Пересмешник, или Славенские сказки - Михаил Чулков

Датиной, так назывался сидящий в другой темнице невольник, с начала преступления Аскалонова к своему намерению слышал происхождение оного и ожидал, что наконец выйдет из сего ему привидения: ибо он так думал потому, что, находяся тут двадцать лет, не видал ни образа, ни действия человеческого, выключая только то, что всякий день слушал голос начальника темничного, который спрашивал его по утрам, жив ли он, и опускал с потолка пищу. А как появился в темнице его человек, то он несказанно испужался и хотел в скором времени увериться, что человек то или диявол.

Аскалон поневоле принужден был иметь тогда смиренные мысли, для того что смерть усмиряет всякие свирепости в природе, и великий страх приступать к оной делает нередко злого варвара тихим и снисходительным человеком. Он просил извинения у Датиноя, что осмелился искать своего спасения таким образом и, будучи заключен в темницу, чтоб умереть там голодною смертию, просит он сего невольника принять его в сообщение и уделять той пищи, которую, без сомнения, посылают ему варвары.

Датиной был тому чрезмерно рад, что и в самой злой неволе может делать помощь подобному себе невольнику; того ради обнадежил Аскалона, что прошение его исполнено будет с охотою и что весьма много радуется несчастный Датиной, что имеет у себя собеседника, который, без сомнения, разделять с ним будет жестокую неволю, несносную скуку, неизмеримую печаль и тяжкое сожаление о потерянном благополучии.

В такой несчастной жизни, в какой находился тогда Датиной, старается человек поминутно искать какого-нибудь увеселения для препровождения столь скучного времени, и хотя всякая отрада от него отдалена, однако надежда, которая до самой смерти нас не оставляет, питает мысли его беспрестанно достижением какого-нибудь счастия, или хотя тени оного, которая ставится в случае таком за велико.

Будучи исполнен сими мыслями, предприял Датиной уведомиться от Аскалона, каким образом тот, будучи чужестранец, попался в сию жестокую неволю и для какой причины заключен в столь тяжкие оковы. Аскалон сказал ему о себе в коротких словах, что он славянин и воин простого рода, отечества своего не знает и странствует по всему свету.

- Сколько тебе лет?- спросил его Датиной.

- Двадцать два,- ответствовал ему Аскалон.

По сем ответе затрепетал Датиной и думал, что он находится вместе с племянником своим Алимом, который точь-в-точь должен иметь был такие лета.

- Милосердые, но прогневанные беззакониями нашими боги, неужель в средине жестокого отчаяния народного посылаете вы мне такую радость, которая затмит все собственные мои несчастия! Как твое имя?- продолжал он спрашивать у пришедшего невольника и ожидал на сие ответа с великою жадностию. Но как услышал, что он называется не так, то и переменил свою радость на прежнее отчаяние.

Аскалон по сему мог догадаться, что надобен ему человек, который не известен о своем отечестве, и для того говорил ему:

- Я знаю некоторого государя, который называется Алим.

- Он… Алим?..- перервал его речь весьма поспешно Датиной.- Праведное небо! сердце мое предчувствовало, что буду я преисполнен радостию. В которой части света имел ты с ним свидание и где его оставил, скажи мне, незнакомый, ибо видишь ты пред собою несчастного его дядю, и может, ежели благоволит судьба, узришь также несчастного отца его, который усыплен чрезъестественным сном и почивает уже двадцать лет, которое время стонает наше отечество, и народ изнуряется вконец от обладающих здесь варваров.

Аскалон по сим словам узнал действительно, что он находится в отечестве Алимовом и что заключен в темницу за то, что приехал к лунатикам на дельфине; а приехавший на оном человек должен прервать совсем их благополучие и покорить власти Олановой, так назывался владетель Хотыня и отец Алимов.

Уведомил он Датиноя о млаконском обладателе и о всем том, что до него принадлежит, умалчивая только те случаи, в которых имел он сам участие. И так с сих пор сей добродетельный невольник почувствовал к Аскалону великую любовь и сожалел больше о его заключении, нежели о своем; подаваемую им пищу разделял он не ровно и всегда оставлял Аскалону большую часть; воздерживал его с великим усердием от печали и определил себя во всеконечное услужение сему неистовому варвару, который во многом превосходил зверообразных лунатиков.

В одно время, когда уже должно было им успокоиться, обещался Датиной наутрие уведомить Аскалона обо всем, что принадлежит до несчастия и как пало их владение и подверглись они под руку мучителей; и так с сим обещанием остался он до утра.

Аскалон оставил его и, пришед в свое обитание, отдался повсеминутно обладающей им злости. Срам изъяснять сие богопротивное дело: он вознамерился умертвить Датиноя для того только, чтоб владети ему одному подаваемою пищею; однако сие не может быть точным предметом его варварства, а думаю, что демонское наваждение никогда его не оставляло и поощряло на все сии неистовства: ибо человек, отдавшийся в волю Сатаны, не может никогда помыслить о добродетели, да и не должен, ежели клялся и обещался вредить всегда и всему смертному племени, и так непременно должен исполнять волю демона.

Он положил непременно лишить жизни добродетельного невольника и для того был беспокоен целую ночь; а предприяв услаждаться всегда человеческою кровию, почитал сие беспокойство за нужное действие природы. И так остервеняясь больше и больше, пошел наконец к Датиною и, нашед его в крепком сие, бросился, как разъяренный зверь тигр, и удавил несчастного Оланова брата; потом, сняв его одежду, надел на себя, а мертвого облек в свою и отнес в определенную ему темницу.

Сие приключение должно почитаться весьма удивительным. Сей злодей как будто бы предвидел грозящую ему погибель и намерение свое исполнил ко своему избавлению. Нахай, так назывался владетель лунатиков, приказал, ежели еще не умер Аскалон, сжечь его и прах развеять по ветру; а ежели уже скончался, то оставить его в той же темнице и завалить ее землею: ибо прошла в народе молва, что видели некоторые граждане другого человека, приехавшего в Хотынь на дельфине, а стража для того сведена уже была по пришествии Аскалоновом.

Сия молва носилася справедливо; ибо странствующий все сие время по морю на дельфине Кидал прибыл к берегу Хотыня и находился уже во граде. Счастием его и произволением богов по приезде своем попался он к сла-венским жрецам, которые, объяснив ему опасность, научили таить пришествие его на морском чудовище.

Поутру, как скоро рассвело, то присланные пришли в темницу и, увидев бесчувственное тело, лежащее посредине оной, подумали, что тело сие Аскалоново, а обитающая в оной темнота была утверждением сей ложной истины: ибо рассмотреть образа его было не можно, и так вышед воины вон, велели завалить ее по приказу государеву землею, а сами объявили Нахаю, что невольник тот издох и с этой стороны миновалася их опасность.

Нахай предприял всеми силами стараться узнать того человека, который был подобен Аскалону приездом, но тогда уже сами боги прикрывали Кидала от поисков Нахаевых; и как долгое время сыскать его не могли, то обладатель Хотынем положил, что сия народом выдуманная баснь есть ложная и только пропущена по городу для того, чтоб привести его к страху; того ради приложил он вторичное старание успокоивать свой народ и выводить из того страха, который уже начал вкореняться в сердца его подданных: ибо двадцать лет препроводили они во всякой тишине и спокойствии, не слыша никакой молвы о падении их благополучия; а в сие время со всех сторон слух их поражала весьма нерадостная весть, и страшились они больше того, что в самый срок сбывается надписание над Оланом.

В сие время пришел в Хотынь Алим во образе простого и бедного человека: ибо он вознамерился скрывать имя свое, сан и происхождение, которое еще до сего времени было ему неизвестно. Пришедши в город, поселился он у славенских жрецов, у которых находился тогда и Кидал. Два сия ироя обошлись весьма ласково между собою: ибо Кидал с природы был проницателен и тотчас мог увидеть, что Алим был не простого роду. Дружество соединило их сердца, и любовь наполнила понятие их скорым знакомством. В таком случае непременно потребно было им известиться о состоянии каждого; Кидал захотел быть учтивым, и прежде, нежели Алим начал сказывать о себе, уведомил он его о состоянии своем таким образом:

- Человеческое понятие весьма далеко простирается, и можно сказать, что иногда постигаем мы оным совсем невоображаемые вещи; но если коснется оное до божества, тогда нимало не возносясь выше человечества, познаваем мы свою слабость и все несовершенства. Разум наш исходит от всевышней власти, но оной постигнуть не можем: ибо малая часть великую осязать не может, и для того произволение судеб совсем нам неизвестно.

По сих словах рассказал Алиму о себе все то, что сказывал об нем Гомалис Аскалону: ибо сие справедливо.