Железная маска Шлиссельбурга (СИ) - Романов Герман Иванович

Сбежал он от жизни такой «красочной» — после жесткого топчана с соломенной подстилкой шикарное просторное ложе, с пуховой периной оказалось страшной штукой — жарко, проваливаешься как в яму. И уснуть невозможно — ощущения престранные, двое суток на ногах, а сне нет, и не идет. Вот и вернулся вчера в каземат, после разговора с Минихом, а затем с Марией, что жутко покрасневшая, поведала ему о беде страшной — «те самые дни начались у нее». Расстроенная донельзя, в пронзительно синих глазах слезы стоят. Утешил девушку, как мог, ведь единственная действительно преданная ему душа, дрожа внутри, как щенок, от вожделения, и решил делами заняться. Но почувствовал, что за два дня и ночь, проведенных в бодрствовании, устал, выжали его часы, полные волнения, как лимон.

Решил немного посидеть в привычном каземате, пошел в цитадель, спустился в отсек к надзирателям, уселся на дощатый топчан. Посмотрел на шкаф, где господа «вертухаи» тайно прятали мешочки с серебром и золотом, «нажитые непосильным трудом» (хорошо, что перенести его не успели»), решил прочитать крайне серьезные бумаги «высочайших инструкций». И, неожиданно для себя, свалился на голые доски и уснул крепким сном без всяких сновидений.

Впрочем, спал Иван Антонович недолго, часов пять — в бойницу светило раннее восходившее солнце, как по классику, где один закат торопиться догнать другой — все же еще «белые ночи» стоят. Внутри было ощутимо холодно — но его тело как то легко переносило подобное состояние, видимо привыкло за долгие годы.

«Надеюсь, у меня не клаустрофобия, а лишь сложный период адаптации. Боязнь обширных помещений в период только сна, так как на воздухе чувствую себя вполне уверенно. Спал на досках — вшей, надеюсь, не подцепил, а постельные клопы не наблюдались раньше. Пора вставать — не мешало бы поесть что-нибудь. Вот она настоящая жизнь царская — спишь на досках, как арестант, зато ешь два раза в день простую пищу, но обильную — тут грех жаловаться, кормят на убой, продукты дешевые, холодильников нет, а потому все свежее. Сразу варят и потребляют, о полуфабрикатах не ведают. Секса еще не было — но тут мой «реципиент» сам виноват, а теперь ждать несколько дней придется. Ничего — терпел много лет, несколько суток еще перетерпишь. Пора обратно возвращаться — и хоть что-то найти для перекуса, а то желудок к позвоночнику прижимается».

Иван Антонович поднялся с жесткого ложа, подошел к столу и отхлебнул кваса из кувшина — вчера озаботился распорядиться. Сам Морозов принес — на его глазах налил в кружку и выпил залпом, демонстрируя, что нет яда. А ведь он не просил их так делать — сами усердны не по разумению, на таких людей стоит положиться. Позевывая, поднялся по каменным ступенькам и отодвинул засов на толстой двери.

— Доброго утра, государь!

На площадке лейб-кампанец и двое солдат охраны — в руках фузеи с примкнутыми штыками. Видимо прапорщик распорядился нести усиленный караул у его временных апартаментов. Кивнул, как показалось, милостиво в ответ на пожелание. Спустился вниз — дверь в Светличную башню перед ним предупредительно распахнул еще один часовой и вышел наружу, зажмурив глаза от яркого света. Постоял минуту, затем посетил то место, без которого не обходится жизнь человека, слишком оно важное, но про оное никогда не упоминают в книгах, будто люди бесплотны…

«Начало пятого утра — туман рассеялся. Прохладно, северные широты все же. Зато кафтан суконный, немного помятый только. Ого, народ продолжает трудится как заведенный, а еще говорят, что русские ленивы», — из раскрытых ворот цитадели, похожих на большую калитку, виднелась радостная взору картина — у Государевой башни суетились люди, солдаты и матросы — тут у Ивана Антоновича сердце екнуло.

«Из Кронштадта подкрепление прибыло», — промелькнула радостная мысль, и Никритин невольно прибавил шага. Но сразу опомнился и заставил себя идти чуть медленней, величественно, как и следует правящему монарху, которого ничего не волнует. Да иначе и быть не может, есть замечательная армейская мудрость. С умом сказано — «в мирное время бегущий генерал вызывает смех, а в военное — панику».

Охрана из лейб-кампанцев вела себя бдительно, взяв его в «коробочку», да и со стен наблюдали посты, тут уже Мирович распорядился — молодой офицер оказался весьма толковым и недоверчивым к окружающим. Но тут все понятно — если убийцы подберутся к монарху, с которым вся Лейб-Кампания связывала не только свои надежды на лучшую жизнь и благополучие, то им всем придется проститься с собственными жизнями — потеряв венценосного покровителя, их попросту и без затей вырежут — слишком много у них врагов и завистников.

— Доброго утра, ваше императорское величество! Пришла от Кексгольма скампавея, у коменданта генерал-майор Силин, прибывший по высочайшему приказанию. Мария Васильевна с денщиком ожидают вас в бане, обмыться, государь, и одежду сменить надобно.

— Хорошо, — кивнул Иван Антонович и отправился к знакомому домику, труба дымила. И вскоре шагнул в открытую перед ним дверь — в лицо пахнуло теплом, промелькнула мысль, что не помешало бы часок здесь поспать, но он ее тут же отогнал. Не поймут — по местным правилам — жуткий моветон, так как спят только дома. В предбаннике оказался только один денщик — сам позавчера подобрал из лейб-кампанцев двоих наиболее приглянувшихся. И к своим обязанностям Петр и Стефан относились добросовестно, постоянно находясь при нем, выполняя все пожелания и неся при этом охрану. Спали, видимо, попеременно — днем урывали для сна по часу, тут почти все соблюдали эту древнюю московскую традицию, и, конечно, ночью, как говорят моряки — «по вахтам».

— Вода горячая, государь, топим мыльню постоянно. Вот кадушка, как вы и приказали, — Стефан быстро разоблачил его, сложив одежду с исподним бельем на лавку. Иван Антонович подошел к парящей импровизированной ванне — только сидеть в ней можно, поджав колени — настолько маленькая. Потрогал воду пальцем, горячая оказалась:

— Подлей полведра холодной! И размешай.

Денщик быстро выполнил приказ, и Никритин опустился в пахнущую травами воду. Запах кружил голову, тело расслабилось — денщик постоянно подливал горячую воду, перед этим вычерпывая остывшую. В таком блаженном состоянии Иван Антонович продремал полчаса, не меньше, даже прикорнул. Потом его потерли мочалом, в очередной раз промыли пенистым настоем, ставшие пушистыми волосы. Вши больше не досаждали, к нескрываемому облегчению, кожу на голове он больше не чесал.

Великая вещь — гигиена!

Сполоснули, зубы почистил сам — и, чувствуя себя заново рожденным, вышел в предбанник, где его поджидала Маша в нарядном платье. Девушка присела перед ним в книксене:

— Доброе утро, государь! Как спалось вашему императорскому величеству?! Или вы работали в цитадели?

Показалось, что голос девушки немного задрожал, похоже на затаенную обиду. Приходилось в жизни не раз с таким сталкиваться — супружеская жизнь многому научит. Подошел, приобнял за плечи и поцеловал — девушка неумело ответила на поцелуй, прижалась.

— Работы много, Маша, не заметил, как на голых досках уснул. Сил вернуться не было. А в цитадели никому появляться нельзя — посторонних, что к тайным делам отношения не имеют! Сама видишь, сколько дел на нас навалилось, времени на отдых нет!

— Ты все в трудах и заботах, великий государь!

Услышав известную фразу из кинофильма, что всегда демонстрируется перед новогодним праздником, Иван Антонович немного ошалел, в голове пробежала мысль:

«Она где про «Ивана Васильевича», того, кто «профессию поменял», фильм смотрела? Тоже из нашего брата — «попаданцев»? Вернее, «сестер»… Чушь в голову лезет! Так принято, а у меня просто болезненная реакция. Но нужно проверить кодовой фразой».

— У нас у царей рабочий день не нормированный! Молоко за вредность давать надо, журнал «Здоровье» так и рекомендует!

Судя по округлившимся глазам девушки и немного приоткрывшемуся ротику, такая мудрость стала для нее не просто ошеломительной, а прямо оглушающей, как удар дубины по темечку.