Наши домашние дела - Александр Порецкий

"Вѣдь только здѣсь еще и дорожатъ дворянствомъ!"

"Наше Время", московская ежедневная съ нынѣшняго года газета, самое начало своего преобразованнаго бытiя ознаменовала также своеобразною мыслью о дворянствѣ. Въ 1 No, на первомъ столбцѣ, она дебютировала слѣдующими словами:

"Образованнаго человѣка, въ точномъ значенiи этого слова, можно встрѣтить только между дворянами. Образованный человѣкъ или родится дворяниномъ, или дѣлается имъ. Это фактъ, противъ котораго, какъ намъ кажется, спорить до сихъ поръ было невозможно."

Почему такъ кажется редакцiи "Нашего Времени", мы не знаемъ, но знаемъ и видимъ, что редакцiя нетолько пошла дальше Фамусова, но и дошла до конца, т. е. до совершенно-невѣроятной идеи. Это фактъ, противъ котораго, (согласитесь, читатель) спорить невозможно. Невозможно даже и возражать редакцiи, потомучто мысль ея совсѣмъ невозможная. Мы прочитали статью, въ которой красуются приведенныя нами слова, пытаясь отыскать, нѣтъ ли тутъ какого-нибудь сокровеннаго смысла, иносказанiя: — нѣтъ! Статья говоритъ о предстоящихъ дворянскихъ выборахъ и никакого сокровеннаго смысла, никакого иносказанiя въ ней и слѣдовъ нѣтъ, и приведенныя слова остаются какъ они есть во всемъ ихъ буквальномъ безобразiи. Теперь допустимъ предположенiе, что какъ пищущiй эти строки, такъ и вы, читатель, — мы оба не дворяне, а между тѣмъ считали себя людьми образованными "въ точномъ значенiи этого слова", потомучто мы не на словахъ, а въ глубинѣ души, сроднившимся съ нами чувствомъ, всегда и во всякомъ уважали не дворянское, а человѣческое достоинство; потомучто истинно-прекрасное намъ казалось прекраснымъ и истинно-безобразное — безобразнымъ; потомучто мы носили въ себѣ ясный идеалъ человѣческой и гражданской доблести; потому наконецъ, что всегда находили мы въ самихъ себѣ свободное сочувствiе всему истинно-высокому и разумному и проникались невольнымъ негодованiемъ при видѣ всякой низости, фальши, корыстной двуличности и тому подобныхъ темныхъ явленiй. Допустимъ въ себѣ это законное самосознанiе, — чтóже должны мы сказать редактору "Нашего Времени"? Вѣдь повѣрить мы ему не повѣримъ, мнѣнiя о себѣ не измѣнимъ; чтоже подумаемъ о немъ и что отвѣтимъ на его невозможную мысль о возможности встрѣтить образованнаго человѣка только между дворянами?.. Вотъ упрекаютъ свистуновъ въ употребленiи нелитературныхъ выраженiй вродѣ вздора, нелѣпости и ерунды! Да чтоже дѣлать, если бываютъ на свѣтѣ вещи, для которыхъ нѣтъ другихъ выраженiй?…

Не припомните ли, мѣсяца два или три тому назадъ, мы говорили о появившемся тогда объявленiи г. Павлова насчетъ превращенiя редактируемой имъ газеты "Наше Время" изъ еженедѣльной въ ежедневную. Тогда, если припомните, закралось въ насъ какое-то неясное предчувствiе относительно зародившагося духа и характера этого изданiя…

"Увы, предчувствiе сбылось!"

Въ "Нашемъ Времени" мужественно подвизается г. Чичеринъ, который иногда, и даже часто, высказываетъ также невѣроятныя и невозможныя мысли и также напоминаетъ намъ нѣкоторыя изъ лучшихъ мыслей старика-Фамусова. Почтенный московскiй старожилъ говоритъ напримѣръ:

"А наши старички? Какъ ихъ возьметъ задоръ,Засудятъ о дѣлахъ, чтó слово — приговоръ.Вѣдь столбовые все, въ усъ никому не дуютъИ о правительствѣ такъ иногда толкуютъ,Что еслибъ кто подслушалъ ихъ — бѣда!Нето-чтобъ новизны вводили, — никогда,Спаси ихъ Боже! Нѣтъ! А придерутсяКъ тому, къ сему, а чаще ни къ чему,Поспорятъ, пошумятъ и…"

Г. Чичеринъ либеральничаетъ совершенно въ духѣ фамусовскихъ старичковъ: онъ также иногда придерется къ тому, къ сему… Такихъ же либераловъ, "чтобъ новизны вводили", онъ не терпитъ… Мало этого, онъ даже создаетъ въ своемъ тревожномъ воображенiи такихъ либераловъ, какихъ у насъ вовсе нѣтъ, да и быть не можетъ, какъ вы сейчасъ сами увидите… Г. Чичеринъ, также какъ г. Павловъ, ратуетъ за дворянство и также вѣроятно убѣжденъ въ невозможности встрѣтить истинно-образованнаго человѣка иначе, какъ только между дворянами. Онъ даже яснѣе, нежели г. Павловъ, подтверждаетъ ту мысль, что

"Вѣдь только здѣсь еще и дорожатъ дворянствомъ",

т. е. въ Москвѣ златоглавой, кладущей на все живущее и мыслящее въ ней "особый отпечатокъ"… Мы непремѣнно приведемъ нѣсколько мыслей г. Чичерина о дворянствѣ и даже упомянемъ о судьбѣ, постигшей эти мысли; но прежде послушаемъ о либералахъ… О либералахъ очень любопытно; тутъ, во взглядѣ на нашихъ либераловъ, въ понятiи о нихъ и въ выраженiи питаемыхъ къ нимъ чувствъ, особенно хорошъ г. Чичеринъ.

Въ № 1 "Нашего Времени" есть его статья: Мѣра и границы. Она начинается словами: "Отличительное свойство русскаго ума состаитъ въ отсутствiи понятiя о границахъ. Можно подумать, что все необъятное пространство нашего отечества отпечаталось у насъ въ мозгу…" Далѣе эта не новая, но по новому поставленная мысль освѣщается такимъ образомъ:

"Возьмемъ напримѣръ понятiе о власти. Оно содержитъ въ себѣ множество видоизмѣненiй, изъ которыхъ каждое имѣетъ значенiе на своемъ мѣстѣ. Одна власть есть верховная въ государствѣ, другая, подчиненная, имѣетъ ограниченныя права и юридически опредѣляемый кругъ дѣйствiя… Несовмѣстно съ разумнымъ понятiемъ объ обществѣ представлять себѣ всякую власть, сверху до низу, безграничною и безусловною. Между тѣмъ у насъ всякiй начальникъ склоненъ считать свою власть таковою. На самый законный отпоръ подчиненныхъ онъ смотритъ какъ на своеволiе и бунтъ. Съ своей стороны подчиненные вѣрятъ въ полновластiе начальника; одни покоряются ему безусловно, другiе безусловно его ненавидятъ…"

Вы видите, что г. Чичеринъ либеральничаетъ, какъ вѣроятно либеральничали и тѣ московскiе старички, о которыхъ говоритъ Фамусовъ. Онъ взглядъ всякаго начальника на свою власть, какъ на безусловную, приписываетъ единственно безмѣрно-широкому размаху русскаго ума, и знать не хочетъ, что точно такой же размахъ можно отыскать въ умѣ очень многихъ другихъ нацiй, что всякiй начальникъ естественно привыкаетъ относиться къ своимъ подчиненнымъ въ такой же степени безусловно, въ какой самъ подчиненъ стоящему надъ нимъ высшему начальнику. Да иначе и нельзя: если напримѣръ начальникъ требуетъ отъ непосредственно-подчиненнаго ему лица безпрекословнаго исполненiя приказанiй, которыя послѣднiй можетъ выполнить только при помощи ему подчиненныхъ лицъ, то и онъ долженъ требовать отъ нихъ такого же безпрекословнаго исполненiя. Въ чемъ же тутъ особенно-широкiй размахъ ума? Дѣло очень простое и для всякаго, хоть-бы иностраннаго ума понятное…. Но это еще ничего; а вотъ послушайте дальше.

"Съ другой стороны (продолжаетъ г. Чичеринъ) возьмемъ понятiе о свободѣ. Оно еще болѣе представляется намъ условнымъ… Понятiе о свободѣ въ общественной жизни немыслимо иначе, какъ въ предѣлахъ, постановленныхъ закономъ или обычаемъ. Между тѣмъ русскому человѣку и это понятiе представляется безграничнымъ. Русскiй либералъ теоретическинепризнаетъ никакой власти. Онъ хочетъ повиноваться только тому закону, который ему нравится. Самая необходимая дѣятельность государства кажется ему притѣсненiемъ. Русскiй либералъ выѣзжаетъ на нѣсколькихъ громкихъ словахъ: свобода, гласность, общественное мнѣнiе, слiянiе съ народомъ и т. п., которымъ онъ не знаетъ границъ и которыя поэтому остаются общими мѣстами, лишонными всякаго существеннаго содержанiя. Оттого самыя элементарныя понятiя: повиноваться закону, потребность полицiи, необходимость чиновниковъ кажутся ему порожденiемъ возмутительнаго деспотизма."

Далѣе г. Чичеринъ жалуется, что хоть бы напримѣръ онъ, "въ невинности сердца, не строилъ никакихъ теорiй и никогда не предлагалъ держать лишнее количество чиновниковъ," — но русскiе либералы все это могутъ ему приписать.

"Откуда же (вопрошаетъ онъ засимъ) все это происходитъ? отчего противъ васъ поднимается вопль въ извѣстномъ разрядѣ журналистики? Оттого что вы имѣли неосторожность или дерзость произнести нѣкоторыя слова, которыя возбуждаютъ колеръ въ либеральныхъ дѣтяхъ: государство, законъ, чиновникъ. централизацiя…"

Незнаю, что могло возбудить въ г. Чичеринѣ такой невыразимый «колеръ», который разумѣется въ этой тирадѣ, полной явной, вопiющей неправды. Что писалъ онъ ее въ видимомъ раздраженiи — это еще ничего: кому не случалось въ жизни раздражаться? Но раздраженiе въ г. Чичеринѣ произошло такого свойства, какого мы и не предполагали въ современномъ намъ мыслителѣ. Раздражился же онъ дотого, что незамѣтилъ очень крупно несообразности въ самомъ сильномъ мѣстѣ своей тирады: у него русскiе либералы "не признаютъ никакой власти" и въ тоже время "хотятъ повиноваться закону" (хоть бы и такому, который имъ нравится). Но кто хочетъ повиноваться закону, тотъ уже не можетъ не признавать надъ собою власти. Чтоже касается до закона, который нравится, то пусть г. Чичеринъ скажетъ по чистой совѣсти, желаетъ ли онъ повиноваться закону, который ему не нравится? Здѣсь само собою разумѣется, что никакой разумный законъ не можетъ не нравиться никому, кромѣ помѣшаннаго, — если незабывать, что законъ пишется не для каждаго лица въ отдѣльности, а для всѣхъ подданныхъ государства.