История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович

бездуховных религиозных поучений, слегка обрызганных эстетиче -

ским романтизмом и поданных для оправдания существующего

порядка вещей (в том числе крепостного права, телесных наказаний и

т.п.) и для того, чтобы каждый человек осознал конформизм как свой

долг и изо всех сил поддерживал нынешний, заведенный Богом,

порядок. Книга под названием Выбранные места из переписки с

друзьями (хотя фактически там никаких мест из подлинных писем не

было), вышла в свет в 1847 г. Гоголь ожидал, что она будет принята с

благоговением и благодарностью, как послание с Синая. Он верил,

что она послужит сигналом для немедленного возрождения россиян к

нравственности от греховности. Вскоре его постигло жестокое

разочарование. Его лучшие друзья, славянофилы, отнеслись к книге с

явным мучительным отвращением. Сам Аксаков, архипастырь

гоголевского культа, написал ему письмо, внушенное горько

оскорбленной дружбой, обвиняя его в сатанинской гордости,

маскирующейся под смирение. После этих упреков, за которыми

последовали и другие, от людей, по его мнению, принадлежавших

ему всецело, яростное и откровенное письмо Белинского,

обвинявшее Гоголя в фальсификации христианства на потребу власть

имущих и в обожествлении реакции и варварства, хотя и глубоко

задело Гоголя, но вряд ли усилило его разочарование в себе. Его

комплекс неполноценности превратился в волну отвращения к себе, и

Гоголь бросился искать спасения в религии. Но он не создан был для

религиозной жизни, и, как бы отчаянно себя к ней ни принуждал, она

ему не давалась. Началось следующее действие его трагедии. Вместо

того, чтобы провозглашать благую весть, которой не обладал, он

попытался совершить то, на что был неспособен. Его начальное

религиозное образование рисовало ему христианство в его

простейших формах: как страх смерти и ада. Но у него не было

внутреннего устремления к Христу. Безнадежность усилилась, когда

он предпринял (в 1848 г.) паломничество на Святую Землю. Душа его

не согрелась от того, что он оказался на земле, по которой ходил

Христос, и это окончательно убедило его, что он погиб безвозвратно.

Из Палестины он вернулся в Россию и провел последние годы в

постоянных разъездах по стране. Он встретился с отцом Матфеем

Константиновским, яростным и ограниченным аскетом, по-видимому,

имевшим на него большое влияние, который еще усилил его страх

перед неминуемой погибелью, настаивая на греховности всего его

творческого труда. И все-таки Гоголь продолжал работать над второй

частью Мертвых душ, первый набросок которой, не удовлетворивший

его, он уничтожил в 1846 г. Здоровье его, давно уже оставлявшее

желать лучшего, постепенно ухудшалось. Он подрывал его своим

аскетизмом, все время стараясь принудить себя к христианской

внутренней жизни. К февралю 1852 г. он фактически находился в

состоянии безумия. В приступе самоуничижения он уничтожил часть

своих рукописей, среди которых была и почти вся вторая часть

Мертвых душ. Он объяснял, что это произошло по ошибке, – дьявол

сыграл с ним такую шутку. Неизвестно, хотел он это сделать на

самом деле или нет. После этого он впал в черную меланхолию и

умер 21 февраля 1852 г.

Значение Гоголя двояко: он не только был великим писателем; он еще

и необычайно интересная личность, любопытнейший психологиче -

ский феномен. Вероятно, его психологическая загадка так навсегда и

останется загадкой. Я буду здесь ею заниматься только в ее прямом

отношении к природе его творчества. Но как писатель Гоголь не

раздваивается в том смысле, в каком раздваиваются Толстой или

Достоевский. Не существует общей литературной мерки для его

художественных произведений и других, в том числе

моралистических, писаний. Последние интересны лишь постольку,

поскольку проливают свет на психологию его личности. Ранние эссе,

содержащиеся в Арабесках, – просто чистая риторика, не более чем

удобрение для воистину великолепной риторики таких ранних

повестей, как Страшная месть или Тарас Бульба. Переписка с

друзьями – мучительное, почти унизительное чтение, несмотря на

внезапные вспышки воображения, прорывающиеся сквозь тяжелый,

ядовитый туман. Критические страницы, со своими порой воистину

высоко художественными оценками и импрессионистическими

портретами русских поэтов (особенно его любимых Языкова и

Державина) можно выделить: они одни только и достойны похвалы.

Из писаний последних лет комментарий к литургии – вторичная и

безответственная вещь. И хотя Авторская исповедь примечательна

как имеющий немаловажное значение человеческий документ, она

совершенно несравнима с Исповедью Толстого. Однако и в этих

произведениях всегда присутствует единственная и неповторимая

личность Гоголя – в его затрудненном, сознательно ни на что не

похожем стиле и в постоянном ощущении непреодолимого хаоса и

беспорядка.

Художественные произведения Гоголя – совсем другое дело. Это

один из самых изумительных, неожиданных, в точнейшем смысле

оригинальных миров, когда-либо созданных художником слова. Если

считать мерой оценки писателей их чистую творческую мощь, то

Гоголь величайший русский писатель. Ни у Пушкина, ни у Толстого

не было ничего похожего на его вулканическое творческое

воображение. И эта мощь воображения являет странный контраст

(или дополнение) его физическому бесплодию. Похоже, что

сексуально он так и не вышел из детского (или, скорее,

подросткового) возраста. Женщина была для него страшным,

завораживающим, но недоступным наваждением; известно, что он

никогда не любил. И потому женщины его воображения или странные

сверхъестественные видения в форме и цвете, которых от

мелодраматической банальности спасает только облекающая их

стихийная сила риторики, или же совершенно лишенные пола и даже

человекоподобия карикатуры.

Главная и самая постоянная черта гоголевского стиля – его

словесная выразительность. Он писал, имея в виду не столько

акустический эффект, оказываемый на ухо слушателя, сколько

чувственный эффект, оказываемый на голосовой аппарат чтеца. От

этого его проза так густа и насыщена. Она состоит из двух

элементов, романтически контрастирующих и романтиче ски

крайних – высокой поэтической риторики и гротескового фарса.

Гоголь никогда не писал просто – он всегда либо ритмизует, либо

столь же тщательно имитирует. И интонации разговорной речи

присутствуют у него не только в диалоге. Его проза никогда не

бывает пустой. Она всегда живет и вибрирует живой речью. И потому

переводить ее совершенно безнадежно – она непереводимее всякой

другой русской прозы.

Другая важная черта гоголевского гения – необычайная острота и

живость его зрения. То, как он видел внешний мир, с нашим

обычным видением совершенно несоизмеримо. Он видел его

романтически преображенным, и даже когда видел те же

подробности, что и мы, у него они приобретали такие пропорции, что

и по размерам, и по смыслу означали совершенно другое.

Гоголевские картины природы являются либо романтически-

фантастическим преображением (как знаменитое описание Днепра в

Страшной мести), либо странным нагромождением наваленных одна

на другую подробностей, создающим бессвязный хаос вещей. Но в

чем он абсолютно велик и непревзойден – это в видении

человеческих фигур. Люди его – карикатуры, и нарисованы приемами

карикатуриста – т. е. наделены преувеличенно подчеркнутыми

чертами и сведены к геометрическому рисунку. Но эти карикатуры