Скопин-Шуйский - Наталья Петрова

Заступился он и за вдову Василия Обольянинова, убитого в том же 1607 году. Был Обольянинов в ертаульном полку «головою в первых стравщиках», и «за службу и за кровь» ее мужа вдове было пожаловано 95 четей земли из его имения. Скопин приказал поместье ее убитого мужа с новыми хозяевами разделить так, «чтоб ей, вдове Степаниде, в том розделе не обидно было»[416].

Скопин перевел взгляд с челобитных на Ивана Тимофеева. С ним он познакомился еще в осаде под Калугой и Тулой. Книжность дьяка, его порой витиеватая, затейливая речь выделяли его среди других приказных. Не просто было иногда проникнуть в суть дела сквозь искусно выписанную Тимофеевым вязь слов, как сквозь бурелом пройти. «Затейливо говорит, — не раздумал, слушая дьяка, Скопин. — Не иначе пишет что. Сейчас многие в этот грех впадают». Впрочем, свои обязанности дьяк выполнял исправно, о хозяйственных делах докладывал просто и ясно и к Скопину относился сердечно; молодой воевода ценил это и к речи дьяка уже начал привыкать за месяцы своего новгородского воеводства.

Тот уже давно закончил читать свой отчет о новгородской казне и ждал указаний воеводы. Скопин молчал. Дьяк догадывался, что предстояло говорить о неприятном.

— Составил ты опись имения воеводы Михайлы Татищева? — отворотившись от дьяка, наконец промолвил Скопин.

Дьяк осенил себя крестным знамением, пробормотал скороговоркой: «Упокой, Господи, душу убиенного раба Михаила».

— Составил, княже, — дьяк протянул свиток воеводе. — Можно выставлять на продажу.

«Да, — подумал воевода, — именно так и поступают с имуществом обвиненных в измене: выставляют на продажу». Он взял свиток у дьяка, развернул его и пробежал глазами.

— Вот что, — обратился он снова к дьяку, — у меня вчера головы и сотники были, говорили, что у вновь набранных казаков коней нет, седел, а у кого и ружей не хватает. С таким войском в поход не выступишь, разве только литву и поляков Кернозицкого насмешишь. — Воевода горько усмехнулся.

— Нет нынче в людех мужественной крепости и единства. Потому и богоборные латыняне в темно-мрачном ополчении окружиша нас объятием, яко велий змий хоботом, — неожиданно ответил дьяк.

Скопин покосился на Тимофеева, пытаясь вообразить тушинцев в виде змея с хоботом, и приказал:

— Пиши.

Он приготовился диктовать, просматривая список вещей Татищева. Дьяк обмакнул перо в чернильницу.

— Из оставшегося имения по убиении народом обвиненного в измене Михайлы Татищева дать казакам 12 седел для выезда за город против воров, — начал Скопин, припоминая вчерашний разговор с сотниками. — Десять самопалов дать вольным казакам, которые вновь прибраны в Новегороде для воровского приходу. Лошадей дать ратным людям, что сказались безконны, которым против воров выехать битись не на чем. Московским дворянам и детям боярским, новгородским помещикам, кто заплатить не сможет, дать вещи в долг[417].

Воевода остановился, припоминая:

— Запиши еще: дать большой самопал Миките Калитину без денег. — На вопросительный взгляд дьяка воевода пояснил: — Челобитную он подавал Татищеву, просил из государевых житниц ржи дать для бедности, — в осаде поиздержался совсем.

— Не чуждые земли нашей разорители, но мы сами есмы той потребители, — отозвался Тимофеев.

Скопин задумался над словами дьяка, а затем продолжал:

— Да запиши: для свейской посылки Семену Головину выдать из вещей Татищева теплый кафтан, именуемой чуга, камка шелк зелен с серебром, ценой в 15 рублей. Да кафтан холодный с ожерельем бархат червчат ценой 12 рублей. Да кушак червчат, камка золотая, цена рубль, да шапку лисью горлатную черную, в 10 рублей и другую — меньшую, ценой в 5 рублей. — Скопин пояснил дьяку: — По уму нас провожают, а встречают-то по одежке. Негоже свейским воеводам да дьякам видеть, как обносились русские ратники.

Тимофеев согласно кивнул и лишь спросил:

— Как записать прикажешь, княже?

— Запиши: без денег. Да передай Семену, пусть возьмет себе из рухляди служилой доспех, чокан, лук, седло, — что потребно, а ты все запиши.

— А себе, воевода, что возьмешь из той рухляди?

Скопин тяжело посмотрел на дьяка и, ничего не ответив, перевел взгляд в окно. Сквозь неясное оконце было видно, как ложился легкий снег на деревья и землю, будто скрывая не то осеннюю грязь, не то мрачные воспоминания воеводы о случившемся здесь в сентябре убийстве.

— Мне ничего не нужно, — наконец обронил он.

Тимофеев внимательными глазами следил за выражением лица воеводы и, угадывая одолевавшие молодого воеводу мысли, произнес:

— Зело прелукав, злохитр и мздолюбен был Михалко Татищев, да как в Писании речеся: «в сети своей увязи грешник».

Скопин ничего не ответил дьяку. Но тот не отступал:

— У тебя, княже, шатер походный совсем прохудился, сквозь него все вокруг видно, можно и полы не поднимать. Как с таким в поход пойдешь? Из Москвы тебе другого не пришлют. И что свей подумают о стратиге нашем?

Скопин упорно молчал.

— Так я запишу, — не унимался дьяк, — 14 холстов на полы шатров да 27 аршин покромей суконных на поделку шатру. Да скатерти бранные, — как без них? — недорого, по 2 алтына за скатерть.

Он посмотрел на мрачного воеводу и продолжил:

— Вот еще кони есть, хорошие, говорят, воевода покойный их из Кахетии вывез, — как без коней в поход-то идти? А если твои, княже, падут или заболеют? Где взять? А хорошо выезженный конь и жизнь спасти может седоку. Все равно же ведь продадут, покупатели на них враз найдутся.

Скопин, наконец, поднял лицо к говорившему скороговоркой дьяку. Кони были страстью воеводы, и дьяк прав, хорошего коня найти не так просто.

— Ну, если только продадут… — нерешительно начал он.

— Продадут, не сомневайся, княже. А ты здесь по казенной надобности. Пишу: два жеребца аргамака, серый грузинский — 65 рублей да жеребец турецкий — 40 рублей. Покойный Татищев в них толк знал, худых да больных на его конюшне нет. Да мерина еще возьми, серого — 18 рублей.

…На этих лошадях Скопин и выступил из Новгорода в свой долгий поход, где ему предстояло научиться управлять наемниками, обучить воинскому делу своих наспех вооруженных ратников, сохранить от разорения города и освободить от тушинцев Троицкую обитель и Москву.

Глава седьмая

«СПАСИТЕЛЬ ОТЕЧЕСТВА»

Молитесь Богу, братия!Начнется скоро бой!

Долго, трудно, с потерями и неудачами, но все же собирал со всего земского мира свое войско Михаил Скопин — как тяжеленный камень в гору закатывал. Порой срывался тот камень, скатывался вниз, к подножию, — в первых же столкновениях рассеивали опытные польские воины и казаки войско Скопина, и все приходилось начинать сызнова. Наемники, так долго ожидаемые царем и Скопиным, не раз разбредались в поисках наживы по городкам и селам Северо-Западной Руси, выгребая все, что глянется, и даже собственным, «родным» начальникам, кто привел их в Россию, доставляло немало труда вновь собрать их под воинские знамена. И Скопин скрепя сердце в который раз уговаривал, обещал, находил деньги и платил наемникам.

Да и свое, с таким трудом собранное с миру по нитке войско нуждалось в неустанной заботе и попечении с его стороны. Опорой ему здесь были те проверенные в деле немногочисленные воеводы, которые в основном уже сделали для себя выбор, с кем и на чьей стороне им быть. Скопин добивался главного, чтобы набранное им войско было послушным не только при движении и маневре в походном порядке, но и в бою. Помогали ему природная смекалка, умение обучаться на ходу, делать из своих ошибок нужные выводы. В итоге, как бы ни была тяжела и, казалось бы, неподъемна задача, его усилия начали приносить плоды; труд Скопина совсем не походил на бесполезные, каторжные усилия горемыки Сизифа. И как военачальник, и как дипломат, и как администратор, — он добился на финишной прямой своей короткой и яркой, как вспышка молнии на мрачном небосводе Смутного времени, жизни несомненных успехов, заслужив высокое наименование «спаситель Отечества».

Выборгский договор

Уже который месяц Скопин сидел в «новгородской осаде», как сам он называл свое вынужденное затворничество в Новгороде. Кернозицкий не давал возможности покинуть город, да и как сделать это, когда защитников в городе — раз-два и обчелся? Тушинцы это прекрасно знали и усилий своих по осаде города не оставляли. Однако, как записал в своем дневнике один из поляков, «там (под Новгородом. — Н. П.) казаки простояли без всякой пользы до самого лета»[418]. Только благодаря присутствию Скопина не смогли тушинцы захватить город. Если бы не он, не миновать Новгороду судьбы соседнего Пскова. Вот и приходилось молодому воеводе рассылать гонцов во все города, собирать войско и ждать помощи из Швеции, неотлучно сидя в Новгороде.