Жизнь и творения Зигмунда Фрейда - Эрнест Джонс

Единственной терпимой вещью в Ольмюце является первоклассное кафе с мороженым, газетами и хорошей кондитерской Подобно всему другому, на обслуживание в ней оказала влияние военная система. Когда двое или трое генералов — я ничего не могу с собой поделать, но они всегда напоминают мне длиннохвостых попугаев, ибо млекопитающие обычно не одеваются в такие цвета (кроме задних мест у бабуинов), — сидят вместе, вся группа официантов окружает их, и для них более никого не существует. Однажды в отчаянии мне пришлось прибегнуть к помощи хвастовства. Я схватил одного из них за заднюю часть фрака и заорал: «Посмотри сюда, я тоже могу когда-либо стать генералом, поэтому принеси мне стакан воды». Это помогло.

Офицер является несчастным созданием. Каждый завидует своим коллегам, задирает своих подчиненных и боится старших его по званию; чем он выше по званию, тем он более их боится. Мне ненавистна сама мысль о том, чтобы на моем воротничке указывалась моя стоимость, как если бы я был образчиком каких-либо товаров. Но тем не менее в этой системе есть свои пробелы. Недавно здесь находился командир части из Брюнна, и, когда он пошел в бассейн, я был изумлен, заметив, что на его спортивных трусах не было знаков отличия!

Но было бы неблагодарным не признать, что военная жизнь с ее неизменным «должен» очень полезна для исчезновения неврастении. Она полностью исчезла у меня в первую же неделю[74].

Вся эта вещь подходит к концу; и через десять дней я поеду на север и забуду об этих четырех сумасшедших неделях.

Я не занят здесь ничем научным. Любопытный случай дрожательного паралича, о котором я недавно рассказывал вам, внезапно снова имел место, и этот человек клянется, что ему здорово помогли инъекции мышьяка, которые я ему делал.

Я извиняюсь за эту глупую болтовню, которая каким-то образом вышла у меня из-под пера, и с нетерпением жду того времени, когда впервые смогу зайти к Вам в Вене со своей женой.

Преданно Ваш, д-р Зигмунд Фрейд

Мы можем завершить эту главу некоторыми описаниями, сделанными Фрейдом о себе, не забывая, однако, что самонаблюдение не всегда является лучшим примером объективности. Он страстно стремился к независимости: это слово постоянно у него встречается. Фрейд неоднократно утверждал, что не является честолюбивым или лишь в очень незначительной степени. Это, несомненно, справедливо в смысле социальных амбиций или даже профессионального ранга как такового, но он всегда питал сильное желание совершить что-либо стоящее в жизни и, более того, что-либо, что будет признано таковым. Он главным образом представлял себе эту цель в форме научного открытия. Начиная свои анатомические исследования, он писал: «Я совсем не считаю легкой задачу привлечь мировое внимание, ибо мир является толстокожим и малочувствительным». Но такое признание его труда, как представляется, никогда не являлось чрезмерной потребностью в славе. «В действительности я не был честолюбивым. В науке я искал удовлетворения, предлагаемого ею во время исследования и в момент открытия, но я никогда не был одним из тех, кто не может вынести мысли, что может умереть, не оставив свое имя высеченным на скале». «Мое честолюбие удовлетворилось бы исследованием для понимания чего-либо о мире в течение долгой жизни».

Объяснение, которое он дал Марте относительно своих случающихся время от времени вспышек гнева, было, без сомнения, корректным. «Так как меня переполняют всевозможные яростные и страстные желания, которые не могут проявиться, они грохочут в моих внутренностях или еще выпускаются на волю против тебя, моя дорогая. Если бы только у меня была какая-либо желаемая деятельность, где я мог бы рискнуть и выиграть, я был бы мягким дома, но я принужден проявлять умеренность и самоконтроль и даже доволен такой своей репутацией». Однако его работа, даже если она испытывала его терпение, подчиняла Фрейда самодисциплине. «В медицине используешь наибольшую часть своего интеллекта для избежания того, что непрактично, но это очень спокойный путь учиться быть разумным».

Буржуазная посредственность и рутинная скука вызывали у него отвращение. «Едва ли наша жизнь будет столь идиллической, как ты ее рисуешь. Даже если я стану доцентом, меня не ждет чтение лекций, и моей Марте, урожденной немецкой фрау профессорше, придется обходиться без ее чудесного положения. Меня это также не устроило бы. Я все еще имею внутри себя нечто дикое, которое пока что не нашло какого-либо должного выражения».

У Фрейда был тот тип ума, который утомляется от успехов и стимулируется трудностями. Сам он говорил: «Неудача (в исследовательской работе) делает человека изобретательным, создает свободный поток ассоциаций, рождает одну мысль за другой, в то время как его успех наверняка свидетельствует об определенной узости мышления или тупости, заключающейся в том, что то, к чему постоянно возвращается данный индивидуум, уже было достигнуто и что он не может создать никаких новых комбинаций».

Пару лет спустя, когда он отведал вкус некоторого успеха, он написал следующее:

Ты действительно считаешь, что я с первого взгляда произвожу приятное впечатление? Сам я очень в этом сомневаюсь. Я полагаю, что люди замечают во мне нечто странное, а это в конечном счете происходит оттого, что я не был молодым во время своей юности, и теперь, когда начались мои зрелые годы, я не могу делаться старше. Было время, когда я желал только учиться, являлся честолюбивым и каждый день огорчался, почему Природа в одном из своих милостивых настроений не наложила на меня печать гениальности, как она это иногда делает. Теперь я уже давно знаю, что я не гений, и более не понимаю, как я мог желать быть им. Я даже не очень талантлив; вся моя способность к работе, вероятно, заключается в свойствах моего характера и в отсутствии какого-либо заметного интеллектуального недостатка. Но я знаю, что подобный сплав очень благоприятен для медленного достижения успеха, что при благоприятных условиях я мог бы достичь большего, чем Нотнагель, по отношению к которому чувствую свое превосходство, и что я, возможно, смогу стать равным Шарко. Это не означает, что я стану таким, так как не располагаю столь благоприятными условиями и не обладаю ни гением, ни силой, чтобы создать их себе. Но возвращусь к предыдущей мысли. Мне хотелось сказать нечто совсем иное, чтобы объяснить, откуда берется моя неприступность и резкость по отношению к незнакомым людям, о которой ты говоришь. Все это лишь результат недоверия, так как мне столь часто приходилось испытывать, как простые и плохие люди дурно со мной обращались, это будет постепенно исчезать по мере того, как мне не нужно будет так сильно их опасаться, по мере достижения мною более независимого положения. Я всегда утешаю себя мыслью о том, что люди, находящиеся ниже меня по положению или на одном со мной уровне, никогда не считали меня неприятным, а так полагали лишь те люди, которые стоят выше меня или в каком-либо отношении являются вышестоящими по отношению ко мне. На меня это может быть не похоже, но тем не менее с начала моих занятий в гимназии я всегда находился в страстной оппозиции к своим учителям, всегда был экстремистом и обычно расплачивался за это. Зато когда мне удалось добиться привилегированной позиции стать во главе своего класса, когда мне оказывали общее доверие, им больше не приходилось на меня жаловаться.