Сыновья Ананси - Neil Gaiman

Толстый Чарли без спроса взял Паука за руку и закрыл глаза.

А когда открыл их, кругом было теплее, хотя он так и не понял, где очутился. Все было цвета ночи.

– Я ослеп?

– Мы в заброшенной угольной шахте, – сказал Паук. – Пару лет назад я видел ее фотографию в каком-то журнале. Если только не существует безглазых зябликов, которые эволюционировали, чтобы пользоваться темнотой и питаться углем, нам, пожалуй, ничего не грозит.

– Шутишь, да? Насчет безглазых зябликов?

– Более-менее.

Толстый Чарли вздохнул, и этот вздох эхом прокатился по подземной пещере.

– Знаешь, – сказал он, – если бы ты просто исчез из моей жизни, если бы ты уехал из моего дома, когда я тебя попросил, мы не попали бы в такой переплет.

– Помощи от тебя ни на грош.

– А я и не собирался тебе помогать. Один бог знает, как я буду объясняться с Рози.

Паук кашлянул.

– Думаю, об этом тебе волноваться нечего.

– Потому что?..

– Она с нами порвала.

Повисло долгое молчание. Потом Толстый Чарли сказал:

– Конечно, порвала.

– Я тут немного напортил. – Пауку явно было не по себе.

– А что, если я ей все объясню? То есть скажу, что я это не ты, что ты выдавал себя за меня…

– Уже сказал. Вот тут она и решила, что никого из нас больше не хочет видеть.

– И меня тоже?

– Боюсь, и тебя тоже. Тишина.

– Послушай, – произнес из темноты голос Паука. – На самом деле я вовсе не собирался… Ну, когда я появился у тебя на пороге, я хотел лишь поздороваться. А не… э-э-э… Я действительно все испоганил, да?

– Ты пытаешься извиниться?

Тишина, потом:

– Да. Наверное.

Снова тишина.

– Хорошо, извини, что я попросил Женщину-Птицу от тебя избавиться.

Не видя Паука, произнести это почему-то было легче.

– Ага. Спасибо. Хотелось бы только знать, как от нее самой теперь избавиться.

– Перо! – воскликнул вдруг Толстый Чарли.

– О чем это ты?

– Ты спрашивал, дала ли она мне что-нибудь, чтобы скрепить сделку. Дала. Она дала мне перо.

– Где оно?

Толстый Чарли постарался вспомнить.

– Точно не знаю. Оно было у меня, когда я очнулся в гостиной миссис Дунвидди. А в самолете уже нет. Наверное, оно все еще у миссис Дунвидди.

Молчание, ставшее ответом на эти слова, было долгим и мрачным. Толстый Чарли даже забеспокоился, что Паук сбежал и бросил его в темноте под миром. Наконец он не выдержал:

– Ты еще здесь?

– Здесь.

– Рад слышать. Если бы ты меня тут бросил, не знаю, как бы я выбрался.

– Не искушай меня.

Снова молчание.

– В какой мы стране? – спросил Толстый Чарли.

– В Польше, кажется. Я же говорил, что видел лишь фотографию. Только на ней были лампы.

– Тебе нужно увидеть фотографию места, чтобы в него попасть?

– Мне нужно знать, где оно.

Просто поразительно, думал Толстый Чарли, как тихо в этой шахте. У нее совершенно особенная тишина. Он задумался о тех отрезках вечности, когда отсутствуют звуки. Интересно, отличается ли тишина могилы от, скажем, молчания космоса?

– Я помню миссис Дунвидди, – сказал вдруг Паук. – Щуплая старушонка. Толстые линзы. Полагаю, нам придется поехать во Флориду и забрать у нее перо. А потом отдадим его Птице. Она отзовет своих кошмарных тварей.

Толстый Чарли допил воду из бутылки, которую они прихватили с собой из кафе на маленькой площади, расположенной где-то в не-Италии. Закрутив на место крышку, он поставил пустую бутылку куда-то в темноту, спросив себя, можно ли считать, что он мусорит, если этого никто не видит?

– Тогда возьми меня за руку и пойдем к миссис Дунвидди.

Паук издал какой-то странный звук. В нем не было ни бравады, ни храбрости, напротив, он казался обеспокоенным и тревожным. Толстый Чарли вообразил себе, как Паук в темноте сдувается, словно лягушка-бык или старый воздушный шарик. За все время их недолгого знакомства Толстому Чарли очень хотелось посмотреть, как с Паука собьют спесь, как он хнычет, точно перепуганный шестилетний мальчишка.

– Подожди-ка. Ты боишься миссис Дунвидди?

– Я… я и близко не могу к ней подойти.

– Если тебя это хоть сколько-нибудь утешит, ребенком я тоже ее боялся, а потом столкнулся с ней после похорон и увидел, что она совсем не страшная. Нисколечки не страшная. Она просто старушка. – Тут в памяти у него снова всплыли черные свечи и брошенные в миску травы. – Ну, может, чуток жутковатая. Но ты же взрослый. Сам увидишь, все будет в порядке.

– Она заставила меня уйти, – сказал Паук. – А я не хотел. Но я разбил шар у нее в саду. Большой стеклянный шар, как гигантская елочная игрушка.

– И я тоже. Как же она сердилась!

– Знаю. – Голос из темноты звучал растерянно и встревоженно. – Это случилось одновременно. Так все началось.

– Ладно. Послушай, это еще не конец света. Ты перенесешь меня во Флориду, а я поеду и заберу у миссис Дунвидди перо. Я ее не боюсь. А ты можешь держаться подальше.

– Не могу. Я не могу появиться там же, где она.

– И что ты хочешь этим сказать? Что на тебя наложен ордер, который запрещает тебе к ней приближаться?

– Более-менее. Да… Я скучаю по Рози. И мне очень жаль. Ну… сам знаешь.

Толстый Чарли подумал о Рози. Удивительно, и почему ему так трудно вспомнить ее лицо? Он подумал, каково это, не иметь тещей маму Рози, о двух силуэтах за шторой его спальни.

– Не убивайся так. Нет, конечно, если хочешь, можешь убиваться, потому что вел ты себя как последний негодяй. Но, может, все к лучшему.

Приблизительно в том месте, где у Толстого Чарли находилось сердце, что-то екнуло, но он знал, что говорит правду. В темноте правду говорить легче.

– Ты хоть понимаешь, что все это бессмыслица? – спросил Паук.

– Все?

– Нет. Только одно. Я не понимаю, почему Птица решила вмешаться? Где тут логика?

– Папа ее рассердил…

– Папа всех рассердил. Но с ней что-то не так. Если бы она хотела нас убить, то давно бы попыталась.

– Я отдал ей нашу кровь.

– Ты уже говорил. Нет, происходит что-то еще, и я не знаю что.

Молчание. Подумав, Паук сказал:

– Возьми меня за руку.

– Глаза нужно закрывать?

– Почему бы и нет?

– Куда мы направляемся? На Луну?

– Я перенесу тебя в безопасное место, – пообещал Паук.

– Отлично, – согласился Толстый Чарли. – Безопасное место – это по мне. Где оно?

А потом, даже не открывая глаз, Толстый Чарли понял. Ему подсказала вонь: запах немытых тел, неспущенных унитазов, дезинфектанта, старых одеял и апатии.

– Готов поспорить, в пятизвездочном отеле мне было бы так же безопасно, – сказал он вслух, но в камере не было никого, кто бы его услышал. Он сел на кровать-полку в камере номер шесть и завернулся в тонкое одеяло. Он как будто просидел здесь целую вечность.