Это настигнет каждого - Ханс Хенни Янн

- Что ж... Если ты хочешь познакомиться с тем матросом... если ты действительно этого хочешь... хочешь осознанно, - значит, он и есть Третий, - сказал Гари очень спокойно и тихо. - И если он тебе понравится... как нравлюсь я, - мне не освободиться от Агнеты.

- Это меня не остановит, - ответил Матье, не задумавшись о точном значении слов Гари.

- Это тебя не остановит?

- Нет. Эксперимент теперь уже невозможно прервать.

- Агнета превосходно сложена. И уступчива. Поэт воспел бы ее лицо, ее груди и бедра... колени и округлые икры...

- Знаю. Ее промежность красивее, чем у меня...

- Нет.

- По крайней мере, удобнее... для использования. Видишь, мы уже углубились в эксперимент.

- Думаю, ты недооцениваешь мой порок... настоящий... который, когда с него будет сорвана маска, возможно, соединит нас.

- Я, как уже говорил, не боюсь твоего порока: потому что я не боюсь твоей души, а мечтаю, чтобы она стала моей частью.

- Ты сам не понимаешь, что говоришь.

- Что может быть хуже, чем потерять тебя?

На Гари вдруг нахлынуло удивительное спокойствие. Он долго молчал. Потом даже улыбнулся. Они опять вышли на Новую королевскую площадь. Обоим казалось, будто долгой беседы вообще не было. Все тревожные мысли улетучились. Только горло у обоих пересохло: слова высосали всю влагу. Гари схватил Матье за руку. Теплое, чувственное прикосновение. И потянул руку Матье к себе в карман: почти забытая любовная игра из их детства...

Перед киоском руки снова разъединились. Гари заплатил за хранение чемоданчика. И друзья направились в сторону станции Норпорт[69].

Смятение

- Я знаю поблизости один молочный бар, довольно уютный и недорогой, - сказал Гари.

Они прошли еще немного; потом, разыскав нужный дом, поднялись по лестнице в бельэтаж. В просторной зале, кроме них, посетителей не было. Они заказали две бутылки молока и несколько бутербродов, скупо намазанных маслом.

- Предлагаю, чтобы сегодня ты переночевал вместе со мной у Агнеты, в квартире ее родителей, - сказал Гари,-Ее отец работает ночным сторожем на фабрике, очень далеко отсюда, на Амагере[70]. Ровно в девять вечера он выходит из дому и возвращается через одиннадцать часов. Мать - разумная женщина, и она не станет возражать, если ты, как и я, проведешь эту ночь в комнате Агнеты.

Матье - поскольку его угнетали подчеркнутая добропорядочность заведения, из-за безрадостной пустоты казавшегося чуть ли не призрачным, и царившая там чистота, которую кто-то ведь должен поддерживать, - едва ли уловил смысл того, что сказал Гари. Во всяком случае, слова не соединились для него в цельную картину. Но он все же ответил:

- Да-да, это удачная мысль.

Он пил молоко - через соломинку, торчащую из бутылки, - и ел хлеб. Внезапно все неотчетливое в его голове упорядочилось, превратившись в ясные впечатления. Он подумал, что такое раннее время ужина и само заведение соответствуют его изменившимся жизненным обстоятельствам. Он мысленно согласился с Гари: что место это уютное, что оно даже может служить прибежищем для людей без особых претензий. Если поначалу ему делалось не по себе при виде пустых столов и стульев, которые как-то бессобытийно - окоченело и упорядоченно - заполняли залу, то теперь такое ощущение прошло; даже резкий свет над их головами, как ему подумалось, стал мягче. Вероятно, они оказались единственными здесь посетителями по чистой случайности; а еще потому, что пришли в неурочный час.

- Я не знаком с Агнетой,- сказал он, не взглянув на Гари, - Как ни странно, еще не знаком. Мы с тобой о ней часто говорили. Но до сих пор мне не представился повод с ней познакомиться.

- Ты ее избегал, - ответил Гари, растягивая слова. - Думаю, зря. Она не из тех девушек, которые быстро надоедают или которых, когда ты их теряешь, можно забыть, не пролив и пары слезинок.

- Да-да,- сказал Матье, - мы снова и снова, так или иначе, затрагиваем ту тему, что отношения между нами тремя улучшились бы... или упростились, если бы мы сумели образовать некое подобие трилистника. Ты не испытываешь брезгливости ко мне, я - к тебе; но ведь мы имеем дело не с арифметической задачкой, которая будет решена, как только Агнета сама согласится принять меня или покорится твоей воле... - или как ты это предпочитаешь назвать. Как бы то ни было, сегодня я с ней познакомлюсь. Повод для этого есть...

- Между прочим, уже ровно девять, - сказал Гари. Он заплатил кельнерше.

Родители Агнеты жили в доходном доме на улице Нансена. Когда друзья подошли к подъезду, Гари еще раз взглянул на часы.

- Четверть десятого, - сказал он. - Отец уже отправился на работу.

Они поднялись на три ступеньки. Гари позвонил. Агнета открыла дверь.

- Это Матье,-сказал Гари.

- Ах... - выдохнула Агнета, немного испуганная, но решившаяся безропотно принять все, что бы ни воспоследовало.

Она еще раз повторила свое «Ах», теперь прибавив к нему «Очень приятно». Матье уже стоял рядом. Гари кратко объяснил ситуацию. Все трое прошли в гостиную. Прибывшие даже не сняли с себя пальто.

- Это Матье, - сказал Гари, - мой друг, сын директора пароходства, которому принадлежит мое судно...

Мать Агнеты одобрительно кивнула. Но симпатия к гостю, которую она почувствовала в первый момент, испарилась, как только Гари рассказал немного об обстоятельствах, побудивших его привести с собой Второго. Объяснение, что Матье сейчас оказался практически без денег и потому попросил у него, Гари, разрешения переночевать здесь, побудило женщину изменить свое хорошее впечатление о госте - на мнение прямо противоположное. Она подумала, что Гари лжет. Не может быть, что этот чужак и есть Матье Бренде. Сын миллионера, у которого не нашлось пары крон, чтобы снять номер в отеле, - для нее это было нечто за гранью реальности. Это попросту не укладывалось в ее представления о собственности и системе рангов. Она пришла к выводу, что дружба рядового матроса с сыном директора пароходства есть чистая выдумка, никакими доказательствами не подтвержденная. Ее с самого начала ввели в заблуждение - неизвестно только, с какой целью. Но и эта цель, как ей показалось, прояснилась, когда Гари - простодушно, не догадываясь об изменившемся настроении хозяйки дома и не замечая ее оскорбительной холодности, - заявил, что Матье мог бы спать в общей комнате будущих супругов (мать Агнеты считала предстоящую свадьбу делом решенным), на кресле-кровати. Да, эта женщина поняла (думала, что поняла): речь идет о сомнительной афере, о заранее обговоренной игре - сводничестве, совращении невинной девушки, триализме. Слов, чтобы выразить свои опасения, у нее не было; зато, как у всякой хитрой мещанки, был инстинкт. Она почуяла неладное: угрозу разрушения ее мира силами самой жизни, авантюрный излом бытия, что-то такое, что подрывает обывательские представления о порядочности, основы повседневности; она ощутила реальность трагического: страстей, греха, расшатывания устоев, несоблюдения условностей. Но у нее для всего этого не было слов. Эта ее бессловесная враждебность (которую Гари вообще не замечал, тогда как у Матье щеки зарделись от стыда, а у Агнеты заколотилось сердце) в конце концов сделала свое дело. Матье прервал безостановочные разглагольствования друга, поднявшись и тихо сказав: «Мне, пожалуй, лучше уйти».

Гари истолковал эту фразу как оскорбление Агнеты, как признание в антипатии к ней; о матери он даже не подумал. Он твердо вознамерился убедить Матье в его неправоте. Он надеялся со временем, когда эти двое сойдутся ближе, доказать Матье, что Агнета, несмотря на врожденную или воспитанную в ней женственность (телесную женственность, он так это для себя формулировал), остается человеком, то есть существом, обладающим неким запасом доброй воли и определенным набором физических качеств. Теплая, миловидная плоть; юность, текущая, словно ручей по камням: равноценная (или, скорее, почти равноценная) Ты и Я их мужской дружбы; к Агнете тоже имеет касательство, ее тоже захлестывает со всех сторон дьявольский поток, в котором смешаны продукты гниения и самая что ни на есть голая жизнь. Правда, крыльев у Агнеты нет. На мгновение - он сам не понимал, как такая картина могла возникнуть в его мозгу - Гари увидел стоящего посреди комнаты Матье как птицу, примостившуюся на ветке: птицу наподобие совы, но с поникшими, печальными крыльями. (За крылья он принял полы пальто.) И потом внезапно сова опять превратилась в неприкрашенный образ Матье.

Гари прикрыл глаза рукой, чтобы ничего такого не видеть, и крикнул:

- Это неприлично, что ты хочешь уйти! Ты останешься... Других вариантов нет. Обсуждению подлежит лишь то, как мы распределим спальные места.

Его крик оказал двойное воздействие. Матье сел, еще раз поднялся; освободился от своего пальто, повесив его на спинку стула; уселся окончательно и бесповоротно. Почему он именно в тот момент почувствовал необходимость снять пальто, никто не понял. Что же касается матери - госпожи Ли, - то она поняла следующее: на эту ночь ей придется смириться с присутствием в доме постороннего. Хотя возражений у нее накопилось немало, она не посмела их высказать. Эти возражения, если можно так выразиться, потеряли зубы. Она начала наконец что-то лепетать, объяснять положение дел. Сказала, что ее муж, отец семейства, не должен знать о незваном госте. Нельзя и чтобы гость воспользовался какой-то другой комнатой, кроме спальни Агнеты: потому что в других помещениях его могут ненароком увидеть, мало ли кто. Завтра он должен будет встать очень рано и покинуть дом до возвращения ее мужа. Она, дескать, чувствует угрызения совести, потому что согласилась на нечто неправильное, неподобающее. Она не верит, что нельзя достать денег, чтобы оплатить одну ночь в отеле. Но, как бы то ни было, она заранее предупреждает: гость в любом случае сможет провести в их доме - с ее согласия - только одну ночь.