В интересах истины - Максим Леонидович Максимов

— Никогда не было поддержки мне ни от кого. Наверное, у меня плохой характер. Я так думаю.

— А на самом деле как?

— Если людям выгодно сказать: у Васильева дурной характер, то конечно…

— Это неверно?

— Ну что ж тут верного? Эта история в России продолжается со времен Грибоедова. Еще Чацкому говорили, что у него дурной характер. Но Хлестакову такого не говорили, его все обожали. А Чацкому говорили. Я не хочу сказать, что я похож на подобного героя, упаси Бог, я, конечно, и рядом не могу показаться! Но эта история древняя, старая.

— А может, все проще гораздо? Может, вам не хватает квалифицированного менеджера, директора или целого административного штата?

— Наверное, не хватает. Но когда будет хватать, будет то же самое. Вот в этом я убежден. Вы знаете, я уже лауреат Государственной премии РСФСР имени Станиславского, имею премию критики в Италии за лучшую постановку Пиранделло, Гран-при за режиссуру в Канаде. Недавно я получил Первый приз критики за лучшую постановку года в Барселоне.

И ничего не меняется! Вот это загадка. Раньше думал: поскольку я неизвестный — поэтому все и плохо. Поеду-ка на Запад. В нашем государстве всегда было так: если там признали, то и мы признаем. Ну вроде там меня признали, а здесь — так же. Обманула меня русская литература — там написана какая-то другая версия. Кажется, лауреат Госпремии — это кое-что. Ну, вручили мне медаль — я ее маме подарил, чтобы она хранила. Вот мама меня теперь любит больше — она поняла, что я делом все-таки занимался, — а больше никто…

— Наверное, все это и на зрителе тоже сказывается. Когда театр долго не появляется — не исчезает ли своя публика, не растворяется ли?

— Знаете, а я совсем перестал делать спектакли для публики. Мы перешли на импровизации, одноразовые, двухразовые представления, иногда 10–15 раз играем — и все…

Мне кажется, что театр должен что-то вернуть или приобрести, вокруг этих двух слов он должен существовать. Рано ему еще показываться. Вообще театр переживает катастрофу у нас. Умерли те, кто делал театр, умер Эфрос, умер Товстоногов, перестал работать Ефремов, в эмиграции долгое время был Любимов. Больших режиссеров больше нет. Дальше, как говорится, тишина. А студийное движение только перевернуло лодку, потому что вместе с ним в театр пришло огромное количество невежд, дилетантов, выскочек. Все это количественный театр, а не качественный.

— А в количественном росте вы никакой пользы не видите?

— Никакой. Я к театру отношусь очень серьезно, как к сложнейшему искусству. Поэтому считаю, что театр должен запереться и как-то заняться собой.

— То есть на какое-то время театр должен перестать существовать для зрителя, иначе говоря — перестать быть театром?

— У меня немножко другой взгляд. Я считаю, что театру необязательна публика. Как и другие высокие искусства, он не нуждается в зрителе.

— Но что это за спектакль, который никто не видит?

— А что это за картина, которую не видит публика? Почему вы живописи отдаете такое высокое назначение: быть собственно художественной, а театр считаете только прикладным? Что вы предпочитаете: картину в запертом музее, которую никто не видит, или картину на базаре, которую видят все?

— Ни то и ни другое.

— А я предпочитаю картину в музее, когда музей заперт.

— Но это ведь тоже не вариант…

— Зато я точно знаю, что она в музее. Так и театру предназначено больше, чем просто быть «приложенным» публике. Быть может, публика должна быть прилагательным, а театр существительным.

— Это временное состояние в жизни театра?

— Это постоянное состояние искусства, а все остальное временное — ходит публика или не ходит. Так я думаю.

— Трудно понять, насколько вы сейчас искренни…

— Не обязательно понимать. Вы можете сказать: вот поэтому вы и одиноки, поэтому вас никто не принимает, поэтому вас из Ленинграда выгоняют, поэтому у вас неприятности в Москве, вы сами в этом виноваты!

— Анатолий Александрович, но вы все же хотите приехать в Ленинград на гастроли?

— Хочу. Как только появится возможность.

10.12.1989.

Виктор Сухоруков: «У меня нет ни камней за пазухой, ни фиги в кармане»

О картине Алексея Балабанова «Брат-2» спорить, наверное, будут еще долго, но есть среди заслуг режиссера и та, что не подлежит никакому сомнению. Фильм вывел одного из самых интересных петербургских актеров Виктора Сухорукова в число российских звезд первой величины.

— Мне кажется, Виктор, что у вас сейчас едва ли не самая счастливая полоса в жизни?

— Да, последние полгода. Я стараюсь никому не отказывать: ни телевидению, ни организаторам шоу, концертов, вечеров… Потому что после «Брата-2» на меня вдруг такое обрушилось внимание, такая любовь зрителей… И я осознаю, что это именно, как вы и сказали, полоса. Ведь все проходит, и обязательно одна полоса сменяется другой, и я не знаю, на какую сменится эта полоса в моей жизни в новом году и в новом тысячелетии. Только я понимаю, что моя жизнь идет уже по наклонной, «с горочки»… И насколько длинным будет этот путь — зависит от здоровья и состояния души. Мне сегодня 49 лет, и я знаю, что эти годы у меня были как бы «на вырост». Сейчас наступает период, когда годы пойдут «на усыхание».

Извините за лирику, но я сегодня действительно счастливый человек. Порой мне думается: эх, если бы все это чуть-чуть пораньше, если бы это «облако» меня накрыло тогда, когда я был помоложе… Как бы я, наверное, покуражился, гульнул, как бы я воспользовался — хищно, нагло, азартно — этим положением. Но, видимо, у каждого своя судьба. И порой я не знаю, кого благодарить — Бога или людей. Благодарить Бога — так люди обидятся, благодарить людей — Бога прогневить. Видимо, все взаимосвязано. Только мы настолько мелки и ничтожны в этой космической стихии, что не чувствуем и не понимаем этой связи. И надо быть очень спокойным, мудрым и уметь смотреть на себя со стороны, чувствовать боль, радость и все эмоциональные краски других людей, чтобы помочь себе. Чтобы мир тебя любил, ты должен его познать.

Наверное, я стал слишком болтлив, безмерно распахнулся, оголяю себя, отдаю публике — нате, обсуждайте, стройте сплетни, интриги, легенды. Но мне повезло, я благодарю судьбу и поэтому не держу ни камней за пазухой, ни фиги в кармане. И хочется, конечно, чтобы эта полоса была чуть-чуть длиннее… Потому что трудного, тяжелого и мрачного было в моей жизни предостаточно. Я хочу немножко погулять