Русские корни. Мы держим Небо. Три бестселлера одним томом - Лев Прозоров

Короче говоря, покуда честные историки не отойдут от норманнистского дурмана и не уяснят для себя раз и навсегда то, о чем твердят им русские летописи и предания, византийские хрисовулы и норманнские саги, записки арабских географов и западные хроники, данные языка и археологии — а именно, что варяги и русы никогда не были скандинавами, а были балтийскими славянами, — знакомство с началом русской истории будет для них сплошной цепью таких вот недоумений.

Что до выдававшейся откупившемуся жителю Бердаа печати, то надо напомнить, что печати возили с собой гости и послы русов согласно договору 944 года. Перстни-печатки с различными символами часто находят на Руси в дружинных курганах этого времени. Что, наконец, славянские купцы принесли в Скандинавию слово pitshaft (и, очевидно, понятие, ибо в недрах норманнских курганов перстней-печаток не найдено).

Тех же, кто упорствовал и цеплялся за свои деньги, ждала печальная участь. Русы попросту перебили всех, кто оставался в мечети, а их женщин и детей сделали рабами. Спаслись лишь те, кто в одну из ночей заключения выстучал под полом мечети русло старого арыка, который строители поленились засыпать, разобрали плитки и ушли этим подземным ходом.

Великолепная психологическая черта — своим соседям по заточению эти люди не сказали ничего. Хотя, судя по тому, что сами предпочли улизнуть из обреченной мечети, не могли не догадываться, что ожидает их сограждан.

Интересно — им потом крепко спалось? Не мерещились по ночам подтекающие спелой вишней двери старой мечети, и голоса дедушки Гасана и дяди Ахмеда не окликали из темноты? И ведь они ж еще кому-то об этом рассказывали…

Что до русов — ну да, они поступили жестоко. Но они-то сделали все, чтобы этого не было, сделали много больше, чем кто бы то ни было сделал на их месте. Не так вели себя мусульманские завоеватели в Иране, не так будут вести себя христианские крестоносцы в Святой земле, не так будут вести себя солдаты победивших стран в Японии и Германии в конце Второй мировой.

Тут, правда, ибн Мискавейх мимоходом возводит на наших предков напраслину, и, скорее, без всякого умысла, по незнанию. Он говорит, что, забрав к себе в крепость жен и детей погибших, они «прелюбодействовали с женщинами и отроками». Так вот это — полная ерунда. Такого никогда не было, ни один источник этого не подтверждает. С женщинами-то, естественно, было — тут нравы пращуров были предельно просты, меня в свое время поразила сцена у ибн Фадлана, когда русский купец в Булгаре, занимающийся любовью со своей женщиной, не прерывает этого занятия, когда другой заходит к нему в гости, и продолжает его, так сказать, до победного конца в присутствии гостя. Но вот с «отроками» — чушь. У скандинавов этот порок был известен, хоть и почитался предельно позорным. А у славян даже слова для этого не было! Н. М. Гальковский в главке «Брак» своей работы отмечает, что «в первые века христианства у нас очень мало были распространены противоестественные пороки». Точнее было бы сказать, что они в те поры были известны лишь по завезенным из Византии поучениям и спискам исповедальных вопросов. По работе Гальковского отлично видно, откуда эта мерзость у нас появилась и кто был ее первым носителем. Монахи из богоспасаемой Византии! Первым достоверно известным мужеложцем на Руси оказывается… митрополит русской церкви в XV веке Зосима. Ста годами позже к списку добавляются и служилые мусульмане из царского войска. Но ни один обличитель русского язычества не приписывал ему этой гнусности. Языческая Русь не была раем земным, но была грязь, от которой она была совершенно свободна, и «прелюбодейство с отроками» — в ее числе. Ибн же Мискавейх просто говорит как человек своего народа, культуры и времени. Ему трудно представить, как это можно не насиловать пленных мальчиков, — и он приписывает это русам. Что ж, не он первый судил других по себе, и, увы, не он последний.

Попытки выбить русов из укрепления Бердаа военной силой успеха не имели. Раз за разом мусульманские правители, в первую очередь неугомонный Марзубан, приводили под стены столицы Агвана свое войско. Раз за разом русы выходили в поле — и опрокидывали мусульманские полчища. До штурма так ни разу и не дошло. Особенно примечателен один случай — Марзубан попытался заманить русов в ловушку притворным бегством — и с огромным трудом смог остановить своих удирающих от страшных язычников вояк. Притворное бегство едва не превратилось в настоящее. Только личный пример Марзубана, чуть не в одиночку бросившегося навстречу наступающим русам, предотвратил это. Впрочем, большого успеха засада все равно не имела — Марзубан снова был отбит. Муравьиному упорству этого человека остается лишь поражаться. Русы тем временем… расширили свои владения, захватив город Марагу. Видимо, опыт Бердаа оказался поучительным — русы на сей раз не заявляли о своих намерениях, не пытались договориться с жителями, они приходили и брали, убивая тех, кто сопротивлялся, и щадя остальных. Судя по отсутствию упоминаний о сопротивлении русам в Мараге, такой образ действий оказался для местных жителей гораздо доходчивее и понятней.

К сожалению, непобедимых в бою русов настигла в Мараге новая беда — по сообщениям арабских авторов, они подхватили там какую-то заразную хворь, принявшуюся косить их ряды. Наконец, они вынуждены были уйти из края, предварительно спалив в костре добычу, которую не смогли унести. Русы уходили непобежденными, сохранив добычу, но потери были слишком велики, моровое поветрие не останавливалось, да и с родины доносились тяжкие вести — погиб великий князь Игорь, начиналась смута. У реки их встретили корабельщики и триста дружинников, все это время охранявших корабли. Тоже любопытная деталь — не то трехсот русов хватало для обороны вряд ли так уж укрепленного лагеря и судов от подходивших к Бердаа мусульманских армий, не то этих «борцов за веру» куда как больше «земли сынов пророка, которую топчут грязные ноги неверных», волновала набитая добычей и пленницами крепость Бердаа. Разделив добычу, русы отплыли восвояси, и, как сообщает Абу-л-Фида, благополучно вернулись домой.

Один армянский историк, современник событий, добавляет, что «хворь», поразившая завоевателей, на самом деле была результатом диверсий пленных женщин, травивших воду в захваченных крепостях. Русы, узнав об этом, перерезали пленниц — можно ручаться, что за действия фанатичных «шахидок» поплатились жизнью и те мусульманки, кто ни сном ни духом не ведал об их злодеяниях — и покинули Бердаа.

Честно говоря, уважаемый читатель, в мировой истории не так уж много случаев, когда завоеватель выглядит умнее, добрее и благороднее побежденного, особенно под пером соплеменника и единоверца последнего. И хотя история с бердавским сидением закончилась довольно грустно, но мне все же приятно, что в одном из таких редких случаев завоеватели — мои предки.

И опять тот же вопрос, которым мы уже задавались: кто они, откуда и зачем пришли? Распространенную версию о том, что во главе русов стоял тот самый «Х-л-гв» из кембриджского документа, я, по понятным причинам, отметаю. Персонажи, мягко говоря, художественной литературы историческими деяниями не занимаются. Остается три версии. Первая — какой-то независимый от Игоря крупный вождь. Подручный великого князя киевского, Игоря, временно ушедший в «самостоятельное плавание». И, наконец, один из Игоревых воевод, действовавших по его приказу.

Про первую версию мне просто нечего сказать. Нет данных ни за, ни против. Конечно, могли в Тъмутороканье вырасти мстители за мстителей. Как раз зрелые мужи, по тем меркам даже почти пожилые

А скорее всего — и то и другое.

Вторая же и третья вполне подходят — я бы даже охотно согласился с дореволюционным историком Нечволодовым, что великий князь киевский таким образом решил поквитаться с каспийскими мусульманами за резню 912 года, ведь там были пусть и не его подданные, но все же русы, а значит, их кровь и предательство каган-бека не должны были, не могли остаться неотомщенными. Если бы Бердаа только имела какое-то касательство к этому погрому. Логичнее было б разграбить один из городов Хазарии, уделяя особое внимание мусульманам. Но ведь русы появляются в Бердаа сразу после успешного похода 944 года. В реальности этого похода я убежден — не зря же Константин Рожденный в Пурпуре заклинает сына не допускать союза между «россами» и «пайсенаками»-печенегами. А такой союз против Византийской империи в источниках упоминается дважды — при Святославе, до которого несчастный кесарь не дожил, отравленный этим самым собственным сыном и снохой, которую тот подобрал в грязном портовом кабаке, и при описании второго, удачного похода его отца. Договор с русами в 944 году ромейские послы приезжают заключать в Киев — с чего бы это? Да и сам договор, что бы ни говорили наши «объективные» историки, не очень похож на увенчание полного разгрома великого князя киевского в злосчастном 941 году, когда его ладьи были сожжены «греческим огнем», сам он с остатком дружины едва спасся, а пленным русам рубили головы на ипподроме Константинополя. Разве разбитый наголову великий князь смог бы потребовать, чтобы русов, прибывавших в Константинополь без его грамоты, в цепях отправляли обратно? Да и самые старые характеристики Игоря — «бысть храбор и мудр» (Новгородская I летопись), «Старый[82] Игорь… мужьством же и храбрством крепостии поминаются ныне и словуть» (митрополит Илларион, Похвала кагану Владимиру) — совсем не походят на образ бездари и неудачника, усвоенный нашими историками. Могла ли такая память сохраниться о человеке, за которым числились бы лишь сожженный византийскими огнеметами собственный флот да бесславная гибель от рук взбунтовавшихся по его же глупой жадности данников-древлян[83]? Вопрос, думается мне, читатель, вполне риторический. Итак, после получения откупа от греков великий князь Игорь «повелевает» печенегам воевать Болгарию, сам отправляется домой, а кого-то из своих людей отправляет в недра Закавказья, в далекий город Бердаа.