Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса - Элджернон Блэквуд

— У меня есть план получше, — осадил его я, внимательно вглядываясь в лицо молодого человека. — Думаю, мы столкнулись с какой-то потусторонней сущностью, с которой нам справиться не под силу. Я собираюсь вызвать сюда того единственного человека, который может нам помочь. Сегодня же утром мы отправимся в Воксгольм и дадим ему телеграмму. — Сангри посмотрел на меня как-то странно, выражение ярости сменилось на его лице выражением тревоги. — Джон Сайленс во всем разберется.

— Полагаете, это что-то такого рода? — пробормотал канадец запинаясь.

— Уверен.

После недолгой паузы он, заметно побледнев, задумчиво сказал:

— Это хуже, намного хуже, чем что-либо материальное. — Потом перевел взгляд от моего лица к небу и с внезапной решимостью добавил: — Едем! Ветер поднимается. Отправимся сейчас же. Из Воксгольма вы сможете немедленно позвонить или дать телеграмму в Стокгольм.

Я послал его готовить лодку, а сам, воспользовавшись случаем, побежал предупредить Мэлони. Прелат спал очень чутко и вскочил, как только я просунул голову в палатку. Я быстро рассказал ему все. И тут, заметив, сколь мало он удивился, выслушав мой сбивчивый рассказ о последних событиях, я впервые поймал себя на мысли: а не видел ли его преподобие сам что-то такое, о чем считал разумным не сообщать всем остальным?

Мэлони одобрил мой план без малейшего колебания; последнее, о чем я его попросил, — сделать так, чтобы его жена и дочь думали, что великий психиатр приедет просто как гость, а не в своем профессиональном качестве.

Итак, погрузив в лодку провизию и одеяла, мы с Сангри уже через пятнадцать минут оставили позади лагуну и, подгоняемые попутным ветерком, направили наше суденышко в сторону Воксгольма, к границам, за которыми начиналась цивилизация.

IV

И хоть я давно привык даже к самым непредсказуемым поступкам Джона Сайленса, все же мне с трудом удалось сдержать удивление, обнаружив на воксгольмском почтамте письмо из Стокгольма на свое имя. «Я закончил свои дела в Венгрии, — писал доктор, — и пробуду здесь еще дней десять. Если буду вам нужен, вызывайте меня без всяких колебаний. Если позвоните из Воксгольма утром, я успею сесть на дневной пароход».

Годы моего общения с этим удивительным человеком были полны такого рода «совпадений», и хотя Сайленс никогда не объяснял мне, как он осуществляет коммуникацию с моим сознанием, я нисколько не сомневался, что на самом деле существует некий тайный телепатический метод, позволяющий ему знать все о тех сложных жизненных ситуациях, в которых мне приходилось оказываться, и правильно оценивать степень моей нужды в его помощи. Равно очевидным казалось мне то, что эта его способность не ограничивалась во времени — он мог заглядывать в будущее.

Сангри почувствовал такое же облегчение, как и я; в тот же вечер за час до заката мы встретили Джона Сайленса у причала маленького, курсирующего вдоль побережья пароходика и отвезли его в лодке на соседний остров, где уже подготовили место для ночевки, чтобы с утра пораньше отправиться в свой лагерь.

— Что ж, — сказал он, когда мы, покончив с ужином, попыхивал трубками, расположились вокруг костра, — теперь расскажите, что произошло.

Улыбаясь, он поглядывал то на меня, то на канадца.

— Рассказывайте вы, мистер Хаббард, — резко бросил Сангри и пошел мыть посуду, оставаясь, впрочем, в пределах слышимости.

Пока он, подогрев воду, драил мхом и песком жестяные миски, я рассказывал о таинственном существе.

Мой слушатель лежал по другую сторону костра, сдвинув на лицо большое сомбреро, иногда, когда нужно было что-либо пояснить, он бросал на меня вопросительный взгляд, однако, пока я не кончил, не проронил ни слова, оставаясь серьезным и внимательным. Шелест ветра в сосновых кронах у нас над головой заполнял паузы мертвой тишины, нависшей над морем, а когда я закончил, в небе, усыпанном тысячами звезд, взошла луна и залила все вокруг серебристым сиянием. По лицу доктора я понял, что он ожидает услышать что-то еще, хотя, возможно, все детали были ему и так известны.

— Правильно сделали, что вызвали меня, — сказал он очень тихо, многозначительно посмотрев на меня, — очень правильно. — И, скользнув взглядом по Сангри, добавил: — Похоже, нам придется иметь дело с волком-оборотнем. К счастью, это довольно редкий случай, но, как правило, очень печальный, а иногда и страшный.

Я так и подпрыгнул, но тут же устыдился своей несдержанности; это краткое замечание подтвердило мои худшие опасения, убедило в серьезности происходящего значительно больше, чем любые другие пояснения. Казалось, слова Сайленса замкнули магический круг — будто где-то хлопнула дверь, щелкнул замок, и мы оказались взаперти, наедине со зверем и… со своим ужасом. Теперь встречи с этим кошмаром ни за что не избежать.

— Пока ведь чудовище никому никаких повреждений не нанесло? — спросил Сайленс громко и тем деловым топом, который давал почувствовать реальность самых мрачных прогнозов.

— Нет, боже упаси! — воскликнул канадец, отбрасывая кухонное полотенце и вступая в освещенный костром крут. — Неужели возможно, чтобы этот бедный изголодавшийся зверь нанес кому-нибудь увечья?

Волосы свисали ему на лоб неопрятными прядями, а глаза горели каким-то странным пламенем, которое мало походило на отраженный огонь костра. Слова его заставили меня резко обернуться. Мы все немного посмеялись, но смех наш был каким-то невеселым и вымученным.

— Хочу верить, что этого не случится, — спокойно сказал доктор Сайленс. — Но что заставляет вас думать, что это существо изголодалось? — Свой вопрос он задал, глядя прямо в глаза канадцу.

Эта как бы мимоходом брошенная реплика дала мне возможность понять, что заставило меня чуть раньше вскочить с места, и, дрожа от волнения, я стал ждать ответа.

Сангри замялся, вопрос явно смутил его — то ли своей неожиданностью, то ли чем-то еще, — но направленный на него через костер испытующий взгляд доктора он встретил спокойно, не отводя глаз.

— Действительно, — неуверенно пробормотал канадец, слегка пожав плечами, — я и сам не пойму. Как-то само собой вырвалось. Я сразу почувствовал, что зверю больно, что он изголодался, хотя, пока вы не спросили, не задумывался, почему у меня появилось это чувство.

— Значит, вы и вправду ничего об этом не знаете? — спросил доктор с неожиданной мягкостью в голосе.

— Лишь то, что сказал, — ответил Сангри и, глядя на доктора с неподдельной растерянностью, добавил: — По сути дела, это и есть ничего.

— Рад, очень рад, — чуть слышно проговорил Сайленс.

Я едва уловил его слова, Сангри же их и вовсе не расслышал, на что тот явно и рассчитывал.

— А теперь, — воскликнул доктор, вставая и характерным своим жестом как бы стряхивая ужасы и тайны, — давайте забудем обо всем до завтра и насладимся ветром, морем и звездами. В последнее время я постоянно был на людях и чувствую, что мне необходимо очиститься. Предлагаю искупаться и лечь спать. Кто со мной?

Минутой позже мы уже ныряли с лодки в прохладные волны, которые, разбегаясь рябью, отражали тысячу лун…

Спали мы под открытым небом, завернувшись в одеяла, — доктор посередке — и встали до зари, чтобы не пропустить предрассветный ветер. Отправившись столь рано, мы к полудню уже проделали полпути, а тут еще задул попутный ветер, так что наша лодка летела как на крыльях. Лавируя между островами, проплывая в опасной близости от рифов по узким проливам, где ветер нам не помогал, неслись мы под раскаленным безоблачным небом в самое сердце зачарованной необитаемой страны.

— Настоящая глушь! — прокричал доктор Сайленс с носового сиденья, где он удерживал кливер.

Доктор был без шляпы, волосы его трепал ветер, а худое смуглое лицо казалось несколько восточным. Вскоре он поменялся местами с Сангри и передвинулся ближе к румпелю, чтобы поговорить со мной.

— Замечательный край весь этот мир островов! — воскликнул он, указывая на проносящиеся мимо пейзажи. — А вам не кажется, что здесь чего-то не хватает?

— Пожалуй, — ответил я после короткого раздумья, — в этих местах есть внешняя завораживающая прелесть, но нет… — Я запнулся, стараясь подобрать нужное слово.

Джон Сайленс одобрительно кивнул.

— Вот именно, живописность сценической декорации, которая не реальна, не живет. Это как пейзаж, написанный художником умелым, но лишенным воображения. Нет души — вот слова, которые вы подыскивали.

— Что-то в этом роде, — согласился я, глядя, как порывы ветра раздувают паруса. — Пейзаж не столько мертвый, сколько бездушный. Пожалуй, что так.

— Конечно, — продолжат доктор, по-моему нарочно понизив голос, чтобы наш спутник на носу не мог его расслышать, — если прожить в таком месте достаточно долго и в полном одиночестве, на некоторых людях это может сказаться самым непредсказуемым образом. — Тут только до меня дошло, что он сказал это с каким-то тайным умыслом, и я навострил уши. — Здесь нет жизни. Эти острова — не живая земля, просто мертвые скалы, выброшенные на поверхность со дна моря, на них нет ничего по-настоящему живого. Даже это море — без приливов и отливов, с водой, не соленой и не пресной, — мертвое. Все это прелестное подобие жизни, в котором нет ни души, ни сердца. Если бы человек, таящий в душе очень сильные страсти, приехал сюда и пожил бы наедине с этой природой, с ним могли бы произойти разительные перемены.