Война мёртвых - Александр Михайлович Бруссуев

Ропот отошел к тому коридору, откуда ранее раздавались звуки битвы, и сел, как собака, готовый охранять покой и безопасность своего господина.

Бес был недалекого ума, но, не испорченный дурным влиянием карьерного роста, привык воспринимать действительность такой, какую он видел и ощущал. Творившиеся с преисподней дела занимали его лишь в том ключе, что раньше такого не было и нынешнее положение вещей ему не нравилось.

После того, как клятвопреступник Петр с чистой совестью создал свою церковь, отличную от прошлых религий, все пошло псу под хвост. И совесть Петра не мучила — совесть мучила наивного Иуду, который и повесился, блин, на осине. Иисус Христос пришел в мир вовсе не для того, чтобы его приколотили гвоздями к кресту. Он венчал своей жестокой казнью золотое время человечества, подводил итог и в то же время начинал людское падение в бездну бездуховности и зла. Спаситель замкнул религию на себе, потому что дальнейшее движение церкви уже не имело никакого отношения к сотворению мира и сотворению человека. Копец начался две тысячи лет назад, взбрыкнув бесконечными войнами, ложью и ненавистью, наконец, докатившись до своего финала.

Вторая и последняя война Ангелов, плавно перетекшая из первой, перевернула все понятия с ног на голову.

Верные Творцу соратники, Люцифер, Вельзевул и прочие из ангелов света превратились в демонов тьмы. Сам Создатель был вышвырнут за границы мироздания, не теряя из виду, впрочем, свое создание и готовый вернуться по первому зову. А звать-то, в общем-то, некому.

Самозванец — пусть это название пока не отражает пола — оброс адептами, как шелудивый пес блохами. И блохи возвысили его, творя вещи в его усладу. Самозванец в исступлении щелкал челюстью, а число блох все возрастало и возрастало, пока не превысило количественный предел. Это превышение остановило время[82].

Лишь две силы в этом мире могли вновь запустить его: сам Господь и Самозванец. Творцу могли помочь лишь его творения — люди. А Самозванцу — обретение полного контроля через разыгравшуюся в преисподней Войну Мертвых.

Хороших людей больше — так считалось всегда. Господь позволяет существовать плохим людям, чтобы хорошие не были на них похожи[83]. Но теперь, к сожалению, хороших людей днем с огнем не сыскать — вывелись, черт побери. Преисподняя перенасыщена душами.

До ушей Ропота опять донеслись звуки схватки, и он понял, что черные пошли на очередной приступ. Долго ли продержатся два человека и две души? Ну, пока они еще в состоянии давать отпор, пусть Вельзевул отдыхает.

«А где его соратники?» — спросил я. — «Куда подевались все прочие падшие ангелы?»

Я сидел у себя на кухне и пил сладкий чай. Белые ночи уже подходили к тому, чтобы плавно перетекать в обычные — не видно ни зги. Свет мне был не нужен. Мне была нужна тишина.

Китайскую болезнь я, к счастью, переборол. Она мне оставила после себя хромую ногу и больную голову. Ногу я пытался разрабатывать, чтобы она снова начала сгибаться — в самом деле, не кости же и суставы у меня повредились! Я плавал в холодной воде Онежского озера и там, в воде, все мои сомнения насчет костей и суставов уходили: я мог шевелить больной ногой почти также, как и раньше. Лишь на берегу мне вновь нужна была тросточка. И ночью всегда было страшно: вдруг, я не смогу больше бегать и ходить, не хромая. В это время начинала чертовски болеть голова.

Сладкий горячий чай — такое лекарство заменяло мне всякие порошки и пилюли. По жизни я не любил ни кофе с сахаром, ни чай с сахаром. По болезни мне подобное лекарство помогало, как нельзя лучше.

Я сидел на кухне, смотрел через одернутые занавески в густую тьму за окном, добрый кот Федос хрумкал возле холодильника своим легким ночным перекусом. Маленькими глоточками я вливал в себя обжигающе горячий напиток и думал за жизнь.

И жизнь думала за меня.

«А это ты!» — ответил Ропот. — «Велиалов кореш. Ну так я тебе отвечу».

Федос запил еду чистой колодезной водой, сладко потянулся и посмотрел мне прямо в глаза. Потом подмигнул, словно стараясь ободрить, и пошел досыпать свою ночь. А я остался.

«Там Азазелло, там Асмодей, там Бельфегор — все здесь», — легкими кивками бес указывал на слежавшиеся в громадные глыбы лед. — «Закрыли своими телами проходы от черных».

«А зачем черным сюда? Почему они так стремятся в эту залу?»

«Да пес их знает!» — бес даже пожал плечами.

Охвен, Мортен и Тойво отмахивались от наседающих черных. Уже несколько раз Илейка вылавливал особо шустрых.

Людям нужно есть. Людям нужен отдых. Те запасы, что они когда-то взяли с погоста, уже закончились. Какой бы выносливостью Антикайнен ни обладал, какую бы силу лив ни выказывал, а долго это продолжаться не могло. И если бы не груды душ, затрудняющие продвижение, четверым товарищам пришлось бы совсем туго.

«Пусть они используют этих мертвых черных!» — сказал я в некотором волнении Ропоту.

«Так здесь все мертвые!» — возразил он. — «А, ты про вышедших из употребления!»

Бес на цыпочках припустил на шум битвы. Потом догадался и полетел.

Ату, братва! — закричал он. — Из этих павших душ делайте затор! Чтоб ни одна черная сволочь не могла через него перебраться!

Никто на эти слова не отреагировал. Наверно, некогда было. Но Илейка начал составлять из обездвиженных черных баррикаду, толщиной в три души. А викинги и Тойво принялись по ним топтаться, словно утрамбовывая.

Дальнейшее было делом техники и, собственно говоря, времени помноженного на усилия. Если как следует утрамбовать все эти павшие души, то с той стороны тоже потребуется достаточно много усилий, чтобы разгрести получившийся завал.

Черные и при жизни никогда не работали ни головой, ни руками. Поэтому вероятность того, что после смерти они начнут дружно пробивать себе и соратникам дорогу — меньше или равна нулю. Конечно, существовал вариант, что они пригонят сюда кающихся и заставят работать их, но на это нужно время. Даже в этом безвременном пространстве.

Это ты хорошо придумал! — сказал Тойво, запихивая очередную недвижимую душу под самый потолок расселины.

Даешь нам возможность перевести дух, — добавил Илейка, трамбуя и прессуя черных так, что туловища у них плющились.

Это не я, — честно признался Ропот и улетел обратно в залу, где до сих пор в полнейшей отключке лежал Вельзевул.

Охвен собрал несколько кусков льда, разлетевшихся ранее при их