Поверь и полюби - Хизер Кэлмен

Софи некоторое время тоже с удивлением наблюдала за застывшими в нелепой позе отцом и дочерью Брамбли, пока не догадалась, что они молятся своему Богу Рыбной Ловли. Через несколько минут после обретения странной парой дара речи она поняла и причину столь странного поступка. Из сбивчивых объяснений отца и дочери стало ясно, что они сочли расползшееся по швам платье мисс Мэйхью гневом мифического бога по имени Акуатикис. Оба были убеждены, что Минерва наказана за мытье в ванне, из-за чего божественный рыбный аромат, пропитавший все ее тело, исчез. Отец и дочь дрожали от страха, видимо, ожидая еще более страшного наказания от Акуатикиса.

Их искаженные ужасом лица так подействовали на Софи, что она тут же публично призналась в своем невольном грехе перед рыбным богом и поклялась взять его на себя. Но мистер Брамбли отрицательно покачал головой. Не меняя молитвенной позы, он объяснил, что Бог Рыбной Ловли никогда не разорвал бы по швам платье Минервы, если бы его дочь не осквернила себя купанием в разведенной греховным маслом воде и смыванием с себя священного рыбного аромата. В этом виновна она сама, а потому Софи не может взять грех на себя.

Отдав в душе должное логике фанатика-рыболова, Софи тем не менее оглянулась на Линдхерста и маркиза, ожидая от них поддержки. Первый неопределенно пожал плечами, а второй утвердительно кивнул. Но обоих, очевидно, смутила языческая выходка Минервы и ее родителя. Пастор же давно вернулся в церковь, где, судя по всему, читал молитву, проклиная неверных язычников…

Наконец, отец и дочь покончили с замаливанием грехов, после чего мистер Брамбли затолкал Минерву в экипаж, сам сел на козлы и тронул лошадей. Через несколько мгновений они скрылись за поворотом. Линдхерст и маркиз посмотрели друг на друга, и оба облегченно вздохнули. Затем Николас заявил, что должен сейчас же все рассказать больной матери, вскарабкался на облучок своей коляски и уехал. С тех пор Софи больше его не видела…

Тем же вечером у нее совершенно неожиданно началась другая жизнь. Как-то само собой получилось, что Софи Бартон неожиданно стала личной горничной маркизы…

…Она поднялась на террасу и растерянно огляделась по сторонам. Кто-то должен был ей помочь собирать клубнику. Но дом, казалось, опустел. Софи уже отчаялась и подумала о неудачном начале своей работы в новой должности, когда заметила в саду человека, копошившегося около цветочной клумбы.

Она бросилась к нему с громким криком:

– Здравствуйте, господин садовник! Мне нужна ваша помощь.

Софи на секунду вспомнила, что светской даме не пристало кричать. Но ведь теперь она простая горничная!

Садовник вздрогнул, услышав этот крик, и поднялся в полный рост. Софи подбежала к нему вплотную и…

И застыла на месте…

Вместо садовника перед ней стоял не кто иной, как лорд Линдхерст. Причем именно такой, каким она только что рисовала его в своем воображении…

Некоторое время Софи молча смотрела на Николаса, будучи не в силах вымолвить ни слова от изумления. Когда же пришла в себя, то покраснела и поспешно отвела взгляд. Ей хотелось провалиться сквозь землю, а еще лучше тут же, на месте, растаять. Но ни того, ни другого почему-то не случилось. Софи несмело подняла глаза и, заикаясь, сказала дрожащим голосом:

– П-простите меня з-за то, ч-то кричала н-на вас, милорд… Я… я как-то растерялась… М-не раньше н-никогда не приходилось в-видеть з-знатного в-вельможу к-копаю-щимся в з-земле на к-клумбе… А п-потому я п-подумала, что э-то с-садовник.

И она вновь опустила глаза. После довольно продолжительного молчания Линдхерст утвердительно кивнул, как бы понимая состояние Софи. – Я принимаю ваши извинения, мисс Бартон, – негромко сказал он. И слабо улыбнулся. При этом на его щеках обозначились ямочки.

Софи смотрела на них как зачарованная. Какая прелесть! Куда милее, чем даже у Квентина, который своими ямочками очень гордился, считая их главным средством, которое применялось, чтобы обворожить собеседника, а чаще – собеседницу.

– Значит, мисс Бартон, вы еще ни разу не видели вельможу, копающегося в земле? – усмехнулся Николас, повернувшись к Софи щекой, не обезображенной шрамом.

Она заметила этот невольный жест Линдхерста и вдруг поняла, что всемогущий граф Линдхерст, потомственный лорд, чувствует себя с ней так же неловко, как и она с ним.

Душа Софи неожиданно наполнилась нежностью к этому человеку. Она рассмеялась:

– Ни разу, милорд. И часто вы работаете в саду?

– Всегда, когда представляется такая возможность, – ответил Николас и почему-то облегченно вздохнул. – Вы, наверное, уже догадались, что я очень люблю это занятие. Но должен сказать, что в высшем обществе есть немало лордов, которые большую часть своего свободного времени проводят в саду или огороде. Неужели вы этого не знали?

Софи снова улыбнулась.

– Могла ли я этого не знать, если вокруг только и говорят о лорде, который гордится посаженным деревом или выведенным сортом роз? Сейчас меня несколько поразило то, что вы…

И она замолчала, не зная, как правильно выразиться. Но Николас тут же пришел на помощь, закончив начатую фразу:

– …что я копаюсь в грязи? Так?

Софи покраснела и стала оправдываться:

– Да нет же! Не копаетесь в грязи, а работаете с землей. Простите, если я не так сказала! Но это мало что меняет. Никому из знакомых мне джентльменов никогда и в голову не пришло бы пачкать руки, работая в саду.

Улыбка сползла с лица Николаса, уступив место грустному выражению.

Поняв, что он воспринял ее слова как личное оскорбление, Софи поспешила добавить:

– Уверяю вас, что я не вижу ничего зазорного в том, что человек роется в… простите – работает с землей.

Несколько мгновений Николас мрачно смотрел на Софи, потом тяжело вздохнул:

– Боюсь, дорогая, что вы коснулись одного из самых мрачных секретов семейства Сомервиллов… Кое-кто даже называет его безумием. И не ошибается…

– Безумием? – переспросила Софи, пораженная таким признанием.

– Да, именно безумием, – подтвердил Линдхерст замогильным голосом. – Видите ли, мисс Баррингтон, все Сомервиллы – я, мой отец, дед, прадед и так далее – с самого рождения и до конца жизни были одержимы маниакальной идеей копания в грязи, как вы только что выразились, и желанием что-то выращивать. Мой отец даже утверждает, что в наших жилах течет не красная, а зеленая кровь.

Софи серьезно посмотрела на Николаса, не зная, что ответить. Но тут же по блеснувшему в глазах Линдхерста озорному огоньку сообразила, что он ее разыгрывает, и негромко засмеялась в ответ:

– Что за чепуха, милорд! Сумасшествие на почве перекапывания клумбы! Чушь какая-то!