Весь Роберт Шекли в двух томах. Том 1. Рассказы и повести - Роберт Шекли

хочется. А может, провести лето в Европе? Хотя бы двухнедельный отдых в Фонтенбло или в Майами-Бич, чтобы успокоить нервы? Но тогда Манович отдохнёт вдвое краше!

Уж лучше остаться бедным и лишить Мановича возможных благ.

Лучше, но не совсем.

Эдельштейн всё больше отчаивался и злился. Он говорил себе: «Я идиот, откуда я знаю, что всё это правда? Хорошо, Ситвел смог пройти сквозь двери; но разве он волшебник? Может, это химера».

Он сам удивился, когда встал и уверенно произнёс:

— Я желаю двадцать тысяч долларов! Немедленно!

Он почувствовал лёгкий толчок. А вытащив бумажник, обнаружил в нём чек на двадцать тысяч долларов.

Эдельштейн пошёл в банк и протянул чек, дрожа от страха, что сейчас его схватит полиция. Но его просто спросили, желает ли он получить наличными или положить на свой счёт.

При выходе из банка он столкнулся с Мановичем, чьё лицо выражало одновременно испуг, замешательство и восторг.

Эдельштейн в расстроенных чувствах пришёл домой и остаток дня мучился болью в животе.

Идиот! Он попросил лишь жалкие двадцать тысяч! А ведь Манович получил сорок!

Человек может умереть от раздражения.

Эдельштейн впадал то в апатию, то в гнев. Боль в животе не утихала — похоже на язву. Всё так несправедливо! Он загоняет себя в могилу, беспокоясь о Мановиче!

Но зато он понял, что Манович действительно его враг. Мысль, что он собственными руками обогащает своего врага, буквально убивала его.

Он сказал себе: «Эдельштейн! Так больше нельзя. Надо позаботиться об удовлетворении».

Но как?

И тут это пришло к нему. Эдельштейн остановился. Его глаза безумно забегали, и, схватив блокнот, он погрузился в вычисления. Закончив, он почувствовал себя лучше, кровь прилила к лицу — впервые после визита Ситвела он был счастлив!

— Я желаю шестьсот фунтов рубленой цыплячьей печёнки!

Несколько порций рубленой цыплячьей печёнки Эдельштейн съел, пару фунтов положил в холодильник, а остальное продал по половинной цене, заработав на этом семьсот долларов. Оставшиеся незамеченными семьдесят пять фунтов прибрал дворник. Эдельштейн от души смеялся, представляя Мановича, по шею заваленного печёнкой.

Радость его была недолгой. Он узнал, что Манович оставил десять фунтов для себя (у этого человека всегда был хороший аппетит), пять фунтов подарил неприметной маленькой вдовушке, на которую хотел произвести впечатление, и продал остальное за две тысячи долларов.

«Я слабоумный, дебил, кретин, — думал Эдельштейн. — Из-за минутного удовлетворения потратить желание, которое стоит по крайней мере миллион долларов! И что я с этого имею? Два фунта рубленой цыплячьей печёнки, пару сотен долларов и вечную дружбу с дворником!»

Оставалось одно желание.

Теперь было необходимо воспользоваться им с умом. Надо попросить то, что ему, Эдельштейну, хочется отчаянно — и вовсе не хочется Мановичу.

Прошло четыре недели. Однажды Эдельштейн осознал, что срок подходит к концу. Он истощил свой мозг и для того лишь, чтобы убедиться в самых худших подозрениях: Манович любил всё, что любил он сам. Манович любил замки, женщин, деньги, автомобили, отдых, вино, музыку…

Эдельштейн молился:

— Господи, Боже мой, управляющий адом и небесами, у меня было три желания, и я использовал два самым жалким образом. Боже, я не хочу быть неблагодарным, но спрашиваю тебя, если человеку обеспечивают выполнение трёх желаний, может ли он сделать что-нибудь хорошее для себя, не пополняя при этом карманов Мановича, злейшего врага, который запросто всего получает вдвое?

Настал последний час. Эдельштейн был спокоен как человек, готовый принять судьбу. Он понял, что ненависть к Мановичу была пустой, недостойной его. С новой и приятной безмятежностью он сказал себе: «Сейчас я попрошу то, что нужно лично мне, Эдельштейну».

Эдельштейн встал и выпрямился.

— Это моё последнее желание. Я слишком долго был холостяком. Мне нужна женщина, на которой я могу жениться. Она должна быть среднего роста, хорошо сложена, конечно, и с натуральными светлыми волосами. Интеллигентная, практичная, влюблённая в меня, еврейка, разумеется, но тем не менее сексуальная и с чувством юмора…

Мозг Эдельштейна внезапно заработал на бешеной скорости.

— А особенно, — добавил он, — она должна быть… не знаю, как бы это повежливее выразить… она должна быть пределом, максимумом, который только я хочу и с которым могу справиться, я говорю исключительно в плане интимных отношений. Вы понимаете, что я имею в виду, Ситвел? Деликатность не позволяет мне объяснить вам более подробно, но если дело требует того…

Раздалось лёгкое, однако какое-то сексуальное постукивание в дверь. Эдельштейн, смеясь, пошёл открывать.

«Двадцать тысяч долларов, два фунта печёнки и теперь это! Манович, — подумал он, — ты попался! Удвоенный предел желаний мужчины… Нет, такого я не пожелал бы и злейшему врагу — но я пожелал!»

«Извините, что врываюсь в ваш сон…»

Starting from Scratch — The Magazine of Fantasy and Science Fiction, November 1970; перевод: Михаил Александрович Загот

Прошлой ночью мне приснился очень странный сон. Чей-то незнакомый голос сказал:

— Извините, что врываюсь в ваш сон, но у меня к вам совершенно неотложное дело. Помочь мне можете только вы — больше никто.

Мне приснилось, что я ответил:

— Не нужно извиняться, сон всё равно был так себе, и если я могу вам чем-то помочь…

— Вы, и только вы, — произнёс голос. — В противном случае я и мой народ обречены на гибель.

— О господи, — вымолвил я.

Звали его Фрока, и принадлежал он к очень древнему роду. С незапамятных времён соплеменники его жили в широкой долине, окружённой гигантскими холмами. Они всегда жили мирно, по образцовым законам, а детей воспитывали с любовью и снисхождением. У них даже были свои выдающиеся художники. И хотя некоторые из них питали слабость к крепким напиткам, а иногда — правда, крайне редко, — кто-то умирал насильственной смертью, они считали себя добрыми и достойными уважения