Дитя Феникса. Часть 2 - Барбара Эрскин

– Знаешь, а я чуть было не освободилась отсюда, – продолжала она. – Элейн согласилась взять меня к себе. – Она фыркнула. – Я одолела ее письмами, и в ней, наконец, пробудилась совесть, и она уговорила Генриха. А после этого умерла.

– Тетя Элейн не умерла.

Изабелла как будто не слышала его.

– Там был пожар. Никто мне ничего не сказал. Всем было не до меня. Просто забыли. – Она говорила жалобным голосом, с горечью. – Настоятельница откуда-то узнала. Элейн умерла. Из-за макового отвара, которым меня пичкают, у меня путаются мысли. Но я это точно помню. Элейн погибла в Сакли.

В глазах Ливелина было сострадание. Он склонился над умирающей.

– Нет. Генрих предпочел поверить, что она умерла, но это неправда. Лорд Файф увез ее в Шотландию.

Он думал, что она его не слышала. Ее глаза были закрыты. Через какое-то время Изабелла снова заговорила.

– Так она жива? – слабым голосом спросила она. – В Шотландии?

Он кивнул.

– Они с лордом Файфом поженились.

– Понятно. – Она отвернулась от него. – У них ведь есть дети?

– Двое сыновей.

– Понятно, – пробормотала она. – Разве она была уж так намного красивее меня, что мужчины стремились поскорее взять ее в жены, сражались за ее тело и старались всячески угождать и служить ей? А я должна была тут гнить, без детей и без любви?

Ливелин сквозь зубы проклял себя за то, что рассказал тетке, что было на самом деле.

– Ей ничего другого не оставалось, тетя Изабелла; она не могла тебе помочь. Я думаю, если бы она была вольна распоряжаться собой, она бы предпочла быть свободной, как вы в свое время. Во всяком случае, для всех дворов Англии она умерла навек. Все ее владения, земли, а также две дочки от де Куинси – все было отнято у нее. В английских архивах даже значится дата ее смерти – 1253 год.

Из глаз Изабеллы текли слезы.

– Если верить английским архивам, то я, вероятно, никогда не умру. Смерть монахини в английском монастыре столь ничтожное событие, что не достойно записи в анналах истории. Все мое богатство отошло церкви. Я не произвела на свет детей, которые оплакивали бы меня. Никто никогда не прочтет и не узнает, что случилось с Изабеллой де Броуз, вдовой Даффида, сына Ливелина.

– Непременно узнают. – Снова взяв ее руки в свои, Ливелин стал быстро уверять ее. – Когда ты скончаешься в глубокой старости, окруженная дюжиной внуков, весь свет прочтет хронику твоей жизни. Мои барды будут слагать о тебе такие длинные баллады, что каждую из них надо будет исполнять целый месяц, а о твоей красоте будут петь под арфы во всем Уэльсе.

Она улыбнулась.

– Весь в своего дядю Даффида, умеешь очаровать, когда захочешь. Ты еще не женат? – Он отрицательно повел головой, и она вздохнула. – Ты должен жениться и иметь детей, чтобы у тебя обязательно были наследники. – Изабелла похлопала его по руке. – Твой дед гордился бы тобой. А теперь поезжай домой и забудь меня. Когда ты доскачешь до границы Уэльса, я уже отойду в другой мир. Дай кому-нибудь денег, чтобы отслужили по мне заупокойную мессу в Хэе. Я была так счастлива там, когда еще была девочкой. Иди. – Она легонько оттолкнула его. – Иди, пока настоятельница не догадалась, кто ты.

Он с неохотой поднялся.

– Есть у тебя какое-нибудь желание?

Она помотала головой.

– Нет, но только скажи графине Файф, что ее проклятие оказалось даже сильнее, чем она сама предполагала. Мое тело день за днем выедал изнутри рак, которого она поселила в моем лоне своим дурным глазом и ворожбой. Она прокляла меня, а теперь я проклинаю ее. Я молюсь, чтобы ее знаменитая плодовитость стала для нее погибелью! Молюсь, чтобы она умерла в Шотландии в таких же муках, в каких умираю я здесь, в Англии; не сомневаюсь, что мы еще с ней встретимся—в аду!

Она почти кричала. Остальные монахини в ужасе смотрели на нее.

Девушка с больным горлом, выбравшись из постели, добрела с трудом до умирающей и, сняв с себя распятие, попыталась вложить его ей в руки.

– Ради всего святого, сестра, ради любви к нашей Благословенной Деве Марии, не говорите так! Это же смертный грех! Пожалуйста, скажите, что вы на самом деле не желаете никому зла!

– Желаю! – Изабелла, собрав последние силы, села и отшвырнула от себя маленькое распятие. – И могу повторить каждое свое слово!

Глава двадцать вторая

Файф. Осень 1262

Тропа была узкой и ненадежной, вся в ямах. Дональд, низко склонившись над шеей лошади, всматривался в сплошные потоки дождя. Скоро должно было стемнеть. Поежившись, он поплотнее закутался в промокший плащ. Подарки, которые он вез с собой – свои самые свежие стихи и красивое золотое колечко с выгравированными на нем словами «любовь навеки», – были глубоко спрятаны в сумке у его пояса. Дональд стряхнул капли дождя с ресниц и послал лошадь вперед; еще немного, и он будет на месте.

Сильный порыв ветра, налетев на деревья, раскачал их верхушки и обрушил с высоты новые потоки воды на всадника. Откуда-то издалека доносился вой волков. Наконец Дональд увидел впереди одинокую башню, стоявшую на утесе. Она возвышалась над лесом. Башня казалась неприступной для любого врага, но ее давным-давно забросили; стены ее были в трещинах, камни кое-где выкрошились; дубовая дверь держалась на одной петле. Когда-то это была мощная сторожевая башня, охранявшая границы владений графов Файф. Элейн сказала, что эта башня будет служить им великолепным местом для свиданий; здесь они могут быть в полной безопасности.

Дональд направлял своего коня по извилистой тропе. Он слышал, как конские копыта цокают о сплошной камень. Его глаза заливал дождь. Наконец он остановился у старинной каменной надворной постройки, крыша которой была совсем недавно покрыта свежей соломой. Все было так, как описывала Элейн. Летом этим строением пользовались пастухи, но в тот вечер оно должно было служить конюшней для их лошадей. Перекинув поводья через голову коня, Дональд провел его внутрь. Лошадь Элейн была уже там. Корма для двух лошадей хватало, и уже был припасен лишний сухой плед, чтобы набросить его на горячую, вымокшую от дождя и пота спину его коня. Быстро расседлав его дрожавшими от волнения руками и как следует заперев за собой дверь, он оставил животных дремать в темноте. Вряд ли Элейн задумалась о том, будет ли им здесь удобно. Она, наверное, была бы не прочь устроиться прямо на каменном полу, подумал Дональд. Но он-то подумал об этом. Недаром на нем был самый плотный и теплый плащ, подбитый мехом. Мысль о том, что он будет рядом с Элейн, наполняла его тело любовным жаром.

Им редко удавалось встречаться друг с другом, ему и этой прекрасной женщине, ставшей его любовницей, и, когда они оказывались вместе, мучительное сознание того, что он не заслужил ее любви, порою становилось для него невыносимым. Дональд ни разу не напомнил ей о том, что был лишен рыцарского звания за связь с ней, – а ведь до сих пор король упорствовал в своем решении. Для него это было что-то, чего он не принимал душой; он гнал от себя честолюбивые раздумья на эту тему. Так же относилась к этой истории и Элейн. Для молодого поэта превыше всего была их любовь; он убедил себя в том, что его любовь к Элейн была достойна любой жертвы.