Мясо. Eating Animals - Фоер Джонатан Сафран

Эта исповедь ужасна, но очень типична в свете того, что Эйсниц выяснила в ходе многих бесед. Описанные зверства не поощряются индустрией, но их нельзя считать исключениями.

Нелегальные исследования постоянно выявляют, что сотрудники ферм, работающие в условиях «систематических нарушений прав человека», как характеризует их труд организация «Хьюман Райте Воч», часто вымещают раздражение на животных или просто уступают требованиям контролеров, чтобы убойный конвейер двигался любой ценой и без перебоев. Некоторые рабочие — садисты в буквальном смысле слова. Но я никогда таких не встречал. Несколько дюжин рабочих, с которыми мне довелось встретиться, были хорошими людьми, остроумными и честными, делающими в этой невыносимой ситуации все от них зависящее, чтобы животные не мучились. Ответственность за зверства лежит на политике мясной промышленности, которая обращается и с животными, и с «человеческим материалом», как с машинами. Один рабочий описывает это так:

«Хуже всего, хуже, чем опасность травмы, это эмоциональное состояние. Если ты хоть сколько-нибудь поработал в яме на закалывании животного, вырабатывается отношение, которое позволяет тебе убивать животных, но не позволяет облегчать их участь. Вы можете смотреть в глаза свинье, которая спускается в кровавую яму, и думать, боже, а выглядит-то неплохо. Может даже захотеться взять ее домой. Свиньи на убойном этаже подходят ко мне и тыкаются носами, как щенки. Через две минуты я должен их убить, забить до смерти трубой… Когда я работал этажом выше, разрубал туши, то мог себе представлять, что работаю на производственном конвейере и помогаю накормить людей. Но внизу, в забойной яме, никого я не кормил. Я убивал живых существ».

Насколько для порядочного человека должна стать привычной подобная жестокость, чтобы он начал смотреть на нее сквозь пальцы? Если вы знаете, что одно из тысячи животных страдает от мук, описанных выше, продолжите ли вы есть мясо животных? А одно из сотни? Одно из десяти? Ближе к концу книги «Дилемма всеядного» Майкл Поллан пишет: «Я должен признаться, что во мне есть некая часть, которая завидует нравственной чистоте вегетарианца… А другая его жалеет. Мечта о безгрешности именно такова; она требует отказа от реальности, что может быть формой ее собственного высокомерия». Он прав, эмоциональная реакция может привести к надменному разобщению. Но разве человека, который не щадит сил, чтобы сделать мечты о безгрешности реальностью, нужно жалеть? И кто в этом случае отказывается от реальности?

Темпл Грандин, первой начавшая определять масштаб злоупотреблений на скотобойнях, свидетельствует об «умышленных актах жестокости, происходящих на регулярной основе» на 32 процентах американских фабрик, которые она обследовала во время своих официальных визитов. Эта цифра так шокирует, что мне пришлось перечитать эту фразу три раза. Умышленные действия, происходящие на регулярной основе, свидетелем которых был аудитор, видевший это во время заранее намеченных проверок, которые дают бойням время подчистить и скрыть самые худшие факты. Что же говорить о жестокостях, которые происходят без свидетелей? И что говорить о случайностях, которые должны происходить гораздо чаще?

Грандин подчеркивает, что условия улучшились, поскольку все большее число продавцов мяса требует от своих поставщиков аудита боен, но насколько? Просматривая недавние отчеты о проверках забоя кур, которые проводились под руководством Национального совета производителей курятины, Грандин обнаружила, что на 26 % скотобоен злоупотребления настолько серьезны, что они вообще не должны были пройти проверку. (Сама же промышленность, что особенно тревожит, сочла, что результаты аудита приемлемы, и разрешила всем фабрикам работать, хотя живых птиц швыряли, смешивали с мусором и живьем обваривали кипятком.) Согласно недавнему исследованию Грандин фабрик по производству говядины, на 25 % скотобоен имели место такие серьезные злоупотребления, что они автоматически не могли пройти ее проверки («подвешивают способное чувствовать боль животное на тролли» — образцовый пример зверского обращения, автоматически приводящий к признанию бойни не соответствующей стандартам). В недавних исследованиях Грандин приводит пример того, как расчленяют корову в полном сознании: она поднялась на столе для обескровливания, и рабочие «стали тыкать в анус корове электропогонялки». А что происходит вдали от ее глаз? И что можно сказать об огромном большинстве фабрик, которые закрыли свои двери для проверок?

Фермеры потеряли — точнее, у них отняли, — непосредственную человеческую связь с животными. Все больше фермеров уже не владеет обитателями своей фермы, не может определять методы работы, им не позволено действовать по своему разумению, им нечего противопоставить высокоскоростным индустриальным методам забоя. Фабричная модель отстранила их не только от самого труда (мотыжить, клеймить, пилить, колоть, подрезать ветви, стричь), но и от того, что они производят (невкусная, неполезная еда), и от продажи продукции (анонимно и дешево). Люди не могут быть людьми (более или менее гуманными) в условиях промышленной фермы или скотобойни. Это наиболее полное отчуждение от собственного труда в наше время. Если только не принимать во внимание того, что ощущают животные.

4. Американский стол

Мы не должны обманывать себя, полагая, что для большинства из нас существует широкий выбор безупречных, с точки зрения этики, возможностей потребления пищи. Не так-то много выращивают в Америке кур на мелких фермах, ими не прокормить даже население Стейтен-айленда*, и недостаточно свинины, чтобы накормить Нью-Йорк, не говоря уже обо всей стране. Этичное мясо — долговое обязательство, а не реальность. Любому серьезному стороннику этичного мяса приходится в большей степени довольствоваться вегетарианскими продуктами.

* Остров, входящий в состав города Нью-Йорка, хотя и отделенный от него Нью-Йоркской бухтой, население примерно 400 тысяч человек.

Многие, кажется, готовы поддержать промышленные фермы, но при этом, когда удается, покупают мясо, произведенное за пределами этой системы. Это хорошо. Но поразмыслив, трудно остаться оптимистом. Любой план, предполагающий денежные вливания в промышленную ферму, естественно, не остановит промышленного фермерства. Мог ли быть эффективным автобусный бойкот в Монтгомери*, если бы протестующие стали пользоваться автобусами, едва им это понадобилось? Насколько эффективной была бы забастовка, если бы рабочие провозгласили, что вернутся на работу, как только забастовка начнет причинять им неудобства? Если кто-нибудь найдет в этой книге поощрение покупать немножко мяса из альтернативных источников, продолжая при этом покупать его и с промышленной фермы, это будет означать только одно — читатель вычитал то, чего нет.

* Акция протеста чернокожих жителей г. Монтгомери, штат Алабама, за отмену дискриминационных мер на общественном транспорте (1955 г.).

Если мы серьезно настроены покончить с промышленной фермой, то абсолютный минимум того, что мы можем сделать, это перестать посылать чеки самым рьяным нарушителям прав животных. Кому-то проще решиться избегать продуктов с промышленных ферм. Кому-то такое решение покажется трудным. Те, кому это трудно (я могу причислить к этим людям и себя), должны задать себе вопрос: стоит ли это решение тех неудобств, которые оно влечет за собой. Мы знаем, по крайней мере, что это решение поможет предотвратить вырубку лесов, в какой-то степени сдержать глобальное потепление, снизить загрязнение окружающей среды, оно сэкономит запасы нефти, облегчит бремя, возложенное на сельскую Америку, уменьшит злоупотребление правами человека, улучшит здоровье нации и ограничит самые систематические истязания животных в истории человечества. И еще многое, что остается пока за пределами нашего знания, может оказаться столь же важным. Как такое решение изменит нас?

Оставим в стороне прямые материальные изменения, которые повлечет за собой бойкот промышленного сельского хозяйства, но и само по себе решение питаться по-новому несет немалый эмоциональный заряд. Какой мир мы создадим, если три раза в день, садясь за стол, станем будоражить наш разум и будить сострадание, если мы не обделены нравственным воображением, если обладаем волей изменить сам акт потребления? Как известно многим, Толстой доказывал, что есть прямая связь между существованием скотобоен и полями сражений. Мы едим мясо, однако войн не ведем, к тому же некоторые войны, можно сказать, необходимы, о’кей, припомните, кстати, и то, что Гитлер был вегетарианцем. И все же сострадание — это мышца, которая становится крепче, если ее тренировать, и регулярные упражнения по выбору доброты вместо жестокости тоже меняют нас.