Дмитрий Лихачев - Валерий Попов

Уверен, что он просил Веру не выходить замуж за Тольца вовсе не в угоду властям, а, главным образом, из-за собственных, личных переживаний: жених, уже известный диссидент Владимир Тольц был более чем на 20 лет старше внучки. Не нравилась и его деятельность, тон его выступлений на радио «Свобода», и довольно странная его биография (Тольц попал в Москве под машину немецкой гражданки, с тех пор хромал и получал довольно приличное пособие за нанесенное ему увечье)… Всё это вместе как-то не укладывалось в «шкалу ценностей», которые проповедовал Лихачев. Всё было, как специально, «ножом по сердцу».

И вот — отъезд Веры, еще один удар по Лихачеву. Страдал он и за Милу, понимая, как подкосит ее отъезд дочери — причем никак не согласованный, демонстративно конфликтный. Сказать, что это было некстати — мало сказать, компромат на «зэка» Лихачева, так и не ставшего «настоящим советским гражданином», был властям очень кстати. Лихачев уговаривал Веру не уезжать — ее отъезд мог разрушить многое в жизни Лихачева, погубить многие его полезные начинания, но она была непреклонна. Конечно, тут важна была и политическая составляющая: негативное отношение к властям в 1970–1980-е годы стало почти всеобщим — и власть немало в этом отношении постаралась. Стоит вспомнить хотя бы крайне непопулярное вторжение в 1968 году в демократическую Чехословакию. Достала всех и постылая, бездарная демагогия-идеология. Несмотря на усиленные меры властей по борьбе с инакомыслием, оно стало почти что нормой. На самом деле лишь начальники якобы верили в светлое будущее страны — большинство населения относилось к властям и строю крайне негативно. Ходило множество анекдотов, каламбуров, присказок на эту тему. «Прошла зима. Настало лето. Спасибо партии за это!» Так что в критических настроениях юной Веры Зилитинкевич ничего исключительного не было. Но вот покинуть страну — на это тогда еще решались немногие. Все знали, что это непременно ударит по жизни близких, их могут выгнать с работы с «волчьим билетом», да и самого «путешественника» могут обвинить в диссидентстве или в чем угодно и вместо Запада отправить далеко на Север. Но отчаянной решимости Веры способствовала еще и обстановка дома: отец сидел, мама стала невыносимой, дед уговаривал остаться — явно больше беспокоясь о безопасности своей карьеры и его «великих дел»!

И Вера уехала. Это очень сильно ударило и по сознанию, и по официальному положению Милы, и особенно Дмитрия Сергеевича. Такие отъезды родственников тогда весьма осуждались на парткомах и резко сказывались наделах остающихся! Положение Дмитрия Сергеевича стало критическим и могло привести к очень тяжелым последствиям — в лучшем случае, все важное, за что он так страдал, могло сорваться, «барский гнев», нарастая, мог бы парализовать работу Лихачева: выбор их методов воздействия, как мы уже видели, был широк, и я бы сказал, ничем неограничен — вплоть до «случайной гибели». Спасение пришло с Горбачевым и перестройкой.

Впрочем — в семейной жизни Лихачева никакого просветления не наступило. Зилитинкевич, выйдя из заключения, был по-прежнему энергичен — и с репутацией несправедливо осужденного уехал за рубеж: тогда такая шумная биография была хорошим трамплином для карьеры.

Милу он с собой не взял — однако и не развелся, предпочтя оставаться зятем Лихачева.

Страдания Милы ничуть не уменьшились — если не увеличились. Часто она направляла свои эмоции на племянницу Зину. При этом, вспоминает Юрий Иванович, она была человеком душевным и добрым, и когда страдания отпускали ее, она делала хорошее.

Однажды, вспоминает Курбатов, к ним в дом пришла знакомая спекулянтка, уже почти подруга дома, и вдруг вынула из сумки отличные брюки — как раз на Юрия Ивановича. Домашние притихли, зная характер Милы. Разговор о покупке брюк для Юрия Ивановича мог вызвать у нее вспышку гнева. И тут вдруг Мила произнесла:

— Да что тут думать? Отличные брюки, и Юре в самый раз!

Он вспоминает, с каким облегчением все вздохнули. То был один из уже редких мгновений счастья в этой семье.

Поскольку такие мгновения были большой редкостью, Юрий Иванович ярко запомнил еще один. Однажды Дмитрий Сергеевич дарил Юрию Ивановичу, с которым у них были самые теплые отношения, свою новую книгу и уже начал подписывать. Тут нужно вспомнить, как красиво подписывал Дмитрий Сергеевич книги: создавал как бы целую картину из букв. Обычно он красиво рисовал заглавную букву на целый лист, и потом внутрь ее помещал каллиграфически выписанные маленькие буковки. Он уже начертал заглавную «Д» — и тут, вспоминает Юрий Иванович, в комнату вошла Мила. Дмитрий Сергеевич застыл с пером в руке.

— Ну чего ты? — проговорила она. — Уж пиши «Дорогому»!

Однако такое согласие было уже нечастым в этой семье.

Решительная Вера переехала с Тольцем сначала в Прагу, потом в Мюнхен и стала работать на радиостанции «Свобода», где работал и Тольц. Трудилась она в исследовательском отделе, занималась довольно узким направлением — историей Академии наук СССР.

Когда я был в Мюнхене на литературной конференции под названием «Бавария читает всё», я видел ее в гостях у моего друга филолога Игоря Павловича Смирнова, который женился на немке — Ренате и преподавал в Германии. Игорь созвал довольно много гостей-земляков, живших теперь в Германии. Помню веселье, вольность разговоров — все, в том числе и я, демонстрировали абсолютную смелость речей, хотя я-то как раз собирался возвращаться, но поддался этому пьянящему ощущению долгожданного «праздника свободы». Помню, что среди гостей была и юная Вера — Игорек с особым пиететом представил ее: внучка Лихачева. В непривычно ярком для меня сиянии ламп (у нас тогда в очередной раз была «Россия во мгле») я вспоминаю ее симпатичное лицо. Знал бы тогда, что сяду за эту книгу, — поговорил бы и записал. Но хотелось всего сразу. На следующий день мы были у веселого бывшего ленинградца художника Игоря Росса, принявшего нас в халате с павлинами и угощавшего душистым грушевым самогоном. Потом были на его «хеппенинге»: вода гулко падала в таз из продырявленного подвешенного бака, мюнхенские аристократы и толстосумы почтительно взирали, а потом внимали дерзкому питерскому художнику, вырвавшемуся из духовного застенка на свободу, дабы встряхнуть их тут и кое-что вытряхнуть. Потом мы ехали с Игорем Смирновым через половину Германии в университет на границе со Швейцарией, где он преподавал… по дороге то и дело «нарушая режим». Ощущение озорства, лихости жизни пьянили меня. Отчаянные ребята собрались тут!

В 1981 году у Веры с Тольцем родился сын, правнук Лихачева, Сергей. И внучке Вере, и деду хватило ума и души восстановить добрые отношения, простить взаимные обиды. Лихачев бывал у нее еще в Мюнхене, видел правнука, встречался у нее в доме с друзьями-эмигрантами, бывшими соотечественниками, в том числе и со своим аспирантом Игорем Смирновым. Игорь вспоминает, что общение было абсолютно свободным, говорили обо всем. Весело обсуждали последние новости и анекдоты из жизни как эмигрантов, так и питерских и московских коллег.