Воспоминания - Сергей Сазонов

Отношения с Францией были безнадежны. Годы оказались бессильными залечить рану, оставленную на теле Франции отторжением от неё Эльзаса и Лотарингии. Германцы, совершив роковую ошибку насильственного присоединения этих крепко сросшихся с французским национальным организмом провинций, ожидали от французов не только беспрекословного признания этого невыносимого для их самолюбия отторжения, но и его забвения. Каждое о нём воспоминание во Франции истолковывалось в Берлине как вызов Германии или как проявление непримиримого шовинизма.

Об отношениях между Россией и Германией мне уже приходилось упоминать неоднократно на этих страницах. С нами мало считались в Берлине, и мои добросовестные усилия поставить на прочную и разумную основу наши отношения остались безуспешными. Наша бессмысленная война с Японией и вышедшие из неё первые революционные вспышки убедили немцев в том, что с нами не нужно было особенно церемониться, хотя иногда, в минуты просветления, как будто признавали за нами большие, хотя и сокрытые силы, и благодаря этому право на будущность. Но это бывало мимолетно, и чаще всего склонялись поставить нас как политическую силу на одну доску с Австро-Венгрией и, по возможности, мало принимали в соображение наши самые законные права и требования.

Из этого беглого обзора можно вывести заключение, что международное положение Германии было в 1914 году незавидным и приближалось к состоянию изолированности. Если когда-либо в её истории была минута, требовавшая от её государственных людей особенной бдительности и осторожности, то это была именно пора, предшествовавшая великой войне. Между тем можно сказать, не боясь ошибиться, что никогда уровень дарований и политического творчества не падал в Германии ниже, чем в эту эпоху.

Величественное здание Германской империи, сложенное сильными руками Бисмарка, простояло незыблемо сорок четыре года без переделок и починки, в то время, когда вокруг него весь мир обновлялся и перестраивался и сама жизнь Германии со стремительной быстротой пробивалась в новые русла мирового экономического развития. Строение германской государственности оставалось незатронутым ходом исторических событий и быстро изменявшимися условиями политической и экономической жизни всей Европы. На вид оно было все так же крепко и внушительно, как и прежде, и вера в его несокрушимость ни в ком не ослабевала. Даже для германских социалистов она обратилась в нечто похожее на догмат, и критика их не выходила из рамок профессионального долга. Лишь изредка раздавался, обыкновенно под прикрытием анонимности, голос предостережения, предвещавший Германии грядущие беды, но этот голос, прозвучав одиноко, быстро замирал, никем не услышанный. А между тем несокрушимая на вид твердыня Бисмарка кое-где обнаруживала трещины и нуждалась в приспособлении к потребностям вечно меняющегося времени. Молодой император, нетерпеливо сносивший превосходство дарований и политического опыта Бисмарка, удалил его на непрошенный и ненавистный ему покой, заменив его способным и добросовестным военным администратором, совершенно неподготовленным к роли руководителя внешней политикой Германии. Будучи помешан на неизбежности войны с Россией, он ознаменовал своё четырехлетнее пребывание у власти тем, что окончательно порвал последнюю связь между Германией и нами. За ним последовал умный и опытный в государственных делах старый барин, наиболее из всех преемников Бисмарка пригодный, по личным своим качествам, для поста государственного канцлера, но уже отживший свой век и дряхлый. Его сменил у власти гибкий и ловкий дипломат, талантливый и остроумный оратор, без крепких устоев и внутреннего балласта, человек того типа людей, которые делают блестящую карьеру в периоды международного благополучия. За время его управления внешней политикой Германия в первый раз открыто отождествила свою восточную политику с австро-венгерской, поддержав свою союзницу всей силой германского веса в самом недобросовестном и близоруком начинании венской дипломатии за последнюю четверть века. Эта союзническая услуга не была оценена в Австрии по достоинству и, как ни странно сказать, повела даже к временному охлаждению между Веной и Берлином. О впечатлении, оставленном в России этим выступлением, было говорено выше. Зато в Германии оно было прославлено на все лады, как акт «Нибелунговой верности».

Однако не может быть сомнения, что без этой дружеской услуги неблаговидная проделка австрийской дипломатии 1908 года не увенчалась бы успехом и Австро-Венгрия не стала бы, вероятно, так опрометчиво на наклонную плоскость антисербской политики, по которой она девять лет спустя докатилась до дна пропасти, увлекая за собой друзей и недругов. На этот же путь «Нибелунговой верности» вступил и следующий государственный канцлер, хотя и не сразу, так как в двух случаях [13], когда катастрофа казалась уже неизбежной, он своевременным вмешательством остановил зарывавшуюся союзницу и тем отсрочил день судный на некоторое время. Была ли это заслуга императора Вильгельма или его канцлера, я не берусь сказать, но её нельзя не признать, хотя она и была только временного характера. Когда же настало время, что руководящая Германией воля отреклась от своей свободы и подчинила себя добровольно своей союзнице, «Нибелунгова верность» стала проявляться с такой силой и с таким упорством, что против неё оказались бессильными все доводы разума и справедливости, и судьба Европы свершилась.

Понятно после того, что было сказано о тех, на долю кого выпало управлять наследием Бисмарка и соблюдать в должной исправности здание Германской империи, что эта задача оказалась им не под силу. Поэтому наследники Бисмарковой власти, сознавая в глубине души свою немощь, и не принимались за эту задачу в надежде, что гениальность творца германского единства обеспечит зданию империи долгие годы спокойного и прочного существования. Дело Бисмарка не подвергалось в Германии критике, а принималось с закрытыми глазами на веру с чувством подобострастного восхищения. Здание империи продолжало стоять в том же виде, в каком его оставил его творец, пребывая, по внешности, таким же несокрушимым и величественным, вопреки общему закону о недолговечности дел рук человеческих, требующих для продления своего существования постоянных исправлений. Бисмарк построил его отвечающим нуждам своего времени и соответственно особенностям склада своего ума, характера и дарований, не считаясь с неизбежным фактом перехода его политического наследства в руки эпигонов. В эту ошибку впадали все великие люди, создатели империй, духовные и политические реформаторы, основатели новых социальных систем и др., творя на свою мерку и забывая, что рано или поздно им придётся оставить работу всей своей жизни неоконченной на руки людям общечеловеческого калибра. Помимо того, дело Бисмарка, как и всякого другого созидающего историю человека, каким бы он не обладал предвидением, было рассчитано прежде всего на его собственное время, на удовлетворение потребностей его века, и поэтому не могло считаться раз и навсегда завершенным, а нуждалось в приспособлении к постоянно изменяющимся обстоятельствам, в которых те «невесомые», которым он отводил широкое место в человеческих делах, играют иногда решающую роль. Если бы Бисмарк мог прожить вместо одной две человеческих жизни, то он, может быть, нашёл бы в себе потребную гибкость, чтобы не дать окоченеть своему творению, и произвел бы работу, которая была бы нужна для его приспособления к духу и требованиям нового времени, и прежде всего внес бы изменения в ту систему союзов, которую он положил в основание внешней политики Германии и шаткость которой он не мог не сознавать. Вот этой-то работы не могли произвести эпигоны. Они продолжали жить на политический капитал, оставленный им Бисмарком, как будто этот капитал был неистощим. Заметив наконец, что вследствие быстрого процесса австро-венгерского разложения политический кредит Германии начинал терпеть ущерб, они стали искать спасения в мертворожденных комбинациях, вроде Германо-Русско-Французского союза, на который им удалось вырвать в Бьерке условное согласие императора Николая. Как я уже говорил, были и попытки прочного сближения с Англией, любимой мечты всех германских государственных людей, но хотели купить это сближение чересчур дешевой ценой.