На скамейке возле Нотр-Дам - Ирина Степановская

– «Скорую»? – она улыбнулась мне еще влажными глазами. – Вот мы и поквитались с тобой, Таня.

Боже мой! Мой первый день в Париже. Мне показалось, что он был уже сто лет назад.

– …А насчет того, что «нашло»… – она задумалась и сказала мне так, что я чуть не села прямо на булыжную мостовую. Она себя выдала этим ответом, наша новоиспеченная парижанка Мари. Ведь в ответе ее звучала не философия, не ирония, не остроумие парижанки, привыкшей всегда и во всем «держать форму», а генетически посеянный и вдруг внезапно вылезший на свет божий родовой инстинкт. Его можно было задавить воспитанием, образом жизни, переездом в чужую страну, но он все равно остается в глубине настоящей человеческой души и время от времени проявляется.

– Умом-то я все понимаю, – сказала Мари. – Да только наших-то – жалко! – И заключалось в ее ударении на этом простом слове «наши» столько исконно бабьего, русского, непридуманного и жалостливого, что я даже не посмела ей возразить.

Мы вышли на авеню де Турвилль. Вечерело. День для меня прошел незаметно. Даже нога не так уж болела. Мне захотелось есть. Я нащупала в кармане монетки.

– Пойдем куда-нибудь! Угощу тебя сэндвичами! Я только их и ела сейчас в Париже. Часто попадались удивительно вкусные – с копченым лососем и консервированным тунцом, с ветчиной, салатом и сыром. Они продавались здесь в каждой закусочной и очень экономили мне бюджет. В тот мой приезд с моим другом мы тоже обожали разгуливать с ним по городу с этими огромными сэндвичами в руках и с поллитровыми бутылками вина. И при этом воспоминании у меня потекли не слезы, а слюнки. Я улыбнулась – главным в моем воспоминании была еда, а уж мой друг пришелся к ней как бы в придачу.

– Ну, вот еще – сэндвичи! – сказала Мари. – Мои сегодняшние слезы требуют другого… – Она слегка задумалась, а потом воскликнула: – Точно! Я уже давно думала, чего же мне хочется из еды? А я сто лет не ела настоящих пельменей. Все какие-то равиоли, паста, бог знает что… Все – не то! – Она опять посмотрела на меня: – Ой, девки, зачем приехали? Растравили, девки, вы мою душу.

И это говорил человек, живущий в городе со знаменитыми кулинарными традициями.

– Ну, ладно, это я так. Не тратить же тебе на пельмени последние денечки. – Она переложила сумку с собакой в другую руку и собралась уходить. Я подумала, что она, должно быть, очень устала таскать свою собаку целый день. По моим прикидкам, Лулу весила не менее шести килограммов. С моей стороны просто свинство было бы бросить Мари.

– А разве здесь можно купить хорошее мясо?

Мари вскинула на меня повеселевшие глаза.

– В супермаркетах все действительно перемороженное, – сказала она. – Но одно место я знаю.

– Тогда будем сегодня есть пельмени! – сказала я, сделав ударение на слово «будем».

Через три часа объевшаяся мясного фарша Лулу, выкатив круглое мягкое пузо и раскинув в стороны лапы, сонно валялась на диване (сколько же эта собака могла спать?). Я закидывала в булькающую кастрюльку последнюю порцию сделанных собственноручно пельменей. Мари разливала в коньячные бокалы (водочных рюмок у нее никогда не было) купленную в ближайшем к ее дому магазине водку «Смирнофф».

– Нам осталось для полноты счастья только спеть «Подмосковные вечера», – заметила я, следя, когда пельмени всплывут.

– А что, и споем! Выпьем и споем.

– В полицию не заберут?

Мари задумалась:

– Могут. Один мерзавец уже на меня насвистел.

– Ты продавала наркотики? – Я была озабочена тем, достаточно ли соли.

– Хуже, – сказала Мари. – Его жене не понравилось, как воет Лулу.

– Если хочешь, я сама могу пойти немного повыть у нее под дверью, – предложила я. – Мне все равно послезавтра уезжать! Не думаю, что меня оставят здесь в тюрьме вместо того, чтобы вышвырнуть на родину.

– Тебя не оставят, а меня могут четвертовать. И заодно заставят уплатить за тебя большой штраф.

– Тогда не будем, – согласилась я и стала ложкой выуживать пельмени. Шумовку Мари за все годы так и не удосужилась купить. У меня на душе было хорошо и легко, как не было уже много лет. – К тому же я не могу выть и есть одновременно, – сказала я, пробуя пельмень из последней порции. – Очень вкусно!

И когда примерно еще через час, то есть уже ночью, шум под окнами стал стихать, а Башня еще продолжала светиться, и мы с Машей за чашками чая исступленно плакались друг другу на тяжелую жизнь, в домофонном устройстве раздался осторожный звонок.

– Не открывай! – сказала мне Маша. – Это полиция!

Я обвела взглядом гору грязной посуды, пустые бокалы на столе, ополовиненную былку «Смирноффской».

– Полиция, даже в Париже, не будет звонить так, будто боится кого-нибудь разбудить.

– Тогда кто это? Снова сосед? – Глаза у Маши стали еще более испуганные.

– Ты никого не ждешь?

– Нет… – она показалась мне растерянной.

– Тогда это может быть только Ленка, – сказала я.

– Ленка? – И смутное разочарование мелькнуло в Машиных глазах.

– А что, – я посмотрела на часы. – Она, наверное, вернулась в отель, убедилась, что там никого нет, заскучала и решила отправиться к тебе. Тем более что прогулка по ночному Парижу не так опасна, как по ее собственному московскому микрорайону.

– В принципе, логично, – сказала Мари.

Звонок в домофон повторился.

– Тогда ничего не остается, как открыть! – произнесла я, пошла к двери и встала сбоку со скалкой наготове. – Не бойся, я с тобой.

Удивительно, как действует на собак мясной фарш! Проклятая Лулу, в прежние дни заливавшаяся по пустякам протяжным визгливым лаем, теперь хоть бы шелохнулась на диване. Маша подошла к двери и спросила нарочно сонным голосом:

– Кто там?

За дверью раздался приглушенный мужской голос:

– Маша, это я!

Она посмотрела на меня. Я удивилась: этот голос не мог принадлежать никому другому, кроме как Валерию. Впрочем, что же тут было удивительного? – подумала я, поразмыслив. Я посмотрела на нее:

– Мне уйти?!

Она не сомневалась ни минуты:

– Нет конечно!

– Тогда я посижу в кухне.

Она, открывая, нажала кнопки замка, и я заметила, как она тихонько выдохнула в ладошку. Проверила, должно быть, сильно ли от нее пахнет. Я хмыкнула:

– Можешь не проверять. От нас разит так, что притворяться бессмысленно. Надо сразу наливать – это лучший выход. Остались у нас пельмени?

– Полная миска, – сказала Маша.

– Ну вот, сразу и начнем! Дальше – как получится, – я убрала с изготовки скалку и пошла в кухню искать чистую тарелку. В зеркало я увидела, как Маша лихорадочно причесывается перед дверью.

Хоть от метро до гостиницы идти было недалеко, тяжелая сумка с вещами все-таки оттянула Лене руку. Большим облегчением было знать, что вот-вот уже она преодолеет этот путь, поднимется на лифте, откроет дверь номера – и сразу же бросит сумку на пол. Но сумку ей пришлось опустить немного скорее, чем она ожидала: в щель между косяком и непосредственно дверью была воткнута записка.