Претерпевшие до конца. Судьбы царских слуг, оставшихся верными долгу и присяге - Юрий Жук

Государыня, видя всю силу отчаяния и беспредельного горя, охвативших Анастасию Васильевну после смерти Софии Петровны, будучи исключительно чуткой в понимании душевных настроений близких людей и бесконечно верующей в благость Промысла Божия, одной высказанной, глубокой мыслью пробудила в Анастасии Васильевне сознание настоящего смысла, цели и назначения, предуказанных ей Богом для всей её дальнейшей жизни. Вот как говорит об этом моменте жизни и воспринятой идее сама Анастасия Васильевна в своём дневнике, посвящённом матери:

“Во всем, Ангел мой, я чувствую действие Твоих молитв обо мне. Опять нашла свою прежнюю Царицу, опять тем Ангелом Утешителем, которым Она была для Тебя в первые годы после смерти Папы. Ты тогда говорила, что Папа послал Её Тебе в утешение, а теперь Ты мне Её опять вернула такой, какой Она была тогда, и это мне такое утешение. Мне в душу запала мысль, которую Она мне сегодня сказала: «чтобы тот опыт страдания, который Господь мне послал в тебе и через тебя, я бы употребила на радость и утешение другим». Может быть, в этом должна быть цель, назначенная мне Богом”. [351]

Это было высказано Государыней в 1916 году. И действительно, вся последующая жизнь Анастасии Васильевны озарилась высоким светом самоотверженной работы и деятельности для других людей. Она пошла по пути мысли, заложенной в её духовном миросознании Государыней, не по чувству долга или обязанности, а потому, что уже иначе она не могла и мыслить. Всё более и более в ней стало крепнуть душевное спокойствие, равновесие чувств, ясность мысли и добровольная покорность перед волей Божьей. Она стала на истинный путь служения любви во Христе, который привёл её к мученическому, но желанному ею венцу за Тех, Кому она окончательно отдала свою душу на земле.

Расставаясь накануне переезда из Царского Села в Тобольск с комнатой своей матери и со всем, что было собрано в ней как память о матери, Анастасия Васильевна записала в своём дневнике последнее обращение к матери, воспитавшееся и развившееся в ней из завета, данного Государыней и поддерживавшегося Ею в “Настеньке” всею силою глубокого духовного влияния.

“Последний раз сижу я в уютном уголке, устроенном около Твоей образницы, окружённая твоими книжками, образами, и все мне говорит о Тебе. Завтра уже опять (третий раз после Твоей смерти) придётся разорить этот единственный уголок моего home (дома – англ.) и опять всё укладывать, и Бог знает, придётся ли когда его собрать? Впереди неведомый далёкий путь, а дальше полная неизвестность, но хотя сейчас мне тяжело и грустно и такая безумная жажда Твоей ласки незаменимой, так хочется положить голову к Тебе на плечо и отдохнуть (я так устала), но на душе всё же спокойно; я чувствую, что Ты со мной и слышишь меня, и я не могу не вылить душу Тебе, не выразить хоть отчасти всё пережитое, хотя я и знаю, что Ты видишь, понимаешь и знаешь каждое движение моей души, даже ещё легче, ещё яснее, чем раньше.

Я не могу уехать отсюда, не возблагодаривши вместе с Тобой Бога за тот чудный мир и силу, которую Он посылал мне за все эти почти 5 месяцев ареста.

И я знаю, что эти неземные чувства слишком хороши и высоки для меня. Не я их заслужила, а Ты мне их вымолила у Бога своими страданиями.

Ты всю жизнь жаждала и стремилась к миру душевному, как к высшему лучшему Божьему дару, и когда Ты, наконец, достигла его и наслаждаешься им в полном блаженстве, Ты делишься им со мной (как мы делили и страдания). Ты видишь, что я без этого не могла бы продолжать жизнь, и чем труднее и тяжелее делается моя жизнь, тем больше делается душевный мир.

Я поняла теперь, как и Ты, что это лучшее, самое большое счастье, которое может быть, что с этим чувством всё можно перенести, и я благословляю Бога и Тебя, Ангел мой, за это, потому что я уверена, что это мне послано по Твоим молитвам. Какое чудное спокойствие на душе, когда можешь всё и всех дорогих отдать всецело в руки Божий, с полным доверием, что Он лучше знает, что кому и когда надо. Будущее больше не страшит, не беспокоит. Я так чувствую и так доверяюсь тому (и так это испытала на себе), что по мере умножения в нас «страданий Христовых, умножается Христом и утешение наше» (2 Коринфянам, 1, 5) (…)

Я знаю, что Ты везде будешь со мной, будешь вести меня по тому пути, по которому я должна идти, и я закрываю глаза, отдаюсь всецело, без сомнения и вопросов, или ропота в руки Божии, с доверием и любовью, и знаю, что ты умолишь Бога поддержать меня и в минуту смерти, или если мне ещё будут испытания в жизни“.

На этом кончается дневник Анастасии Васильевны, посвящённый матери». [352] [353]

События Февральской Смуты застали Графиню А. В. Гендрикову по пути в Ялту, куда она срочно выехала, чтобы навестить свою заболевшую сестру Александру (Иночку). Но, прибыв в Севастополь, она узнаёт о произошедших в Петрограде событиях и, так и не повидав сестру, возвращается обратно в Царское Село.

И, надо сказать, её возвращение было, что называется, ко времени.

8(21) марта 1917 года, за два часа до того, как Александровский Дворец по приказу Генерал-Лейтенанта Л. Г. Корнилова стал тюрьмой для всех тех, кто пожелал в нём остаться, Графиня А. В. Гендрикова вновь приступила к своим служебным обязанностям, записав в дневнике: «Слава Богу, я успела приехать вовремя, чтобы быть с Ними».

И воистину: благодарить Господа за возможность быть арестованной – редкое встречаемое чувство, не говоря уж о том, сколь редкое это человеческое качество.

А когда по постановлению Временного Правительства Августейшая Семья должна была последовать в далёкий Тобольск, она без колебаний последовала за Ней, даже не предполагая, что всего через каких-то десять месяцев именно из этого сибирского города начнётся её скорбный путь на Уральскую Голгофу.

По прошествии лет брат Настеньки Граф А. В. Гендриков [354]вспоминал:

«Как живой стоит в памяти образ покойной сестры, когда накануне отъезда в Тобольск, уходя, она махнула мне рукой на прощание. Сердце подсказывало, что больше мы с ней в этом мире не встретимся». [355]

Как в Царском Селе, так и в Тобольске Государыня из-за невозможности личных встреч зачастую обменивалась с находящейся около Царской Семьи Настенькой письмами в виде записочек. А Графиня А. В. Гендрикова, движимая бесконечной любовью к Государыне, всегда была Её верным утешителем.

Но и «тобольский период» не принёс в душу Настеньки желанного успокоения.