Обращение в слух - Антон Понизовский

— Нет. Просто раннее утро — особенно летнее — голова пустая-пустая, и всё — как есть…

— Без теорий, — покивала Анна.

— Ага. — Лёля будто не обратила внимания на сарказм. — А всё просто: вот я — и вот заяц. И всё целиком… Нет, не знаю, как объяснить.

Фёдор услышал басовый звук летящего самолёта… не столько услышал, сколько почувствовал, как этот низкий звук надавил на оконные стёкла.

И в тот же момент почувствовал, что в омертвевшую ногу разом вонзилась тысяча мелких иголочек — больно, даже едва выносимо…

— Ну ладно, голуби. — Анна встала, выпрямила спину, развела плечи. — Вот так отрываешься, отрываешься… а как бы ни отрывался — всё равно приходится возвращаться. На то же самое место… с которого отрывался…

Погрозила Фёдору наманикюренным ногтем, пропела:

— А про фотографию — жду-у!

И, держа спину очень прямо, не спеша начала подниматься по толстым позванивающим ступенькам.

IV. Рассказ про детей

Что! В лесу живём, все нас бросили. Даже контора уже в Москву переехала. А кому мы нужны-то? Нас шесть домов всего.

Скоро ещё, говорят, КПП уберут: это будет уже вообще, я не знаю… ходи кто хочшь, делай что хочшь… Как говорится, жили при коммунизме и не заметили.

Детских меня лишили, когда они ещё в школе учились. На триста рублей у нас заработок перевысил эту, корзину-то… и лишили.

И в девяносседьмом, когда многодетным давали участки, — не дали: «А вас никто не просил их набирать», всё. И всё!

Хотя фактически: трое приёмных детей — самыми первыми должны были дать на выселение…

Я лечилася: я хотела детей, а у меня бесплодие. Но я всё лечилася, пока в Институт матери и ребёнка положили — мне тридцать семь было — там уже атрофировали, залечили.

Но хоть у нас говорят «пустышка»… а я не пустышка! Чужих да подняла! И инвалида ребёнка я подняла.

Двоих тем более прямо с роддома.

Ленку я семимесячную взяла.

У ней мать молоденькая, семнадцать лет. Приехала в Чехов к тётке, студентка. Ей искусственные роды сделали, чтоб никто не знал ничего. Недоношенная родилась.

Очередники отказались все. Ну а я как увидела: «Всё, моё!»

В обед сбегала посмотрела — прихожу на работу и говорю: «Я с завтрашнего дня в декретном отпуске!» (смеётся)

Десять дней в роддоме с ней отлежала, она на полкило поправилась у меня, и нас выписали…

Интересно, да? А-а…

Младшую, Ларку, ту мы годовалую брали — брошенка, от родителей алкашей. Мы в палату зашли, она спала. Глаза открыла — а у неё весь этот ободок — кр-р-расный! Страшна-йя! Ручками за эти перильца раз-раз-раз, потянулась…

Ребёнку год — она не умела даже сидеть! Она рождённая на дому — ну, алкаши: за год ей ни одной прививки не сделали — что такое одежда, она не знала — и за год ребёнок ни разу не был на улице.

Даже нижней губы не было у неё. Она кулак сосала: прям целиком кулак запихавала, и губу туда продавила. Урод был.

Ну чего, я на следущий день её забрала, потом через неделю где-то оформила.

Вот она у нас инвалидом… ну, глупенькая. Восемнадцать лет скоро, а ни читать, ни писать. Не может даже сказать с трёх рублей, сколько монет: два — и рубль. Вместе три рубля, она знает. Но сколько монет, не может сообразить: в ступор и всё.

Красивая девка, сто семьдесят три, рост хороший, фигура, всё, господи… старшая вот сейчас за ней контролирует.

Старшей двадцать исполнилось в январе. В ресторан куда-то японский устроилась… правда, ещё не получала. Она старательная у нас, день и ночь.

Мне с четырнадцати или с двенадцати лет — всё рассказывает! за подругу держит меня. Иной раз даже ей: «Ленк, отстань!» — прерываю. Знаю, что надо ребёнка выслушать, сил не хватает.

Они меня вывели один раз, я как стала гонять их: «Да сколько можно уже издеваться?! У вас свои родители есть, чё ко мне прилепились?! Идите к ним!»

Ленка мне: «Да я лучше задавлюсь!»

Я ей: «Иди, давись!» Напилась, расшвыряла их…

«Ой, мам, какая ж ты сильная…»

Отцу дают отпор, а мне нет.

Меня не было, Пашка звонит: «Отец с Ленкой разодрался!»

Она как его шибанула — а он здоровый, на две головы выше меня. И сказала: «Если ещё руку на меня!.. если только пальцем дотронешься, я тебя тут урою!»

Она вольной борьбой занималась. Парни, чтобы её ущипнуть или что, уже знали: не, с этой лучше не связываться. До последнего терпит, и тут же приём — всё, хана!

Ох, хорошие выросли детки, красивые, прямо все выправились, парень красивый… но пьёт. Мальчишка пьёт.

Воровать начал. Ленка говорит: «У меня вытащил, у отца вытащил пятьсот рублей». Училище бросил.

И главное, организм у него не принимает. Другие-то могут пить, и даже хоть бы что. А мой этот — он не умеет пить. Он с малой дозы, даже от пива пьянеет как никакой. Гибнет парень-то — а красивый, ой… Я как его увидела в первый раз — кукла! Ну вот как показывают рекламу: ребёнок-кукла! Взяла.

Их там двое лежало от инвалидок — он у меня рождённый от инвалидки, ну вот церебыр… ну безножные, на колясках. Она во, никакая, там даже роспись-то — закорючики, — вот как Лара моя писать не умеет… (вздыхает) Видно, хороший у них был санитар — всех безножных баб оприходовал…

Но здоровый. Вообще он здоровый. Потому что у матери — у неё родовая травма была, не наследственная, её покалечили там при родах. Мне главное что? чтоб ребёнок здоровый был, всё.

В тринадцать лет — чемпион области по борьбе! А как секция кончилась, всё позакрыли у нас — и всё, дети заброшены стали, пошли по улице. Пока в сад-то ходили — нормально. А потом в школу пошли — все обзываться стали, дети-то, ну а как?.. «О, приёмыши пришли!..» От-то!.. они натерпелися…

Ленка как-то… у Ленки характер получше: если ей что-то скажут — она сама языкастая. А вот парень — замкнулся в себе. Он в армию хотел — очень хотел! — чтоб хоть вырваться с этого городка: он у меня третий разряд по парашютному спорту, а на комиссии обнаружили плоскостопие. Сильное плоскостопие. А никто же нам в своё время не подсказал, что можно было ему или обувь какую-то покупать ортопедическую… Мы ничем не смогли ему сделать. И в армию его зарубили. И всё, парень запил, школу бросил девятый класс, училище бросил: в декабре месяце не пошёл и всё. Денег ему я могу только на дорогу, а сто пятьдесят рублей только на дорогу каждый день. Я не работаю, отец на пенсии. Телефоны ему какие только ни покупала, и за одиннадцать тысяч и всякие, у него от силы месяц и всё. Мне там даже стали звонить, говорят: «Вы, мол, Пашу в таком состоянии не отпускайте». А я ж вижу, он выпил-то вот, всего ничего. Организм, значит, не принимает. Или только одно я думаю: может, он это с наркотиками?.. Вчера домой не вернулся. Я в трансе. И выбраться с этого леса некуда, нереально. Не знаю, что делать.

V. Радужная оболочка

«Заяц…»

«Увидел солнце — красиво…»

«Всё целиком…»

Что-то в этом слышалось Феде, что-то нащупывалось, но мысль ускользала:

«Цельность»… «целиком»… Может быть, дело именно в цельности? Если каждый рассказ — цельный образ, как притча, — может, его и не надо пытаться понять, а надо воспринимать весь целиком?..

Это образы, просто образы… — внутренне бормотал Федя, не думая при этом, что именно здесь «простого», и что вообще значит «просто».

Просто иллюзии, образы; в каждом — своя красота… В каждой жизни — своя собственная красота, в том числе трагическая красота… — думал Федя уже поувереннее; а точнее, ему само думалось — может быть, приходило на ум что-то слышанное или читанное… — А страдание?

Он немного запнулся.

Как же быть со страданием? С болью? Вообще, почему столько боли?..

Что-то выпятилось, как бы не застёгивалось, не сходилось в попахивающем сажей сумраке.

А страдание — просто краска в общей картине… — возобновилось успокоительное бормотание. — Боль — нота в симфонии… Боль сама по себе не реальна…

Всё необходимо для цельности образа. Главное — не анализ, и не попытки понять, а цельность и красота образа!..

Эта последняя мысль очень воодушевила Федю, как будто выход был найден.

Не успев додумать мысль до конца, он глубокомысленно произнёс:

— Посмотри, какой образ!

Когда-то, сто лет назад, были деревни: люди селились, по крайней мере, вокруг чего-то естественного — хозяйство, скот… урожай…

Потом началась гонка вооружений, «военные городки»: уже изначально было заложено нечто artifi… искусственное — но всё равно в этом чувствовалась некоторая укромность: представь, тайное поселение где-то в лесу… А с другой стороны, даже романтика: как фактории на Диком Западе! В одном интервью очень ярко описывали такой «городок»: если залезешь на крышу, на самый высокий дом — во все стороны только тайга, и лишь где-то на горизонте — город Магнитогорск…