Водители фрегатов. О великих мореплавателях XVIII — начала XIX века - Чуковский Николай Корнеевич

Он радостно улыбался. Лицо его не выражало ничего, кроме приветливой любезности. Видно было, что Робертс добросовестно выполнил возложенное на него дипломатическое поручение и король считал мир уже восстановленным.

Крузенштерн, Лисянский, Робертс и лейтенант Арбузов прошли вслед за королем в хижину и сели на циновки рядом с женщинами. Крузенштерн стал сейчас же раздавать подарки: все получили еще по зеркальцу, а королева, сверх того, несколько аршин желтой материи. Тапеге Крузенштерн привез офицерскую саблю, которую тот принял с восторгом. О вчерашнем раздоре никто не сказал ни слова, как будто его никогда и не было.

Посидев с гостями несколько минут, Тапега предложил всем пообедать, но Крузенштерн, поблагодарив, отказался. Он попросил Тапегу показать островитянское кладбище, так называемый морай. Описание кладбищ на тихоокеанских островах Крузенштерн читал в книгах путешественников и очень хотел увидеть их сам. Тапега охотно согласился отвести моряков к семейному королевскому мораю, где покоились останки его предков. Все вышли из хижины.

На дворе Крузенштерну показали внучку Тапеги, шестимесячную девочку его старшего сына. Дети короля и его сыновей в младенчестве считались богами, и островитяне воздавали им божеские почести. Крохотный божок жил в отдельной хижине, которая была табу для всех, кроме матери и теток. Хижина служила ему храмом. Только достигнув десятилетнего возраста, ребенок королевской фамилии переставал быть богом и мог переселиться в хижину своих родителей. Крузенштерн погладил по головке девочку, сосавшую кулачок, и этим очень обрадовал ее бабушку — королеву.

Тапега повел гостей в сторону гор, находящихся посередине острова. Робертс объяснил Крузенштерну, что все мораи островитяне устраивают обычно у подошвы какой-нибудь горы.

Дорога поднималась вверх, тропическое солнце жгло немилосердно, путники изнывали от жары и скоро утомились. Наконец они подошли к зеленому, почти отвесному горному склону. Тапега ввел их в небольшую рощу. Оказалось, что эта роща и есть королевский морай.

Моряки содрогнулись от удушающего трупного запаха. Среди веток деревьев были построены навесы из тонких жердей. На этих навесах лежали человеческие черепа и кости. Жители Нуку-Хивы не зарывали своих мертвецов в землю, а клали их на деревья, среди ветвей. Мясо съедали хищные морские птицы, а кости оставались.

Посредине рощи стояли статуи в человеческий рост, сделанные из дерева. Тапега объяснил, что статуи эти изображают его прапрадедов, давно уже ставших богами. Тут же находился высокий столб, обвитый доверху листьями кокосовой пальмы и белой материей. Крузенштерн хотел дотронуться до этого столба, но Робертс вовремя сказал ему, что столб табу и трогать его нельзя. Невдалеке от столба и статуй находилась хижина жреца, охранявшего морай. Тапега позвал его, но из хижины никто не откликнулся: жреца не было дома.

Тогда Тапега предложил морякам войти в хижину и там отдохнуть. Но моряки просидели там недолго. Запах тления был нестерпим, и они поспешили выйти из этой кладбищенской рощи.

Тапега попрощался: ему надо было вернуться в деревню. Он расстался с Крузенштерном самым дружеским образом и обещал скоро приехать на корабль. Робертс повел моряков кратчайшей дорогой к берегу.

Но солнце жгло так, что все вскоре взмолились о тени и отдыхе. Тогда Робертс заявил, что тут совсем рядом находится его дом, и пригласил всех к себе. Моряки охотно приняли это приглашение.

Робертс повел их в лес, и скоро они вышли на небольшую лесную полянку, посреди которой стояла одинокая тростниковая хижина.

Жилище Робертса ничем не отличалось от жилищ островитян. Навстречу гостям вышла молодая женщина с ребенком на руках. Это была жена Робертса, дочь Тапеги. Робертс ласково улыбнулся сыну, и ребенок протянул к нему ручки.

— Ваш сын тоже бог? — спросил Крузенштерн. — Ведь он внук короля.

— Нет, он не бог, — ответил Робертс, смеясь. — Дети королевских сыновей — боги, но дети королевских дочерей — простые смертные.

Гости вошли в хижину и уселись на циновках. В углу стоял медный чайник и лежало ружье; только эти две вещи указывали на европейское происхождение хозяина; вся остальная утварь была такая же, как во всех других хижинах Нуку-Хивы. Жена Робертса выучила несколько английских слов и попробовала пустить их в ход, но ничего связного ей сказать не удалось, и она смущенно умолкла.

Отдохнув и освежившись холодным кокосовым молоком, моряки снова пустились в путь. Робертс вывел их на берег как раз к тому месту, где стояли шлюпки. Здесь все было в полном порядке. Матросы спокойно покуривали свои трубки; их с самым добродушным видом окружали островитяне, пришедшие на берег, едва стало известно, что мир заключен.

Вернувшись на «Неву», капитан Лисянский немедленно послал шлюпку за водой. Через час шлюпка вернулась с полными бочками: островитяне сами наполнили их. Все шло по-старому.

Крузенштерн объявил, что экспедиция тронется в дальнейший путь, едва «Нева» вдоволь запасется водой. «Надежда» давно уже была готова к отплытию, и команда ее последние два дня стоянки у берегов Нуку-Хивы провела в прогулках и поездках на шлюпках вдоль берега.

Во время одной из таких поездок лейтенанту Головачеву, командовавшему шлюпкой, удалось открыть неизвестный до тех пор географам залив, который был больше и глубже бухты Анны-Марии. Залив этот он назвал именем знаменитого русского моряка Чичагова. На берегу залива Чичагова стояла деревня, побольше и побогаче той деревни, в которой правил Тапега. Был здесь свой король, встретивший Головачева очень ласково. О Тапеге он отзывался презрительно: деревня Тапеги могла выставить в бою только восемьсот воинов, а деревня залива Чичагова — тысячу двести.

Головачев заметил, что хижины здесь гораздо новее, чем хижины деревни Тапеги, стены которых были покрыты плесенью и начали подгнивать. Это удивило его.

— Ваша деревня, видно, недавно построена? — спросил он короля.

— Нет, она построена давно, — ответил король, — но недавно ее разрушили громом твои братья, белые люди, и нам пришлось строить ее заново.

Головачев догадался, что это одна из тех двух деревень, которые разрушил капитан английского корабля, когда островитяне отказались дать ему провизию даром.

В окрестностях Головачев нашел несколько небольших ям, которые могли быть только следами пушечных ядер.

Головачев решил возвратиться сушей. Он отправил шлюпку прежним путем, а сам вместе с тремя спутниками пошел к бухте Анны-Марии пешком, через пустынную центральную часть острова. Целый день бродили они в горных ущельях, среди дикого тропического леса, такого густого, что иногда им приходилось прорубать себе дорогу топором. Усталый, измученный, прибыл поздно вечером Головачев на «Надежду».

— Ложитесь спать, лейтенант, — сказал ему Крузенштерн. — Завтра мы выходим в море.

Англичанин Робертс сопровождал моряков во всех их прогулках по острову. Он оказал экспедиции много важных услуг. Собираясь сняться с якоря, Крузенштерн хотел как-нибудь отблагодарить Робертса.

— Поезжайте с нами, Робертс, — сказал он ему. — На обратном пути мы будем плыть мимо Англии, и я отправлю вас на родину.

— Что вы! — закричал Робертс в ужасе. — Там беглых матросов заковывают в кандалы и отправляют на виселицу!

— Это верно, — согласился Крузенштерн. — Но у меня в Англии много влиятельных знакомых, и я мог бы похлопотать за вас. Неужели вы совсем не тоскуете по родине, по родному языку, по большим городам?

— Нисколько, — ответил Робертс. — На родине я был беден, бездомен, вечно голоден. Мне приходилось работать по пятнадцать часов в сутки, жевать черствый хлеб, жить на чердаке. А здесь я свободен и сыт, я сам себе господин, у меня есть дом и семья. Уверяю вас, капитан, я отсюда никогда не уеду. Я был бы вполне счастлив, если бы черт унес куда-нибудь этого проклятого француза, который вечно делает мне пакости. Но на такое счастье невозможно надеяться.

Крузенштерн задумался.