Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

— Боже мой, Яков Кириллович, — в самом деле улыбаясь, качая головой, Завадская с удивлением и печалью смотрела на него. — Что же будет, когда вы уедете?!

— Думаю, это случится не так уж скоро. За это время процесс должен принять необратимый характер.

— И что же? Обезгуривание невозможно?

— Ну, как вам сказать. Теоретически, Анна Ивановна. Но дело в том, что опытный гуратор – как правило, это гурист, настоящий гуровец – кроме указанного научного метода, владеет ещё и навыками психологической и социальной инженерии, то есть манипуляции индивидуальным и общественным сознанием, на весьма высоком уровне. Ну, и так далее.

— Знаете, это всё очень мило. Чудесно. Но ведь это просто шутка…

— А вот теперь, Анна Ивановна, вы ошибаетесь. И сильно. Это же химия.

— Что?!

— О, это очень просто, Анна Ивановна, очень, очень просто. Нет, не химия – химия, сама по себе, достаточно сложна. Все эти дипины, эндорфины, гормоны… То самое явление, о котором мы только что говорили. Я так действую на людей. Чем моложе, чем чище – тем быстрее. На кого-то – медленнее, глуше. Но процесс идёт у всех. Ну, почти. Я заметил это очень давно, только долгое время не мог разобраться, в чём дело.

— А потом?!

— А потом – разобрался. Я уверен, когда-нибудь это всё будет доказано научно. Я – честное слово, не знаю, как – своим вызывающим, возмутительным поведением и наглой рожей запускаю в организмах людей какие-то химические реакции, которые приводят к ошеломляющим результатам, радующим меня несказанно. И знаете, до кого я добрался, Анна Ивановна? У кого такую реакцию запустил?

— Нет. Не имею ни малейшего представления.

— А вы подумайте, Анна Ивановна. Подумайте. Вы ведь, несомненно, слышали то, о чём люди стали поговаривать в последнее время. О таинственной и страшной службе сталинских контролёров. Слышали, правда?

— Яков Кириллович… Я не понимаю…

— Чуть-чуть терпения, Анна Ивановна. Так что же? Слышали? Не может быть, чтобы не слышали. Ужасные – и прекрасные – истории о внезапном появлении из-под земли, о спасённых из небытия, о странных, удивительных происшествиях. О том, как наводят настоящий порядок. Не страшный – настоящий. Некоторые уверены, что их, этих контролёров, ровно шестьсот шестьдесят шесть. Ну, это, разумеется, чушь. Зато всё остальное – правда.

— Это сказки, — горько сказала Завадская. — Сказки. Людям нужны сказки, я знаю. Но Вы?!

— А что – я? Я, Анна Ивановна, сказочник. Только я не простой сказочник, а волшебный. Я сказку делаю былью, Анна Ивановна. А знаете, с помощью чего я это делаю? С помощью вот этой вот самой химии. Я ведь человек исключительно современный, несмотря на некоторую пугающе средневековую атрибутику. Вот на науку, на химию – наша единственная надежда. Понимаете, Анна Ивановна?

— Вы?!?

— Ну, Анна Ивановна. Я – не более, чем хранитель равновесия. В том числе – равновесия между законом и порядком. Это только кажется, что порядок является следствием закона. На самом деле всё гораздо сложнее. Конечно, я физически не успеваю везде, где обязан успеть, но я кое-что всё-таки успеваю. Поэтому не надо бояться ни Маслакова, ни его визга. И вообще ничего не надо бояться. Главное – не надо врать. Прежде всего, ни в коем случае нельзя врать себе самому. И тогда, Анна Ивановна, тогда – всё получится. Конечно, всё получится не так, как хотелось бы. И даже совсем не так, как поначалу представлялось. Но то, что в результате получится, окажется гораздо лучше того, что есть сейчас. Уж вы мне поверьте, Анна Ивановна.

Завадская смотрела на него, смотрела… Смотрела так – и веря, и не веря, и боясь осознать, и осознавая, что услышала только что. В то, что говорил Гурьев, невозможно было поверить. Но – не верить Гурьеву?! Вот он сидит сейчас перед ней – красивый, совершенно непоколебимо серьёзный, с непробиваемой своей и пробивающей всё на свете улыбочкой, такой мирный, такой… Такой опасный, словно бомба, у которой уже догорает запал. За полмига до взрыва. И вдруг проговорила голосом, полным безмерного удивления:

— А ведь я… Ведь у меня нездоровое сердце, Яков Кириллович. А сейчас… Я сейчас поняла… Уже неделю. Да. Уже неделю – не болело ни разу…

— Я не лечу ни взглядом, ни наложением рук, — покачал головой Гурьев. — Ни сердечно-сосудистые заболевания, ни даже пустячный какой-нибудь геморрой. Иглотерапия и массаж – это пожалуйста. Никакой мистики или магии. Всё строго научно. А пассы – это не наш метод. Не наш. Так что?

— Что?!

— Вы теперь понимаете, до кого я добрался? И чего мне это стоило? Так вы будьте уверены – я никому не позволю мне помешать.

Вот теперь Анна Ивановна схватилась за сердце – да так, что Гурьеву пришлось поить её нитроглицерином.

— Что же мне делать? — жалобно спросила, отдышавшись, Завадская. — Я понимаю, понимаю, Яков Кириллович, голубчик, — нельзя, нельзя вам мешать. Ни в коем случае. Боже мой, да кому же такое в голову может прийти – вам мешать?!? Но… Но я же не просто так… Я же хочу помочь…

— От помощи я никогда не отказываюсь, — всё ещё держа её руку в своей, улыбнулся Гурьев. — Наоборот, помощь я принимаю с большим удовольствием. Как мне помочь, говорите? А давайте повесим в школе зеркала. Много, много зеркал. Везде, где только можно.

— Зе… Зе… Зеркала?!?

— Да, — кивнул Гурьев. — Именно зеркала. Во-первых, все люди, глядя на своё отражение в зеркале, неосознанно стараются подтянуться. Мужчины – распрямляют спину, втягивают живот, женщины улыбаются, поправляют причёску, облизывают или подкрашивают губки, чтобы были поярче. Это хорошо, Анна Ивановна, это вот совершенно замечательно. А ещё – зеркал боится нечистая сила. Как увидит зеркало – так сей же час с визгом кидается прочь. Вы увидите, например, как станет от этих зеркал Маслаков шарахаться. Так что зеркала – это просто необходимо.

— А… средства?!

— Фи, — Гурьев наморщил нос. — Деньги. Какая пошлость. Подпишите бумаги, я проведу по инстанциям. И, кстати, отличная идея – надо по всем школам в стране такую инновацию внедрить.

Он улыбнулся и кивнул, глядя на совершенно не помнящую себя Завадскую. И громко щёлкнул в воздухе пальцами – будто выстрелил.

Сталиноморск. 12 сентября 1940

Они вышли из школы. Гурьев посмотрел на девушку:

— Пойдём перекусим. А потом в крепость заедем, посмотрим, как там дела у нас продвигаются.

— Гур… Давай лучше домой пойдём, к Нине Петровне, я быстро обед приготовлю. Пожалуйста!

— На людях, дивушко, — улыбнулся Гурьев. — Пока лучше как можно чаще на людях. И вообще – с каких это пор мои приказы обсуждаются?

— Ладно, — девушка подчинилась, и Гурьев увидел – не без удовольствия. Даже в таком положении имелись свои прелести: например, возможность не отлипать от Гурьева целыми днями, — в школе, в крепости или вот так – в кафе или ещё где-нибудь. Неважно, где.

Гурьев и Даша обедали, — он облюбовал это кафе, в один из своих «циркулярных обходов вверенной территории», где заведующий-грек, сходу, в первый же визит, распознав в Гурьеве заоблачного полёта начальство, сам вставал к плите, и через сорок минут перед Гурьевым и его спутниками, после дивных греческих салатов с сыром фета, помидорами, оливками без косточек, — на столе возникала рыба, а к ней – домашнее вино. Нет, не рыба – Рыба. Гурьев в ответ не скупился, так что здесь и официанты, — судя по всему, родственники заведующего, и прочий персонал при его появлении начинал сиять, как Акрополь в лучах летнего солнца Эллады. Этот будущий семейный ресторан для ценителей вкусной, с любовью приготовленной еды ему очень, очень нравился. Нравилось всё – и еда, и хозяин, и будущее. И всё было замечательно – ну, не вообще, конечно, но – здесь и сейчас. Гурьев умел получать удовольствие от «здесь и сейчас» – везде и всегда. Всё было просто чудесно – пока Даша не застыла вдруг с вилкой у рта.

Гурьев расфокусировал зрение и чуть повернул голову. Так ты пощупать меня решил, нежить, подумал он. Ну, давай. Давай.

Трое вошли в зал, огляделись – по-хозяйски, с видом людей, привыкших к страху окружающих. «Фрайеров», какими были для них все люди вокруг – кроме них самих. Грязная пена, подумал Гурьев. Сколько такой пены старательно взбили, как венчиком для сливок, «карающим мечом революции». А как ещё удержать запертых за колючкой людей в узде повиновения? Вохры на всех не хватит. Вот и эти пригодились. Красавцы, ничего не скажешь. Менестрели по фене. Романтики форточки. Социально близкие. Родня. По прямой линии. Только без рук, мысленно вздохнул Гурьев. Только без рук.

Троица, лавируя между столиками, приближалась. Приближалась нагло, нехорошо – уронив пару стульев, задевая гостей. Даша стала покрываться гневным румянцем, а Гурьев продолжал делать вид, что полностью увлечён процессом поглощения пищи. Они остановились, и старший спросил насмешливо: