Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров

Она испуганно вскинула ресницы, заторопилась:

— Да-да, извините. Я понимаю. Конечно, я пойду…

Прислонившись лбом к стене, я еще долго слышал ее торопливые цокающие шаги. Ах, как нехорошо вышло! Проводить бы надо, темно уже… Жаль, не сделал я этого тогда. Как потом оказалось, ночь она провела на автостанции. Понадобились многие годы, чтобы усвоить правило — делать всегда так, как хочется сразу, сиюминутно. Самое первое впечатление всегда не только самое сильное, но и самое верное. Это у меня. У других, может быть, иначе.

Она долго не появлялась. Я уже забыл о ней, пока однажды не встретил ее. Повторил приглашение. Пришла. Стала приходить чаще. После вечерних тренировок от нее исходил запах разгоряченного крепкого молодого тела. Она принимала ванну, и мы садились пить чай. Признаться, я обращал на нее внимание ровно настолько, насколько обращает старший брат на подросшую младшую сестренку. При ней я работал, читал, писал письма. Лишь однажды что-то на меня нашло, я притянул ее к себе и поцеловал в курчавую голову. Однако у меня хватило благоразумия, и я не решился изменить наши ласково-дружеские отношения. А она была еще слишком неопытной, чтобы воспринять мой порыв так, как воспринимают его все зрелые женщины.

М-да… Потом все как-то закружилось, завертелось. Мы долго не встречались. А в середине декабря я получил вызов с Чукотки.

Мы так и не попрощались. Я черкнул ей несколько слов на почтамт, и все.

Лариса

Из дневника:

«Когда ты снова увидел меня в редакции, ты приостановился и бросил: «Привет, ангелочек!» Интересно, почему ты назвал меня ангелом?..

У меня черные мысли в голове, но сейчас уже не потому, что я болею подозрением, а потому, что я боюсь за твою судьбу, хотя ты даже будешь и не со мной.

Да, вчера с девчонками говорили о судьбе Тани Г. Ее уже не подымешь, она уже, можно сказать, выброшена за борт жизни. Возможно, и подымется, но смыть грязь позора — никогда! Она теперь как безумная мечется, раскаивается…

Пишу эти строки на рассвете. За открытым окном теплый дождь. Он приносит мне радость и наслаждение. В некоторой степени, если утром после той ночи с Ним мною владели черные чувства, то сейчас я чувствую себя такой же чистой, как воздух этого омытого дождем утра. Но почему у меня тогда были такие дурные мысли? Я даже разобраться в них не смогла и не смогу. Мне семнадцать, но разве такие «чувствуются»?.. Странно. А кто даст ответ? Спросить? Стыдно».

На этом месте я всегда хохочу и краснею. Особенно там, где речь идет о Тане. Совсем и неразболтанная девчонка. Ну, ошиблась — чего теперь! Сейчас она преподает в техникуме, у нее хорошая семья. Но эта запись, на мой взгляд, ценна тем, что именно так, а не иначе мы, большинство девчонок семнадцати-восемнадцати лет, воспринимали «падение» нашей недруги. А ведь это было совсем недавно, каких-нибудь десять лет назад. Пусть эти неловкие и наивные строки останутся для моей дочки, если она у меня будет. Ведь никто ей не расскажет так откровенно о юности ее матери. Да и отца. Я о нем пишу мало, я пишу лишь о своих чувствах к нему…

Ах, какой я все-таки была самоуверенной, если могла так писать:

«У нас любовь с первого взгляда, и это тоже пугает меня. Говорят, что такая любовь мгновенная! А я ведь еще не знаю жизни, у меня раньше не было увлечений, ни любви, поэтому я не могу спорить и соглашаться с теми, кто отрицает любовь с первого взгляда».

Почему я решила тогда, что он тоже влюбился в меня с первого взгляда? Скорее всего, после той ночи он махнул на «детсад» рукой и забыл. А может быть, эта слепая уверенность и помогла мне пронести чувство через многие годы? Возможно, мы пришли к своей любви отчасти душевно израсходованными? А ведь все могло бы быть иначе, будь я тогда поопытнее и понастойчивее! В настоящей любви надо идти до конца, и, может быть, даже все средства хороши.

Из дневника:

«В любви несказанно везет… Почему я такая самоуверенная? Но я не могу и мысли допустить, что он меня не любит».

А вот и следы слез. Я плакала редко, и сейчас если плачу, то никто об этом не знает.

Из дневника:

«Как тоскливо на душе! Конечно же, он был с женщиной, потому и не пустил меня. Я это поняла по его растерянным глазам. Впервые его видела таким. Уж лучше пусть он бывает с ними, но я не хочу никогда больше видеть у него такие растерянные глаза. Его надо спасать! Но как? А ведь я это чувствовала, потому что перед отъездом ходила словно в ожидании какой-то еще не известной мне беды. На сердце тревога. Просто я, наверное, жестокая: не прощаю ни малейшей ошибки ни себе, ни людям. Надо узнать, кто к нему ходит, увидеть ее, а потом решить, как ему помочь.

…Мои чувства в тот вечер были растоптаны, и даже сейчас, когда я пишу свой дневник, сердце мое истекает кровью, как после удара острым лезвием.

Моя новая подружка Люська, когда я ей показала Костю, сказала в общежитии: «Дивчата, який пацан законний!» Я спросила — какой? «Брюки — колокол, а рубашечка — вообще».

У, дура! Знала бы она, как мне тоскливо!

…Чудно. Вчера видела его издалека. Моя радость вышла за пределы всех границ».

Сегодня, когда я вошла к нему, он спал. Некоторое время я стояла и рассматривала его. Даже во сне не сходит с лица печати постоянных болей, которые начали изматывать его за год до моего приезда на Чукотку. Тогда я тайно была у врача, и он сказал, что это функциональное расстройство нервной системы и все зависит от него самого. Если бы мне приехать на год раньше! Не знаю, что у него было в той семье, но, очевидно, они недостаточно берегли друг друга. Это сейчас сплошь и рядом. А мне Котенка надо беречь, продлить ему жизнь.

Новое несчастье — этот проклятый белый медведь! Если даже и заживет рука, как бы не было у Кости нервных последствий. Такое испытать! Да я бы умерла от разрыва сердца…

Обедали в Зале Голубых Свечей. Когда я вхожу туда, сразу машинально ищу глазами его портрет. Интересно, совсем он меня считает дурочкой? Моя игра может зайти слишком далеко, и я ему попросту надоем со своими глупыми шуточками. Может случиться и так, что впоследствии он будет стесняться меня знакомить с друзьями, бывать со мной в гостях. «Она ведь у меня дурочка. Я ее люблю, но…» А я должна быть источником помощи в трудные минуты, когда ждать помощи ему уже неоткуда. К тому же я должна освободить себя от всего дурного: не привязываться к вещам, не гордиться, не завидовать, не быть злой, тщеславной. Не может быть, чтобы эти свойства вызывали у близкого человека чувство разочарования! Ведь так совершенствуешь не только себя самого. Так можно усовершенствовать весь мир, если (кажется, так говорил Лондон) люди не позволят себе ни одной подлой мысли, ни одного подлого поступка — благородство мысли и благородство действий!

Мне нравится изучать свойства лекарственных трав. Разве это не дело? Это настоящее дело!

— Представляешь, в бруснике больше каротина, чем в моркови. А шикша нормализует давление. Мы следующим летом наберем ягод и будем жить-поживать да детей наживать.

— Чего, чего? — встряхиваюсь я, не успев уловить момента, как Лариска сумела переключиться с гадания на бруснику, а с брусники на детишек. — Какие дети?

— Да я пошутила. — Она улыбается, но я перехватываю мгновенную тень в ее глазах. — Это такая поговорка. Есть у тебя сын — и хватит. Все равно подрастет и будет приезжать к нам, а потом внучка появится.

Эге-ге, Малышка! Язык вертится вокруг больного зуба. Ты женщина, и никуда от этого не денешься, как бы это ни скрывала. Но пойми, не здесь же, не в Бухте Сомнительной. А учеба? Десять классов — это не так мало, если ты что-то умеешь. А ты, кроме гимнастики да печатания на машинке, — ни-че-го.

Вслух говорю другое:

— Не печалься. Все у нас с тобой образуется. Я ни о чем не забываю, положись на меня.

— Я и так полностью тебе доверяю. За тобой я как за стеной. Как ты решишь, так и будет. Но все же ты мне иногда говори… говори…

Она вдруг беспомощно разводит руками и оглядывает стены. Я понимаю, что означает ее взгляд — не только эти стены, но и весь этот пустынный край со льдами, ветрами, безлюдьем, холодом и риском. И у меня впервые возникает мысль, от которой я даже ежусь: «А хорошо ли ей здесь? Не эгоист ли я, что заставляю ее жить так, как я хочу? Наконец, что это — любовь или только иллюзия? Как совместить обоюдные интересы, что такое жертва и где предел этим жертвам?»

От таких раздумий у меня начинает сводить скулы. Чтобы выиграть время для ответа, включаю «Спидолу»:

— «…Из-за шума и вибрации жители близ аэропорта имени Кеннеди требуют запрета посадок тяжелых реактивных самолетов «Конкорд».

— …Пьяные неофашисты запалили на площади костер и кричали: «Сожжем еще одного еврея».

— …Радиоактивный дождь над Норвегией.

— …Впервые официально объявлено о населении Китая — оно составляет девятьсот миллионов человек, хотя, по мнению некоторых зарубежных специалистов, эта цифра достигла одного миллиарда…