Падение царского режима. Том 1 - Павел Щёголев

Протопопов. – После истории убийства Распутина, главным образом. Вот вы изволили меня спросить, настаивал ли я на радикальных мерах. Я говорил, что радикальные меры нельзя применять в этом случае, ибо страшный шум поднимается[*] и то, что я сказал нехотя у Александра Михайловича, потому что он меня плохо принял, то я постарался провести в жизнь, и резкие меры не были приняты.

Смиттен. – Вы помните 14-е февраля, этот день, который был назначен для открытия Государственной Думы после перерыва. В виду нервного настроения страны и ожидавшихся, как вы говорили, беспорядков, представляли ли вы какие-нибудь всеподданнейшие доклады по этому вопросу?

Протопопов. – Нет.

Смиттен. – Никаких?

Протопопов. – Нет.

Смиттен. – А с государыней императрицей вы имели разговор?

Протопопов. – Конечно.

Председатель. – Почему вы говорите – конечно, да?

Протопопов. – Потому что я часто с ней виделся. Каждый раз после доклада государю, а доклады бывали два раза в неделю, я приходил к государыне, и мы просто разговаривали.

Смиттен. – Передавали вы, какие меры приняты?

Протопопов. – Подробности я никогда государыне не сообщал.

Смиттен. – Вы говорили в качестве дилетанта или как министр внутренних дел, который владеет вопросом, о том, как государственный механизм, или аппарат, хочет реагировать на ожидаемые события?

Протопопов. – Я никаких мер не принимал, ибо, опять повторяю, я считал…

Смиттен. – Я спрашиваю, извещали вы ее о тех сведениях, которыми вы владели по вопросу, о тех мерах, которые государство полагает принять в случае возникновения событий, которые ожидались 14 февраля?

Протопопов. – Никаких подробностей, никаких проектов я государыне не представлял.

Соколов. – Вы уже сообщили, что бывали такие случаи, когда вы, император и молодая императрица, Вырубова и Воейков совместно беседовали о разных вопросах. Кроме этих перечисленных лиц, бывал ли кто-нибудь из придворных на таких собеседованиях?

Протопопов. – Чтобы быть точным, это было только раз в Ставке, в вагоне императрицы. После доклада государь позвал меня пить чай в своей семье.

Соколов. – Когда это было, тогда беседа шла на политические темы?

Протопопов. – Нет, просто пустяки.

Соколов. – Там было несколько лиц. Кого вы из лиц, живущих в Царском Селе, могли причислить к рангу близких лиц, как Воейков и Вырубова?

Протопопов. – Думаю, никого.

Соколов. – Больше никого, значит это были самые близкие люди?

Протопопов. – По-моему, да.

Соколов. – Вы сказали, что частью непосредственно императрице, частью Вырубовой направляли записки, беседовали о продовольственных вопросах, о физиократах, – как вы можете характеризовать политическую систему или программу императрицы во внутренних реформах?

Протопопов. – У нее не было, по-моему, программы, и вообще она касалась дел, но не брала их. Она вникала, давала какие-нибудь советы и указания.

Соколов. – Но каково было ее направление, симпатизировала она правым течениям русского общества или более либеральным?

Протопопов. – Скорее правым.

Соколов. – Так что правые деятели завоевали у нее большую симпатию?

Протопопов. – Я не могу этого сказать. Она сама по себе твердый, в смысле конституции, человек и если бы от нее зависело дать что-нибудь, например, конституцию, она ее бы соблюла, она заграничная женщина. Она очень хорошо говорит по-русски, по-английски тоже очень хорошо говорит, и эта складка английская у нее очень сильная.

Соколов. – Но по направлению более правая?

Протопопов. – Про нее англичане сказали бы: «very conservatory».

Председатель. – Истинно консервативный человек.

Соколов. – Вы сообщали о текущих событиях, о возможности народного движения. Не приходилось ли вам касаться причины этого движения, указывать, что общественная среда, народная среда, недовольна определенным направлением политической жизни и выставляет такие-то и такие-то требования?

Протопопов. – Я должен ответить совершенно откровенно, что я был убежден до сего времени и только в последнее время очевидность меня разубедила, что российская политика покоится на экономике страны, – это было мое личное мнение. Я думал дать все, что нужно стране, для того, чтобы она существовала и достигала своего счастья. Достаток этот дал бы досуг, а досуг первый друг образования; политических задач, ясно созревших, по моему мнению, не было. Это было мое мнение. Конечно, был определенный строй в государстве – интеллигенция, которая жила известной мыслью, это я понимал, но чтобы весь народ был проникнут этой мыслью, я этого не думал.

Соколов. – Заходила ваша беседа о том, что следует или не следует уступать требованиям: ответственное министерство, дать политическую свободу?

Протопопов. – Совершенно верно, я думал, что теперь нужно итти только с Думой вместе.

Соколов. – А как думал император или молодая императрица?

Протопопов. – Император со мной согласился, что эта мысль недурная.

Соколов. – А соглашался, что остальным требованиям не нужно уступать?

Протопопов. – Говорил: «Пожалуй», – он никогда прямо не отвечал.

Соколов. – А императрица как держалась?

Протопопов. – Я с ней не говорил.

Соколов. – Вы знали, что готовится 14 февраля движение народных рабочих масс к Государственной Думе. Ведь вы сознавали, что это движение не экономическое, а политическое, движение не интеллигентных верхов общества, а движение рабочих масс. Как к этому движению относилась императрица в разговоре с вами?

Протопопов. – С ужасом. Она боялась этого, говорила: «О, что будет, о, что будет». Вот какое чувство было. А я, грешный человек, я так плохо разбирался во всем этом деле, что я теперь прямо изумляюсь, до какой степени я не понимал; в настроении Государственной Думы не разобрался совершенно, и теперь, сидя в этой камере, явилось такое чувство, что другие министры знали гораздо больше, чем я, и что я один был настолько недальновиден, что я этого не чувствовал и не понимал.

Соколов. – В разговоре с императрицей по поводу 14 февраля вам никогда не приходилось говорить, что может быть не столько надо заботиться о 12 тысячах войск, сколько издать государственный акт, направленный в сторону удовлетворения общественных требований?

Протопопов. – Это она понимала.

Соколов. – Она считала нужным это сделать?

Протопопов. – Она соглашалась с той реформой, о которой я всегда говорил. Столыпин когда-то говорил: «Сначала успокоение, а потом реформы». Я говорил, что нужно успокоение и реформы вместе, и она соглашалась.

Соколов. – Вы говорите, что были недальновидны и близоруки. Значит, вы не придавали политического значения движению 14 февраля?

Протопопов. – Я должен был придавать потому, что итог получился критический, но мне казалось, что главный двигатель, это недостаток продовольствия.

Председатель. – Какие были ваши главнейшие реформы?

Протопопов. – По-моему, нужно было сделать ответственное министерство, начать сверху, а затем полное равноправие евреев, оно есть на бумаге, а потом мое письмо или, вернее, циркуляр, который уже исполняется в Москве. Затем, я думал, что обязательно нужно дать духовенству возможность жить не подачками, а обеспечить его.

Председатель. – Дать жалованье духовенству? Значит: судебная ответственность министров, расширение прав евреев и жалованье духовенству?

Протопопов. – Это ближайшее, но, конечно, земства, земства и земства.

Соколов. – Вы думали, что этими реформами можно было остановить движение 14 февраля?

Протопопов. – Ох, думал, что нет.

Соколов. – Значит, ваши мысли, связанные с движением 14 февраля, были только репрессивные.

Протопопов. – Нет, это политические.

Председатель. – Вы думали, что судебною ответственностью министров, расширением прав евреям, жалованьем духовенству, земством, вы думали, что этим не удовлетворишь народ?

Протопопов. – Нет, я так не думал, я плохо выразился. Мне казалось так, что если остановится это движение, смолкнет, сделается тише, в это время и давать то, что требуется, что назрело.