?
Вероятно, потому, что в это время он уже шатался. Конечно, не за один франк я прошел в тюрьму; франк был действительно простым «на чай». Прошел в тюрьму я потому, что все тюремное начальство не то что знало, а всем своим нутром чувствовало: сейчас в тюрьме — Каравелов, а Стамбулов — в министерском совете, а завтра, может быть, будет наоборот, и ссориться с Каравеловым невыгодно.
Шатался же Стамбулов главным образом потому, что дело свое он уже сделал: международное положение Болгарии закрепил и в настоящее время пользовался уже единодушной ненавистью как всего населения, за исключением не очень многочисленной группы людей, пользовавшихся общественным пирогом, так и даже ненавистью князя, который, отличаясь большой самостоятельностью характера и жаждой власти, при Стамбулове был только декоративной фигурой. К этому присоединилась глупая романическая история: Стамбулов начал ухаживать за женой своего единомышленника и товарища по кабинету, военного министра полковника509 (впоследствии генерала, а во время войны одно время главнокомандующего510) Савова; этот последний вызвал Стамбулова на дуэль, вышел в отставку и был замещен полковником Петровым.
