Закон свободы: Повесть о Джерарде Уинстэнли - Татьяна Павлова

— Джозеф Хичкок, — представился он. — Нас, значит, в одном приходе тысяча сто шестьдесят девять человек живут на милостыню.

Кто-то из женщин тихо ахнул. Гость повернулся туда всем телом:

— Я правду говорю. Это чиновники насчитали… Судьи тогда издали приказ по всему городу собирать деньги. Не знаю, когда их соберут… По-моему, никто и не шевелится. — Он снова повернулся к Уинстэнли. — Все, что у нас было, мы проели. Жены и дети плачут. Работы нет. Пойдешь просить — не дадут, красть начнешь — повесят. Да нам и жизнь уж… — он махнул рукой, помолчал. Сказал тихо: — На что такая жизнь?..

Все молчали, смотрели в пол. Джозеф продолжал:

— Так вот, мы решили: довольно нам мучаться. Земля — наша мать, бог дал ее всем для пропитания. Мы, кое-кто из бедняков, собрались, вышли на пустошь Бэршенк и, благословясь духом святым, начали копать, как и вы… Это общинная земля, мы ничьих владений не тронули. Захотят богатые — сами придут, и мы их примем. Правда ведь?

Он посмотрел на диггеров. Джерард улыбнулся.

— Конечно. Вы самый верный путь избрали. И добьетесь успеха, вот увидите. Хотя и горя хлебнете…

Джозеф положил тяжелую ладонь на рукав Уинстэнли и, понизив голос, доверчиво сказал:

— Мы уже кое-чего добились. Благодарение богу, те, кто мог заявить свои права на эту пустошь, нам ее отдали совсем. Не пожалели. А йомены дали зерна на посев.

— Ну вот видите! — лицо Джерарда просияло, он бросил торжествующий взгляд на Генри. — И богатые в конце концов придут к нам. Даже те, кто сейчас против. Правда победит.

— А те, кто против, — добавил Джозеф и оглянулся, словно опасаясь чего-то, — кто против, так они и против парламента. А мы с республикой — заодно.

— Прекрасно. — Джерард, волнуясь, встал с места. — Вам надо написать об этом. Обязательно написать и напечатать, я помогу. Надо, чтобы Англия узнала о вас.

— Да мы уже написали… — Джозеф протянул ему листок. — Мы хотим, чтобы эту нашу декларацию прочел парламент. И чтобы бедняки не отчаивались, а увидели, что господь дает им выход. Чтобы приходили к нам работать.

— Замечательно! Замечательно, — повторил Джерард. — Вот, мы дождались. Англия просыпается. Мы не одни. — Он поочередно останавливал глаза на лицах диггеров, и они светлели, люди тянулись к нему. — Братья! Настало время действовать. Весна на дворе, скоро апрель. Что нам мешает? Довольно слов, пора на поля, за дело!

Он вытянул вперед руки, небольшие крепкие руки, которые могли делать любую работу. Крестьяне зашумели, задвигались. Полмер поднялся с места, пробрался к Хичкоку и, стоя над ним, стал тихо советовать что-то. Как копать… Где что сеять… Куда класть торф…

Генри подошел к Джерарду, улыбнулся, и что-то от прежнего лихого офицера промелькнуло в его глазах.

7. ПАСХА

— Проповедники ему мешают. — Пастор Платтен сердито мерил шагами мягкий половик сумрачного зала. — Царство божье на земле!? Ересь какая!

— А вы обратили внимание — он предлагает отнять у священнослужителей десятину, — поддакнул Нед Саттон. Он сидел в кресле у камина, и блестящая лысая голова его каждый раз поворачивалась вслед пастору.

— Это и есть ниспровержение устоев, — убежденно сказал Платтен и поднял указательный палец. — Смотрите, что он пишет: «Король Карл… правил Англией как завоеватель, ибо его властью нас не допускали к земле, и он был бы рад лучше увидеть, как мы умираем с голоду, или повесить нас на суку, чем позволить нам возделывать общинную землю для нашего пропитания». Но этого мало! Он утверждает, что с установлением республики мы, лорды, уже не имеем права на свою землю!

От возмущения маленькие глазки бейлифа потемнели.

— А не хочет ли он сказать, что мы, фригольдеры, тоже не можем называть землю своею! Но ведь сразу, как установили республику, издали акт, что все старые законы остаются в силе.

— А вы знаете, что он на это отвечает? Постойте… Вот: этот акт, видите ли, был издан только для того, чтобы помешать беспорядкам и мятежам, которые могли возникнуть сразу после казни. А теперь, после отмены монархии и установления республики, и этот акт, и все другие древние законы потеряли силу!

— Как потеряли силу? — Нед вскочил, и они вместе с пастором склонились над брошюрой.

— Вот, пожалуйста, — Платтен тыкал большим длинным пальцем. — Читайте: «Наша республиканская армия… боролась против нормандского ига и разбила его и одержала победу. Благодаря этой победе и титул короля, и титулы лордов маноров, и вместе с ними их право на землю отменено. Земля отныне так же свободна для других, как и для них, без ограничений…» Подождите, Нед, вот еще: королевская власть пала, и теперь «все собирающие десятину священнослужители и собственники церковной земли… не имеют более над нами власти». Вы теперь понимаете?

— Да… — Нед сокрушенно покачал головой. — Это уже… Что же это… Открытый мятеж? А?

— И посмотрите еще: они и на Армию ссылаются, хотят перетянуть на свою сторону. Да, чернь разгулялась. Это прямой призыв к бунту.

Он опять заходил большими шагами по залу. Потряс книжкой:

— Этот Уинстэнли говорит здесь, что отныне и копигольдеры, и арендаторы свободны от повиновения лордам маноров. Могут не обращаться к ним в суд, не приносить клятву верности, не платить штрафы, подати… Вы понимаете, что это значит? Эдак они весь мир перевернуть могут!

Пламя в очаге вздрогнуло, рассыпая искры, Нед испуганно попятился.

— Правда ваша, это призыв к бунту, — проговорил он шепотом. — Они не захотят на нас работать.

— А я вам говорю, они хуже левеллеров, хуже Лилберна и всей его братии. Те шли открыто, и Кромвель, хорош он или плох, разбил их, за то ему слава. А эти…

— И вы знаете, они теперь не только у нас, — почему-то опять шепотом сказал Саттон. — Тут сколько подписей стоит? Двадцать пять? Но это еще не все. Они в Нортгемптоне появились, а на днях Томас вернулся из Кента, говорит, в Коксхолле, пять миль от Дувра, тоже… копают… Ходят по округе, пожертвования собирают. Они скоро так всю страну… взроют. И что тогда?

— Довольно. — Пастор достал большой красный платок, снял очки, протер их, и, когда снова надел, Нед увидел, что он совершенно спокоен. — Довольно, — повторил Платтен. — Я обязан перед богом и людьми не допустить этого. Мой долг мне ясен. И немедленно! — он решительно повернулся к Неду. — Они опять вышли на пустошь?

— Да, с начала апреля, как в прошлом году. И уже успели возвести там хижину.

— Хорошо, Нед. Зовите своего брата Томаса. Он ведь больше других земли здесь имеет. Я знаю, что делать.

Пасха в этом году была ранняя, первый день страстной недели приходился на начало апреля, и весна все никак не могла проснуться по-настоящему. Было сыро, туманно, промозгло. Джерард, шагая через лужи, подошел к пасторскому дому, отворил калитку и пересек просторную лужайку. Никого не было, дом будто вымер. Прежде чем взяться рукой за дверной молоток, он помедлил, собираясь с мыслями.

Не далее как вчера, в воскресенье, прямо после проповеди пастор и Томас Саттон, брат бейлифа, явились на маленькую пустошь в одиннадцать акров, где уже обнажились зеленые всходы злаков, явились не одни, а в сопровождении толпы фригольдеров, настроенных отнюдь не по-христиански. На пустоши стояла новенькая хижина — ее построили все вместе для Джилса Чайлда, который рассудил, что кому-то надо бы жить поближе к посевам, присматривать. Да внизу и тесновато становилось: Дороти вот-вот собиралась родить четвертого.

Толпа во главе с пастором и братом бейлифа напала на ни в чем не повинное семейство, пинками выгнала всех на улицу, а хижину разрушила до основания. Когда один из карателей ударил четырехлетнего мальчонку, Дороти бросилась на защиту, поскользнулась, упала и получила удар ногой в живот. К вечеру начались схватки, ребенок родился мертвым. Сама она при смерти лежала в хижине у Дженни Полмер. Джерард вспомнил ее серое лицо, ввалившиеся страшные глаза, неловкую фигуру Джилса рядом… Решительно взялся за молоток и постучал в дверь.

Маленькая служанка провела его в темноватый зал с камином и оставила одного. Все было тихо. Одна из дверей приоткрылась, и на него прямо, пристально, посмотрел мальчик лет восьми, с серьезным неподвижным лицом. Джерард шагнул к ребенку и хотел заговорить, но ступеньки наверху скрипнули, дверь моментально закрылась, мальчик исчез.

На верхней ступени лестницы стоял пастор. Большой продолговатый живот туго обтянут черной материей, подбородок лежит на белом воротнике.

— Это вы, — проговорил он и стал спускаться.

Ступени отскрипели. Перед Джерардом в двух шагах стоял его враг, гонитель… Он притронулся рукой к шляпе.

— Я пришел к вам, — сказал он, — поговорить о вчерашнем.

Пастор молчал, его глаза за очками изучали лицо Джерарда.