Семен Палий - Юрий Мушкетик

Палий поправился только в марте и вместе с Гагариным поспешил в царскую ставку, в Воронеж. Его проводили в дом, где стоял царь. Петр уехал на верфи, и никто не знал, когда он должен вернуться. Палия ввели в большую, неуютную, наспех оборудованную под царскую квартиру комнату. В углу, прислонившись к стенке, молча ожидали царя несколько воронежских купцов. В стороне от них, подперев голову руками, сидел воронежский губернатор. Полковник поплотнее завернулся в меховую шубу, опустился в кресло. Утомленный дальней дорогой, Палий не заметил, как голова его склонилась на подлокотник кресла. Проснулся оттого, что кто-то взял его за плечо.

— Его царское величество светлейший государь прибыли!

Повернувшись к дверям, склонились в поклоне купцы, в комнату вскакивали и замирали, вытянувшись, офицеры.

Распахнув рывком дверь, на пороге показался царь. Высокий, статный, лицо с мороза пышет румянцем. Повидимому, ему уже доложили о приезде Палия. Он готовился к этой встрече; не в обычае Петра было смущаться или робеть, но здесь им вдруг овладело какое-то волнение. Царь неожиданно остановился в дверях, так что шедший сзади офицер даже малость толкнул его в спину. Широко открытыми глазами посмотрел Петр на седобородого сурового старика, который стоял, опершись на поручень кресла.

— Состарился, полковник, повинен и я в твоих сединах, — тихо, но внятно проговорил он.

Палий поднял голову, взгляды их встретились. В глазах полковника, подернутых легкой пеленой грусти, царь прочел и легкий укор и вместе с тем прощенье.

— Не повинен ты, государь. — Палий шагнул навстречу. — Мазепа в моих сединах повинен. О, если б только в моих сединах! Государь, не держи гнева за мазепину измену на народ украинский, не гетманом он людям был, а катом.

Петр подошел к Палию, усадил его в кресло.

— Я гнева на народ не держу. Каждый день из всех городов челобитчики идут, в своих хатах люди шведов сжигают. А полтавчане как держатся! Вылазки делают, ни днем, ни ночью не дают покоя врагу. Почти весь порох вышел у них, свинца давно нет, — одними саблями отбиваются. Женщины и дети на стенах стоят. Вот только запорожцы подвели.

— Разве все?

— Не все. А сечевая старшина — у Мазепы.

— Надо послать людей туда, пусть слово правды молвят.

Царь закурил коротенькую трубку, заходил по комнате:

— Верно. Послать надо таких людей, кому все верят, за кем сечевики пойдут. От твоего имени надо послать, полковник.

— Я пошлю. Сам напишу. Можно мне находиться при войске?

Петр подал знак. В комнату внесли на серебряном, устланном полотенцем подносе полковничий пернач. Царь взял пернач в руки:

— Вот пернач и грамота на командование полками Фастовоким и Белоцерковским. Хочешь, господин полковник, оставайся при мне, хочешь, езжай к Скоропадокому, а хочешь — к Долгорукому.

Царь наклонился к стулу, стоявшему за столом, взял в руки серебряный пояс, на котором висела сабля, пистоль и кинжал.

— А это от меня небольшой подарок. Пусть он будет не столько ценой богат, сколько чистотой помыслов моих. Я дарю его от всего сердца.

Далеко за лесом заходило солнце. Небо было чистое, только там, на западе, сгрудились тучи, будто стараясь в последние минуты не пустить к земле солнечные лучи. Тучи расцветали оранжевыми, синими, светло-голубыми красками, иногда краски мешались, тучи закрывали друг друга, угасали, но через мгновение вновь вспыхивали, охваченные красным пламенем. Казалось, будто бушующее море хочет утопить в своих волнах вечернее солнце, но оно вновь выплывало из-под пенившихся гребней, разрывало лучами тучи, разбрасывало их далеко по всему небу. Вот оно на какое-то мгновение освободилось вовсе и залило ясным светом широкую, разрезанную Ворсклой долину.

На левом берегу Ворсклы на много верст раскинулся военный лагерь. От леса к лагерю группами и поодиночке спешили с вязанками хвороста казаки и солдаты. Через некоторое время вся долина на левом берегу покрылась кострами. Издали казалось, будто в долине расцвели большие красные георгины, раскрыв свои дрожащие лепестки навстречу заходящему солнцу. Белый дым от костров относило вправо, он стлался по земле, покрывая лес прозрачной вуалью.

На берегу реки, возле небольшого костра, под низеньким ветвистым вязом расположились казаки. Несколько человек лежало в траве, подложив под головы седла, другие сидели возле огня, ожидая, когда закипит кулеш. Возле самого костра, подобрав по-турецки ноги, сидел широкоплечий, коротко, по-донски подстриженный казак и время от времени помешивал длинным черпаком в казане. Потом набирал в черпак кулеш и пробовал.

— Эх, хлопцы, я вам сегодня такой ужин сварю, что вы и в Сечи не ели, — говорил он, дуя в черпак.

— Ты, Дмитрий, пока сваришь, так и в казане ничего не останется. Ну и товарищество у нас подобралось, хоть не доверяй никому варить, — сказал Максим.

Казаки засмеялись.

— У тебя, Митя, на Дону… — вновь начал Максим, но его слова покрыл далекий гул. Все повернули головы в сторону Ворсклы, где за синей лентой леса подымались стены Полтавской крепости. На несколько минут наступила тишина. Только было слышно, как стонет над Ворсклой чайка да в широкой заводи плещется рыба, разгоняя по воде широкие круги. Затем из-за леса опять долетел приглушенный грохот.

— Снова швед на Полтаву наседает, — положив черпак на казан, сказал Дмитрий. — Уже больше месяца осада идет. Говорят, будто позавчера сам Карла на приступ ходил. Вначале шведы город подожгли, а когда наши бросились гасить, на приступ пошли. Брешь в палисаде сделали и уже было на самый вал выбрались. Тогда женщины остались пожар гасить, а мужчины на помощь гарнизону бросились с топорами, вилами. И отбили шведа. А ночью еще и вылазку сделали.

— Чем только город держится! — сказал молодой казак, обращаясь к Максиму. — Вал там земляной, палисад невысокий.

Максим ответил не сразу. Он поднялся и, ломая о колено хворост, подкладывал его в костер.

— Людьми держится, — заговорил он. — Полтавчане клятву дали умереть, но не сдать города.

— И чего это Карла именно за Полтаву взялся? — снова спросил молодой казак.

— Почему за Полтаву? — переспросил Максим. — Через Полтаву главные пути идут. Вот, примерно, двинул бы Карл на Москву, а Полтава позади осталась. Ни единый обоз не дошел бы к шведу. В Полтаве же гарнизон стоит. Здесь и без гарнизона посполитые не дают шведам отойти в сторону от своего войска. Не напрасно говорят, что в чужой избе и рогачи бьют. В нашем селе этой зимой был случай, тогда метель две недели бушевала. Зашло в село шведов человек сто, отбились от своих. Разошлись по избам. А ночью в церкви колокола ударили: еще раньше люди так сговорились. Убежала из села только половина шведов, да и те погибли на дорогах. Птица же тогда на лету мерзла.

— Ну, хлопцы, кулеш готов, — прервал рассказ Дмитрий, снимая с треноги казан. — Можно б и ужинать, только почему так долго сотника нет?

— И впрямь, — отозвался Яков Мазан, — где это Андрущенко?

— С полковником куда-то уехал. Мы ему оставим, давайте ужинать. Дмитрий, там у нас ничего не осталось? — кивнул головой в сторону шатра Максим.

Дмитрий пошел в шатер и через минуту возвратился с небольшим бочонком. Он потряс его возле уха и поставил на землю.

— С полведра осталось. А разве нам много нужно: Мазан не пьет, Цыганчук не пьет, Тимко тоже, — говорил Дмитрий под общий хохот, называя заведомых любителей рюмки.

С шутками и смехом сели в круг казаки. В это время от леса к костру, с трубкой в зубах, подошел солдат. Он был среднего роста, широкоплечий, шел медленно, вразвалку, и от этого казался неповоротливым, мешковатым. Но стоило бросить взгляд на его энергичное, с правильными чертами лицо, как это впечатление исчезало.

— Здравствуйте, соседи, прикурить у вас можно? — сказал он приветливо.

— А почему же нет, — ответил Максим, вынимая из бочонка затычку. — Можно и прикурить. А то садись с нами ужинать.

— У нас свой варится, — кивнул в сторону солдат, выгребая хворостиной жаринку.

— Когда еще он сварится! К тому же у нас с чаркой, — сказал Яков Мазан.

— Садись, садись, — поддержал Дмитрий, подвигаясь в сторону: — Дают — бери, бьют — беги.

Услышав русский выговор, солдат удивленно посмотрел на Дмитрия.

— Ты где по-русски говорить научился? Разве ты не казак? — спросил он.

— Потом скажу, — ответил Дмитрий, протягивая миску солдату. Тот немного подумал и, пригасив трубку и подвернув полы зеленого с красными обшлагами и петлями кафтана, сел возле Дмитрия.

Максим подал кружку с водкой. Солдат выпил, крякнул и передал кружку, которая пошла по кругу. Вначале ели молча.

— Так ты спрашивал, казак ли я? Настоящий казак и есть, донской казак Пушкарев. Здесь меня Пушкарем в реестр записали. Твоя как фамилия?