Великий магистр - Октавиан Стампас

— Ну вот и все, — тем не менее весело сказал он. — А вы боялись! — слуга Джан бросился перевязывать его и прикладывать к ране какие-то травы, которые он достал из висящего сбоку мешочка.

— Надо побыстрее уходить отсюда, — произнес Агуциор. — Пока не появились те, нашедшие брод. А то нам придется защищать уже египетский берег от самих египтян.

— Совершим прогулку по землям султана аль-Фатима, — откликнулся сербский князь, чье загорелое лицо, покрытое сетью мелких морщин, сияло, а на седых, коротких волосах запеклась то ли чья-то, то ли его самого кровь. — А мост предадим огню!

— Надеюсь, что эта наша встреча с Пильгримом — не последняя, — заключил граф Норфолк, вскакивая в седло.

— Не сомневайтесь в этом, — добавил Рихард Агуциор.

Рыцари, уничтожив мост, углубились во вражескую территорию, предприняв дугообразный рейд по египетским землям, минуя многочисленные мелкие поселения. Снова к границе Палестинского государства они вышли в районе крепости Петра, где у них чуть было не завязалась стычка с ее гарнизоном, поскольку в целях маскировки и Гораджич, и Агуциор, и Норфолк облачились в арабские одежды. Но недоразумение быстро разрешилось, когда сербский князь покрыл выскочивших из засады латников такими ругательствами, которые ещё не слетали с уст ни одного правоверного мусульманина.

Отдохнув несколько дней в крепости, рыцари отправились дальше, в сторону Монреаля. Они предполагали встретиться там с Людвигом фон Зегенгеймом, и уже всем вместе возвращаться в Иерусалим. Путь до Монреаля прошел без особенных приключений. Но в самом городе Зегенгейма не оказалось. Встретили их настороженно, с плохо скрываемой злостью. Только-только Жирар избавился от немецкого графа, на его голову свалилось еще трое. Поэтому, когда рыцари явились к нему с визитом, он попросту отказался их принять.

— Передай, что их друг, Зегенгейм, уехал в Керак, — велел он своему камердинеру Жилю. — Пусть отправляются туда… Чем больше там погибнет этих… тамплиеров, — добавил он про себя, — тем будет лучше.

И рыцари покинули крепость негостеприимных иоаннитов.

Разведка Бодуэна I, возглавляемая подагрическим бароном Гюнтером Глобштоком, считалась самой бездарной и слабой на Востоке. Глобшток работал грубо и прямолинейно: подкуп, шантаж, угрозы. Иных методов в его арсенале не было. С ним охотно шли на сотрудничество агенты-двойники, подсовывая либо устаревшую информацию, либо заведомую «чушь». Вот и теперь, вызванный им в уютный домик на окраине Иерусалима, возле силоамских купален, чернобровый и темноокий огуз, уверил барона, что скопление сельджукских войск на границе Палестинского государства, возле крепостей Керак и Монреаль — обычные маневры, которые никакой опасности для иерусалимского короля не представляют.

— Голова должна болеть у Хасана ибн Саббаха, Старца Горы, этого проклятого ассасина, — говорил огуз, ласково улыбаясь. — Вожди сельджуков, Мухаммед и Санджар, готовят решающий удар по всем его замкам, разбросанным в Сирии, и прежде всего, по главному из них — Аламуту. А Керак и Монреаль — для отвода глаз.

— Хорошо, Салим. Я поверю тебе, — произнес барон Глобшток, хромая по затемненной комнате. — Ассасины — ваши и наши непримиримые враги. Если вы покончите с ними, мы будем это только приветствовать. А теперь иди.

— А деньги, хозяин?

Барон Глобшток скривился, но открыл ключиком шкатулку и перебросил Салиму мешочек с бизантами.

— В следующий вторник — здесь же, — проворчал он, и, спустя некоторое время, отправился к королю, чтобы успокоить того в связи с возникшим напряжением в районе Керака.

Прибывший в Иерусалим клюнийский монах поселился в бенедиктинском монастыре Сен-Мари-де-Латен, неподалеку от жилища тамплиеров. Не давая себе времени на отдых (он вообще не знал — что это такое, и мог не спать несколько суток), начальник тайной канцелярии аббата Сито, принятый несколько месяцев назад самим папой Пасхалием II и доверительно беседовавший с ним, встретился с патриархом Иерусалима Адальбертом, позволив себе перед тем лишь умыться и переодеться с дороги. При взгляде на истощенного, нервного, задерганного постоянной враждой с Бодуэном патриарха, губы монаха тронула чуть презрительная усмешка. Передав ему письма Пасхалия, монах спросил:

— Сколько раз король сажал вас в темницу, ваше высокопреосвященство?

— Уже четыре раза, — вздохнул патриарх.

— Умерьте вашу гордыню и живите с ним в мире.

— Что вы себе позволяете? — возмутился патриарх.

— Это не мои слова, слова — папы. А от себя добавлю: вы очень портите картину католического единства на Востоке. Это на руку всем врагам Христовой церкви. Подумайте об этом на ночь. И последнее. Все, что я ни предприму здесь, в Иерусалиме, не должно вас смущать; это в интересах Святой Церкви и согласовано с ее высшими иерархами. Единственная моя просьба: не мешать мне, а содействовать, если я сочту нужным к вам обратиться.

И, с этими словами, клюнийский монах покинул изумленного и несколько пристыженного патриарха. Вернувшись в бенедиктинский монастырь, он вызвал наиболее способных и действенных агентов, которых знал еще по работе во Франции и в других странах Европы и Азии. Особую тревогу и заботу вызвал у него ломбардец Бер, которого он на пути из Константинополя в Иерусалим заприметил в толпе паломников, как бы тот не пытался загримироваться. Присутствие его здесь означало смещение центра активности Старцев в Святой Город. Значит, аббат Сито оказался прав: еще не существующий Орден уже начинает действовать, как лакомая приманка для Сионской Общины. Следующая задача: определить, кто займется его созданием — де Пейн или Комбефиз? Обе группы в полном составе прибыли в Иерусалим. Третья, возглавляемая бароном де Фабро, очевидно погибла. Теперь должен остаться один из двух, который в будущем станет великим магистром Ордена. Гуго де Пейн или Филипп де Комбефиз.

А ломбардец Бер, сменив на посту иерусалимского резидента маленького вертлявого иудея, который теперь отправлялся еще дальше на Восток — в Багдад, быстро освоился на новом месте, изучив все подводные течения, по которым ему теперь предстояло плыть. Не был он только уверен в одном: повышение ли это для него за его заслуги или наказание за какие-то промахи? Перед ним сейчас тоже стоял вопрос: де Пейн или Комбефиз? Кто-то один должен уничтожить другого. И логичнее даже ускорить создание Ордена, чтобы не тянуть кота за хвост в темной комнате — не уследишь, когда он выпустит когти. И в каком углу?

Бер вспомнил, как там, в Клюни, он впервые услышал о Гуго де Пейне, и как это имя словно бы придавило его какой-то непонятной тяжестью, вызвало в его душе смятение и страх. Он стыдил себя за ту минутную слабость, убеждал, что для дела, которому он служит, — неважно кто останется в живых и возглавит Орден: де Пейн или Комбефиз. Но в глубине души он желал смерти именно де Пейну и надеялся на это. Покончив с делами в Иерусалиме и подослав еще одного двойника недалекому барону Глобштоку, Бер выехал в Яффу — в диверсионную школу зилотов, руководимую опытнейшим Беф-Цуром. Там, на пустыре за высоким забором, рядом с домиком Виченцо Тропези, его поджидал прибывший из Константинополя железный сундук с живой кладью. Новым, беспощадным и хорошо управляемым оружием, разработанным в секретных мастерских Сионской Общины.

Пока маркиз Хуан де Сетина, охваченный болезненным жаром в сырых, архивных подвалах Цезарии, нащупывал тончайшие нити к тайнам Храма Соломона, которые внезапно рвались, растворялись, исчезали, вели по ложному следу, и приходилось предельно напрягать мозг, сознание, память, вызывать из недр организма звериное животное чутье, брести в полуслепую за колеблющимся огоньком, падать, и вставать, и продолжать поиск, уже без сил, на одном предощущении близкой разгадки; пока Роже де Мондидье пешком плелся по пыльной дороге в Тибериаду, проклиная свою беспечность, подлого Этьена Лабе и ругая совершенно напрасно косящего в сторону оруженосца Нивара, чье ворочанье во сне, возможно, спасло ему жизнь; пока Бизоль гонял разбойничьи банды возле Тортозы, очищая путь паломникам, а Андре де Монбар заканчивал внутреннее убранство Тампля; пока Гуго де Пейн с Раймондом и следующим за ними тенью Христофулосом мчались к Иерусалиму, — возле Керака скапливались значительные силы сельджуков, и все жители крепости, несмотря на уверения эмиссаров барона Жирара, понимали — осады не миновать.

Прибытие в охваченную волнением и тревогой крепость Людвига фон Зегенгейма было как нельзя кстати. Почти половина гарнизона по личному распоряжению Тома Жирара, непонятно зачем, была выведена из города и отправлена в Монреаль. Комендант крепости получил срочное распоряжение отбыть туда же; за ним потянулись и некоторые наиболее богатые и знатные жители города. Оставалось три сотни солдат, несколько растерявшихся рыцарей и командиров, и три тысячи охваченных паникой горожан. Усугубляло ее и то, что прекратился и подвоз продуктов, задерживаемый по чьему-то глупейшему распоряжению в Монреале. На улицах стали открыто поговаривать о предательстве в верхах.