Горменгаст - Мервин Пик

Вся остальная Ирма терялась в ночи, — не считая пары крупных, призрачных ступней. Ирма пошаркала ими, однако пятно света, в которое они попали, было самым большим в беседке, и уклонение от него требовало совершенно непереносимого натяжения мышц.

У Кличбора светилась вся голова. Более чем когда-либо походил он на великого пророка. Белые волосы его положительно расцвели.

Ирма, сознавая, что этот чудесный, резкий, преобразивший его голову свет есть нечто такое, чего не следует оставлять без внимания, чем следует, собственно говоря, упиваться, — прилагала титанические усилия, чтобы забыть о себе, как то и положено истинной влюбленной; но что-то в ней восставало против попытки сосредоточиться исключительно на своем кавалере, поскольку она понимала — это к ней должны обращаться взоры, это ею надлежит упиваться.

Неужели она провела, прихорашиваясь, большую часть дня лишь для того, чтобы сидеть в темноте, выставив напоказ один только нос да ноги?

Нестерпимо. Совершенно, совершенно неправильное зрительное соотношение.

Кличбор, в быстрой последовательности увидевший перед собой сначала освещенный луною нос, а потом таковой же глаз, испытал потрясение. И то, и другое определенно принадлежали Ирме. Второго такого кинжалообразного носа не было во всем Горменгасте — как и второй пары таких близоруких, встревоженных глаз, — разве что у одного из коллег Кличбора. Лицевые признаки эти, мревшие прямо перед ним, хоть дама, коей они принадлежали, сидела, пусть и незримая, но вполне осязаемая, справа от него, сильно напугали старика, и только увидев отблеск зеркальца, возвращавшегося в Ирмин ридикюль, он понял в чем дело.

Тьма оставалась глубокой и черной, как вода.

— Господин Кличбор, — промолвила Ирма, — вы меня слышите, господин Кличбор?

— Превосходно слышу, дорогая моя госпожа. Голос ваш чист и высок.

— Я предпочла бы, чтобы вы сидели справа от меня, господин Школоначальник, — предпочла бы поменяться местами.

— Чего бы вы ни предпочли, я здесь для того, чтобы получить вам это все, — отозвался Кличбор. И поморщился, поскольку грамматический хаос сказанного уязвил то, что еще уцелело в нем от ученого.

— Мы можем встать одновременно, господин Школоначальник?

— Госпожа, — ответил он, — мы так и поступим.

— Я вас почти не вижу, господин Школоначальник.

— И тем не менее, я рядом с вами, дорогая госпожа. Моя рука — не способна ль она помочь вам при перемене мест? Это рука, которая в былые времена…

— Я вполне способна встать на ноги самостоятельно, господин Кличбор, — вполне способна, благодарю вас.

Кличбор поднялся, но мантия его зацепилась за какой-то извив деревенской скамьи, не дав ему довершить движение и оставив полусогнутым.

— Дьявол! — разгневанно пробормотал он и, дернув за мантию, основательно ее разодрал. Тут уж он вышел из себя — и пренеприятнейшим образом. Старика окатило жаром, в лицо его словно впились иголки.

— Что вы сказали? — переспросила Ирма. — Я говорю, что вы сказали?

В замешательстве гнева Кличбор на мгновение бессознательно перенесся в Профессорскую, или, быть может, в класс, или в жизнь, которую вел десятки уж лет…

Старый рот его искривился, обнажив запущенные зубы.

— Молчать! — рявкнул он. — Я вам не кто-нибудь, а школоначальник!

Едва выговорив это, едва поняв, что он сказал, Кличбор почувствовал, как у него вспыхнули лоб и шея.

Ирма, в ошеломлении замершая на месте, не способна была шевельнуться. Если бы Кличбор обладал хоть какого-то рода телепатическим инстинктом, то понял бы, что рядом с ним плод, который — только тронь — упадет ему прямо в руки, до того он созрел. Знать-то он этого не знал, однако, на его счастье, смятение лишило Кличбора способности выдавить хоть слово. Молчание же работало на него.

Первой заговорила Ирма.

— Вы подчинили меня вашей воле, — сказала она. В словах этих, простых и искренних, звучало больше гордости, чем смирения. Гордости капитулянта.

Вообще-то, мозги у Кличбора шевелились медленно, однако и полумертвыми назвать их было нельзя. Теперь душа старика трепетала, залетев на противоположный полюс его темперамента.

Что далеко не способствовало ясности мысли. Впрочем, он понимал: действовать должно с крайней осмотрительностью. Положение, в которое он попал, деликатно, но имеет ряд преимуществ. Осознание того, что грубость, с которой он потребовал молчания, не столько уронила, сколько возвысила его в глазах Ирмы, взывало к чему-то совершенно бесстыдному в нем — к подобию ликования. Однако ликование это, пусть и бесстыдное, оставалось невинным. То было ликование ребенка, не пойманного на лжи.

И он, и Ирма стояли. На сей раз Кличбор не предложил ей руки. Но сам, пошарив в темноте, отыскал ее руку. А именно, локоть. Локти неромантичны, однако пальцы Кличбора, сжимавшие это сочленение, дрожали, да и само сочленение дрожало в его ладони. Мгновение оба простояли, не шевелясь. Ананасовый аромат Ирмы был густ и крепок.

— Сядьте, — сказал Кличбор. Теперь он говорил несколько громче. Говорил, как человек, облеченный властью. Ему не было нужды выглядеть суровым, притягательным, мужественным. Благословенная тьма делала любые усилия этого рода ненужными. Кличбор корчил рожи в безопасной ночи. Высовывал язык, надувал щеки — такой восторг переполнял его.

Он сделал глубокий вдох. Вдох успокоил его.

— Вы сидите, госпожа Прюнскваллор?

— О да… Да, сижу, — пролепетала в ответ Ирма.

— Вам удобно, сударыня?

— Удобно, господин Школоначальник, и покойно.

— Покойно? Какой разновидности покой вы вкушаете?

— Покой человека, которому нечего опасаться, господин Школоначальник. Человека, питающего веру в сильную руку своего возлюбленного. Покой сердца, разума и души, знакомый тем, кто узнал, что значит безоглядно отдаться человеку, полному достоинств и нежному. — Голос Ирмы пресекся, но затем, словно в доказательство сказанного, она крикнула в ночь: — Нежному! Вот что я сказала! Нежному и Неженатому!

Кличбор подступил ближе; теперь тела их почти соприкасались.

— Скажите мне, драгоценнейшая моя госпожа, не обо мне ли вы говорите? Если нет, тогда посрамите меня — явите милосердие и разбейте сердце старика одним кратким слогом. Если вы скажете «нет», я без единого слова оставлю и вас, и эту исполненную высокого смысла беседку, уйду в ночь, уйду из вашей жизни, а там, кто знает, может статься, и из своей тоже…

Обманывал Кличбор сам себя или нет, — с определенностью можно утверждать, что сказанное он переживал искренне. Быть может, один лишь подбор слов возбуждал старика не меньше, чем присутствие Ирмы и собственные его замыслы; и все же нельзя сказать, что общий эффект не производил впечатления подлинности. Сияние любви ослепляло Кличбора. Он брел по грудь в обезумевших от шипов розах. Вдыхал ароматы волшебного острова. Мозг его тонул в море пряностей. Но и задней мысли своей он не забывал.

— Я говорила о вас, — сказала Ирма. — О вас, господин Кличбор. Не прикасайтесь ко мне. Не искушайте меня. Вообще ничего со мной не делайте. Просто побудьте рядом. Я не хотела бы, чтобы мы осквернили этот миг.

— Ни в коем случае. Ни в коем случае. — Голос Кличбора был столь глубок, что как бы уже и подземен. Кличбор слушал его с удовольствием. Впрочем, ему хватило душевной тонкости, чтобы понять: при всей замогильной красоте его голоса, фраза, произнесенная им, остается жалостно неосмысленной, и потому он — как бы начиная новое предложение — прибавил: — Никогда, ни в каком случае… Никогда, ни в каком случае, э-э, решительно нет, ибо кто может сказать, когда, застав нас врасплох, кинжалы любви… — Тут он умолк. Так он ничего не добьется. Нужно начать заново.

Нужно сказать что-то, способное вытеснить из памяти Ирмы прежние его слова. Нужно увлечь ее.

— Дорогая, — произнес он, наобум вторгаясь в буйную, нездоровую чащобу любви. — Дорогая!

— Господин Кличбор — о, господин Кличбор, — прозвучал еле слышный ответ.

— Дорогая моя, сейчас к вам обращается школоначальник Горменгаста, ищущий вашей руки. Мужчина зрелый и нежный — но при том приверженец дисциплины, гроза шалунов, — сидящий рядом с вами во тьме. Если я говорю, что стану звать вас Ирмой, я не прошу у светоча любови моей разрешения — но объявляю о том, что сделаю.

— Скажите же это, о мой мужчина! — забывшись, вскричала Ирма. Скрипучий голос ее, столь не вяжущийся с приглушенным, таинственным воркованием ухаживания, разодрал темноту.

Кличбор содрогнулся. Голос Ирмы поверг его в ужас. Надо будет найти подходящий момент и внушить ей, что так поступать не следует.

Снова усевшись на деревенскую скамью, он обнаружил, что теперь плечи их соприкасаются.