Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

Риддерский металлургический комбинат

Обустройство

И когда рано утром на рассвете мы наконец достигли цели, перед нашими глазами широко развернулась потрясающей красоты, ярко освещенная солнцем панорама Риддерского поселка. Эта живописная долина, окруженная со всех сторон отрогами Алтайских гор, утопала в сугробах свежевыпавшего снега, сверкавшего на солнце так ярко, что больно было смотреть. Вот этот Риддерский поселок, расположенный в Рудном Алтае в Восточно-Казахстанской области и стал центром по добыче и обработке богатейших полиметаллических свинцово-цинковых руд. На этой белоснежной поверхности, как темные заплаты, чернели трубы, из которых лениво шел дымок. А с правой стороны поселка с высокой горы сверху вниз опускались металлургический завод и обогатительная фабрика новенького Риддерского металлургического комбината.

Нас разметили в новых стандартных двухэтажных кирпичных домах без особых удобств, правда, в кухне был один водопроводный кран на весь этаж и огромная никогда не затухавшая плита. А вот женские и мужские туалеты, внушительных размеров деревянные сооружения, находились во дворе возле каждого дома и, почему-то, вдоль улицы. Полуоткрытые двери этих уборных намертво примерзли к ледяным глыбам янтарного цвета льда. Протиснуться внутрь можно было с огромным трудом, но и там все кругом было покрыто полуметровым слоем льда из мочи и человеческих отходов. Это было зимой, что же летом?

Первые дни мы, наша женская часть, устраивались. Надо было вымыть, вычистить невероятно грязную комнату, достать кровати, стол стулья. Когда мы все закончили и решили отдохнуть, наша чистая комната привлекла внимание жителей этого дома, и к нам в комнату повалили непрошеные гости. Шумно, без стука, отлетал запор, широко открывалась дверь, и на пороге появлялся рабочий-казах, а за ним выглядывал второй — в этих домах также были общежития для рабочих-казахов. Они входили, бесцеремонно оставляя за собой огромные следы грязных сапог, с размаху садились на наши кровати, подпрыгивали на них, разводили руками, широко улыбались, что-то лопотали на своем родном языке. Уговорить их уйти было бесполезно. Их надо было просто вытолкнуть. Они не сопротивлялись и не пытались вывернуться, а просто стояли, как предмет, который надо выставить.

Опасаясь таких налетов ночью, мы выработали некоторые способы защиты — каждая клала под подушку горсть соли или какой либо острый предмет (например, вилку), связывали все кровати веревкой и привязывали их к двери и бросали жребий, кому лечь на ближайшую к двери кровать. Это было до тех пор, пока они не привыкли к нам, а мы к ним.

Я иногда заходила к ним. Большие комнаты почти до дверей загорожены голыми нарами. Эти нары служили им и столом и постелью. Работали они в шахтах, на обогатительной фабрике, металлургическом заводе — работа не из чистых. О каком-либо купанье после работы они и понятия не имели. Возвращаясь с работы в мокрой от шахтной сырости одежде, пропитанной грязью и металлической пылью, не раздеваясь, они валились на голые нары и засыпали мертвецким сном.

Я даже решила просвещать их, старалась учить грамоте и русскому языку.

Здесь же на втором этаже была большая общая кухня с огромной плитой, на которой можно было готовить 24 часа в сутки, и кубовая, где мы брали кипяток и горячую воду для питья и для мытья, это было удобно для всех работавших в разных сменах.

Наконец, кончив уборку, мы решили прогуляться по поселку.

Магазины были открыты, ничего съестного, пустые полки, но, к нашему всеобщему изумлению, в изобилии были… духи «Манон». В то же самое время в Москве ни за какие деньги нельзя было достать духи, и мы увозили отсюда в Москву по несколько флаконов «Манон». Трудно представить, какому безмозглому идиоту понадобилось, неизвестно для кого и для чего, завезти сюда такое количество духов. Неужели нельзя было потрудиться и доставить сюда что-либо более необходимое и полезное?

Нас прикрепили к неуютной общественной столовой. В огромной, как сарай, комнате стояли длиннющие столы и деревянные лавки, на столе блюдо, полное жареного мяса. Мы все с дороги с жадностью набросились на это изобилие. И только когда кончили нашу трапезу, кто-то заржал в конце стола, выразив предположение, что лошадка была довольно пожилая. На следующий день вместо мяса на стол была подана просто селедка и больше ничего. С продовольствием здесь было очень трудно, но все-таки хоть что-то, где-то и как-то еще можно было достать.

Предрассудки

Наша практика начиналась с шахты. Когда мы пришли утром, нам выдали спецодежду, огромных размеров сапоги и брезентовые куртки, ношенные-переношенные, но без такой спецодежды даже появляться на этом производстве было немыслимо. Нас прикрепили к бригадам шахтеров. Мы должны были ознакомиться со всем процессом добычи и отправки руды на-гора, на обогатительную фабрику. Когда бригадир узнал, что я должна спуститься в шахту с шахтерами, он покачал головой и сказал:

— Шахтеры откажутся спускаться, так как среди шахтеров, как и среди моряков, спокон веков существует суеверие: женщина в шахте — неизбежная авария.

После долгих пререканий, что это наша студенческая практика, и в результате моей настойчивости мне разрешили спуститься в шахту. Бригадир взял меня под свое крыло:

— Ты же от меня ни на шаг не отходи, — твердо заявил он.

Студентов-мужчин пропустили запросто.

Но через несколько дней произошла небольшая, как горняки говорили, рутинная авария. Эту горную породу, как уголь, киркой нельзя взять. Бурильщики алмазного бурения пробуравливали 10–12 глубоких скважин, в них загоняли динамит, запальщики производили взрыв, предварительно отправив всех рабочих в безопасный забой. После взрыва забой проветривали и приступали к отгрузке руды конвейером или вагонетками «на-гора».

И снова приступали к бурению новых скважин. Вот в это время и происходили эти, так называемые, «рутинные аварии». После взрывов в породе оставались небольшие углубления от прежних шурупов, с которых строго-настрого запрещалось бурильщикам начинать бурение, но, несмотря на запреты и стараясь облегчить свой адский труд, они начинали бурение с этих скважин, а вся опасность заключалась в том, что в некоторых из них оставался чуть-чуть динамит, и он, конечно, взрывался. Это случалось не часто, но случалось.

Такой вот взрыв и произошел при мне. К счастью без несчастного случая — но все равно, чувство было жуткое.

Взрыв был далеко не мощный, но достаточный, чтобы погасить все наши карбидные лампочки и оставить нас в кромешной темноте. Что-то стукнуло меня по голове, боли я не почувствовала, но в заводском отделении «Скорой помощи», куда оправили всех поднявшихся на-гора, врач сказал, что у меня на голове небольшая шишка, а из-за ворота моей рабочей куртки извлек кусок руды: