Выжигаю имена в сердце своем (СИ) - Светлая Надежда
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как прикосновение к мерцающей звёздной пыльце чувством легкого холодка от кончиков пальцев мгновенно разрасталось по телу, как неожиданная молнии ударяла по невинному дереву, обрекая его на одинокое прощание. Так же Полея тёплым смехом растворилась на ветру, обрекая Ладу на тихую погибель.
— Спокойной ночи, дорогая, — мама и дочка соприкоснулись холодными лбами, урывая в буре борьбы короткий момент тлеющей связи.
На худенькое плечо женщины легла тяжёлая мужская ладонь. Подняв заплаканные глаза, Лада невидящим взглядом посмотрела вверх. Высокая фигура, облачённая в доспехи, опустилась рядом на одно колено, склонившись и удерживая отяжелевшее тело воткнутым в землю мечом. Сквозь шум в ушах до неё донеслось.
— Лада, Полея, она…, — оборвавшись на полуслове голос утих.
— Волибор, — последующие слова растворились в беспросветной тьме.
Страданиям конца и края не видно.
* * *
— Внимание, враги отступают! Не дайте им уйти! — Радиф Сальва, верховный главнокомандующий ассаадской армии, протрубил в боевой горн, призывая солдат к последнему рывку.
Стирая с измождённого лица капли пота, Марфа крепче взялась за подаренный родителями меч. Сегодняшний день стал недвусмысленным предостережением. Спокойной жизни ассаадцы могут больше не ждать. Но что же сподвигло врагов напасть на Ассаад в священный для них день под масками добрых людей, коими они никогда стать не смогут? Даже переродившись.
Только шаги вслепую могли подтвердить навязчивую мысль Марфы, что никак не покидала голову с самого начала сражения. Умирали не просто случайные люди севера, а целый Ассаад, что был известен многим за одну его особенность — больше половины жителей были магами.
Хватаясь за идею как за соломинку, Марфа О Де Фоль взобралась на пригорок, украшенный монументом Цавонеся, и вошла во внутреннее строение, расположенное между крыльями, надеясь на эффект эха. Нащупав в белокаменном столпе отверстие, она вставила окровавленный меч и вышла на свет. Взяв в руку горящий факел и размахивая им из стороны в сторону, Марфа что есть мочи кричала в полночной темноте.
— Лютым заучарам не сломить дух марфонцев! Мы боролись и будем бороться, бесконечно восставая из пепла в то время, когда вы ожидаете это меньше всего, продажные псины!
Угрожающий свист прошёлся по толпе. Острия мечей опасно поблёскивали, шепча продажным побыстрее покончить с сумасшедшей старухой и спустить её с небес на землю. А лучше ввергнуть ещё ниже. Резкие отточенные движения вторженцев потеряли былую кровавую красоту, обретая мерзкий стиль уличных грабителей. Злость закипала бурлящей лавой.
Видя превосходную реакцию, на которую и рассчитывала Марфа, и продолжая кидать в разгорающееся пламя злости оскорбительные слова, женщина медленно отходила назад к монументу, подавая городским лучникам сигнальный знак. Накативший адреналин усиленно перегонял кровь по венам, высвобождая режущее отчаяние. Пламенный призыв к смерти гулким барабаном стучал в висках.
— Что, думали, мир настолько глуп? И только вы настолько умны, что имели дерзость играть людскими жизнями, словно пустыми куклами? Запомните мои слова — на любую силу найдётся другая сила.
Неумолимая волна крови и плоти рванула к смоляно-чёрным крыльям. Порывистый ветер зашумел в небесах, сбивая вместе и разрывая в клочья грозовые тучи. Пыльное светлое одеяние под лёгкой рыцарской робой видело лучшие времена, когда-то одеваемое на шумные семейные посиделки и дважды запачканное на спине жирными пальчиками Маркуса, устало посапывающего на мамином плече.
Слабая улыбка пряталась в уголках губ, нескончаемый град слёз заливал помятое лицо. Считаные метры до назначенной цели исчезали в янтарных глазах.
— И однажды мир восстанет, а до тех пор прощайте, мои сыновья.
Прерывистый шёпот прервался вслед за бегом остроконечного меча, вонзённого в очередную жертву нечестной борьбы. Следом замолк самодовольный смех хищников, заживо погребённых под завалами памятника, павшего под точными выстрелами городских стрелков, на поражение стрелявших в основание монумента. Погребённых от прикосновения меча с хрупким основанием столпа монумента, соединившихся в смертельном танце стараниями одной гордой женщины. Погребённых благодаря слепой жажде мести, что не может существовать на поле методичного обстрела.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Некогда инсталляция нового начала, являющегося живым примером принятия старым миром нового, грудой обломков лежала на чахлой траве, колонной дымного воздуха растворяясь в удушливом зное.
Безмолвные зрители застыли, не в силах отвести взгляда от этого места, которому суждено было стать военным мемориалом.
Сегодняшний день войдёт в историю побеждённого Ассаада и четырёх континентов как день выхода повстанческого движения марфонцев на свет, своим символом хранящий затихшее пламя сгоревших домов и запах нестирающейся гари.
Глава 14
Глава 14
Серое небо заволокло густыми тёмными облаками, предвещавшими стремительно надвигающийся ливень. В воздухе летали частички чёрно-белого пепла, унесшего с собой сотни мятежных душ. А ещё немного пахло металлом. Постоянные сотрясания воздуха от натянутой тетивы сменились звонким шумом в ушах, сильно давящим на барабанные перепонки. Земля сделалась неровной, местами проваливаясь окончательно. Мир вертелся и крутился, приглашая потанцевать вместе с ним.
Первые лучи солнца боязливо выглянули из-за горизонта, всё дальше оттягивая начало нового дня. Увядшие к полуночи нимфеи медленно осели на морское дно, боясь встретиться с напрасно верящими в них людьми. Утренний бриз бережно дотронулся до качающихся на плаву лодок, что вполовину были скрыты холщовыми простынями. Простыни, местами насквозь прожжённые, местами измазанные почерневшей кровью и грязью, защищали под собой от мира то, что сам мир защитить не смог.
Одинокие в своём приключении лодки, что не доплывут до противоположного берега, трепетно несли в себе живые воспоминания ушедшего времени.
Здесь лежал маленький, худощавый старичок, что собственным телом закрыл молодого мужчину от летящих в него стрел. Он никогда не видел войны. Лишь свою — скромную полевую: выкопать разросшиеся сорняки, вовремя полить побеги и не забыть про удобрения. А ещё сходить к соседям, не имевшим более радости самостоятельно ухаживать за запущенным садом и ставить кормушки для перелётных птичек. И так, не раздумывая ни секунды, он загородил собой хрупкое будущее, оберегая молодое поколение и перекладывая ответственность за защиту народа в его руки.
Неподалеку плыла высокая духом и телом женщина с алыми губами, она едва-едва вмещалась в неказистую лодку. Внешне почтенная торговка, внутри скрытый лидер, который, поднимая высоко в небо тяжеленный меч, кинулся в гущу сражения. Поднявшаяся под её предводительством команда атаковала вражеские силы, посягающие на жизни ассаадцев. Её призывный клич не смолкал до самого конца под обстрелом, воодушевляя мужчин и женщин браться за клинки. И шли войска вперёд, не замечая истончившегося до хрипа голоса женщины, что вопреки её желаниям остался позади. Не имея сил подняться на истоптанную землю и идти вместе с ними вперёд, гордо отстаивая своё право на Ассаад, женщина так и осталась тихо лежать на земле, разглядывая бесчисленные звёзды в небе, пока сама не стала таковой.
Вдали виднелись отбывшие первыми водные паланкины. Взращённые любящими родителями девочки и мальчики разных возрастов, цветов кожи, роста и телосложения неподвижно лежали в белоснежных одеяниях. Белые лилии поверх маленьких ладоней молчаливо сопровождали их. Бледные лица детей не выражали ни боли, ни усталости. Можно было подумать, что они прилегли на часок-другой восстановить силы после весёлой беготни и вот-вот откроют глаза и вновь пустятся в пляс. Но чуду не суждено было сбыться.
За похоронной процессией наблюдал весь Ассаад. Исключений не было. Были ли они ранены, восстанавливали ли по крупицам уцелевшие вещи или заботились о других выживших. И это не потому, что люди были вынуждены это делать, нет. А потому что глубоко почитали и уважали в равной степени каждого ушедшего человека, кто не смог перешагнуть порог нового дня. Скорбели по матерям, отцам, братьям, сёстрам и детям. Горевали едино, не делая разницы между болью чужой или своей.