Цена невинности - Любовь Сергеевна Черникова

– Как это выпил? – с запозданием до меня доходит смысл сказанного. – Разве возможно поглощать чужие астральные проекции и их производные?

– В исключительных случаях возможно. Видела его медальон?

– Да. Он светился, когда я его ударила. Стой! Ты хочешь сказать…

– Когда и как ты ударила Солара? – перебивает меня Рейн, не отвлекаясь от своего занятия.

– Когда он… Я спала, и проснулась оттого, что он прямо в моей постели. Он… – интуиция подсказывает, что лучше обойтись без подробностей. – Я ударила его Молотом.

Молот – один из простейших, но весьма эффективных ликвидаторских приемов.

– Ари… – муж глядит с легкой укоризной, и я начинаю заводиться.

– Да! Я била насмерть. Один хрен этому ублюдку ничего не сделалось!

У Рейна вырывается из рук какая-то штуковина и летит на пол. Лишь в последний момент муж умудряется наподдать ей ногой и подхватить прямо в полете. Выходит впечатляюще, но он нечаянно задевает локтем стопку металлических разнокалиберных мисок, и те с грохотом катятся по полу. Я прыскаю, прикрывая рот ладонью.

– Не сквернословь, Арелия. Тебе не идет, – делает запоздалое замечание Рейн, подбирая миски.

Сполоснув одну, выжимает туда спелый до красноты анилас. По комнате разносится густой цитрусовый запах.

– Тебе повезло, что медальон Дастина поглотил большую часть разрушительной энергии, и сам он остался жив.

– Не знаю. Наверное… – бурчу, понимая, что Рейн прав.

Застигнутая врасплох, я даже не сомневалась, в том, что поступаю правильно, но теперь все предстало в ином свете. Как со стороны выглядело бы убийство любимого сына Прайма Солара? Не думаю, что это сошло бы с рук нашей семье.

Нехорошее предчувствие стискивает сердце. Взбираюсь на барный стул и принимаюсь нервно болтать босой ногой, ощущая идиотскую потребность объясниться:

– Тогда я не думала. Просто не хотела допустить, чтобы он меня трогал…

Шумное дыхание выдает чувства мужа.

– Я тебя понимаю. Сам едва сдержался, чтобы его не прибить. Вот же ничтожество!

Рейн ставит передо мной чашку с горячим напитком. А затем глядит на меня с горечью и накрывает ладонью засос на шее, словно так ему чуточку легче.

– Пей. Это поможет успокоиться.

Напиток умопомрачительно пахнет пряностями и цитрусами. Уже один его терпкий запах придает уверенности и прибавляет жизненных сил.

– Великолепный запах. Что это?

– Глин. Его мама отцу готовила.

Рейн принимается складывать пакеты с приправами в шкаф, а я с удовольствием пробую напиток. Кисло-сладкий, приятно обволакивающий язык и горло. Он не похож ни на что, но одновременно кажется неожиданно знакомым. Залпом допиваю его полностью, ощущая разбегающееся по конечностям тепло.

– Вкусно. А здесь нет такого рецепта? – указываю на кухонный синтезатор в углу.

– Есть, но я предпочитаю готовить сам. Для меня готовка сродни медитации, – Рейн, не спрашивая, подливает мне еще.

Мы молча потягиваем напиток, поглядывая друг на друга над краями чашек, и это кажется настолько милым и даже романтичным, что к горлу подступает ком, вынуждая сказать слова, которых я и сама от себя не ожидаю:

– Рейн, прости меня, пожалуйста, за то, что плохо отзывалась о твоей матери. Я… Это все дурость. Я злилась на тебя за… Уверена, она чудесная женщина и не заслуживает подобного. Мне очень стыдно. Я не должна была… Я бы хотела с ней познакомиться.

Аделхард нарочно глядит в собственную чашку, позволяя мне закончить фразу.

– Она умерла за год до того, как мы с тобой впервые встретились Ари. Ее погубил Астрал. Но ты права. Алья фон Аделхард была очень доброй. И она была лучшей во всех мирах матерью. Пожалуйста, больше никогда не оскорбляй ее память.

Теперь понимаю, почему получала каждый раз по заднице. Почему Рейн звереет, стоит надавить на эту рану. А как бы поступила я, если бы кто-то задел Дебору? Когда-то я не побоялась за нее вступиться перед самим Адолфо Кастильеро. Я готова была его убить, только ничего не вышло. К счастью. Теперь я это понимаю.

Становится ужасно стыдно.

– Прости, – шепчу я, ставя опустевшую чашку на стол.

– Дело прошлое, идем спать, – Рейн обходит кухонный остров и касается губами моей макушки.

Удивительно, но в этот миг, я чувствую себя так, будто у меня снова есть семья. Настоящая семья, а не ее отдаленная имитация в доме Кастильеро. Такая, как раньше, когда мы жили с мамой в убогой хижине на Кантре.

Помедлив, поднимаюсь и иду по направлению к кровати. Рейн уже лег и, приглашая, отвернул краешек покрывала.

Запахнув плотнее полы халата, ложусь.

– Глазам не верю! Ты делаешь это добровольно, – не может удержаться от подколки Аделхард. – Прости. Ты такая тихая и покладистая, как будто тебя нианцы подменили. Немного тревожно и непривычно, – он улыбается и легонько надавливает на кончик моего носа.

Как ни стараюсь, а улыбку сдержать не выходит.

– Иди, ты! – бурчу и поворачиваюсь к нему спиной.

Муж укрывает меня, подтыкает края покрывала и целует в висок. Жестом гасит свет в спальне и… уходит. Он всерьез устраивается ночевать в гостиной, и это меня все сильнее бесит. Недовольно сопя, минут пятнадцать пытаюсь уснуть, но, извертевшись и измаявшись, зову негромко, надеясь, что Рейн уже спит и не ответит:

– Рейн?

– Что? – откликается сразу, вопреки моим надеждам.

– Ничего.

И все же я сдаюсь первой:

– Рейн, хватит издеваться!

Аделхард ничего не отвечает, и вдруг кровать позади меня проминается под его весом. Он проникает ко мне под покрывало. Возится, устраиваясь, и по-хозяйски подтягивает меня к себе.

– Так лучше?

– Угу, – соглашаюсь я, отчего-то краснея.

– Тогда спи! – командует муж.

Лежать вот так вместе, точно вложенные друг в друга ложки из одного набора, невыносимо приятно, но совершенно невозможно заснуть. Чересчур много противоречивых эмоций и ощущений. Слишком непривычно…

Рейн тоже не спит.

– Ари?

– Что?

– И ты меня тоже прости.

– За что?

– За контракт.

Его слова порождают внутри сладкую негу, и по телу прокатывается волна мурашек. Я молча комкаю в руках полы халата.

– Я увидел тебя тогда и понял, что не смогу вот так… Ты бы меня возненавидела при любом раскладе, верно?

Слезы подступают к горлу, ведь он говорит о том самом контракте – первом. Травмирующим при «любом раскладе», тут он прав. И не важно, что тогда бы произошло, и как бы он поступил. Это было ужасно неприемлемо, для обоих…

– Так и есть. Я тебя ненавиж… Ненавидела.

– Ненавидела? А теперь?

Ловлю себя на мысли, что все мои попытки культивировать ненависть к этому мужчине, сильному, привлекательному и благородному, без сомнений, давно провалились. Сейчас я испытывала что угодно, но не ненависть…

– Теперь