Тридцатилетняя война - Сесили Вероника Веджвуд

Никогда еще Германия не видела такого десанта: двадцать восемь военных кораблей и столько же транспортов, шестнадцать кавалерийских эскадронов, девяносто две пешие роты, артиллерия, всего, правда, тринадцать тысяч человек[737]. Войско само по себе небольшое, но король уже набирал солдат в Германии, и он вовсе не собирался побеждать, полагаясь лишь на численное преимущество. В отличие от многоязыкой орды наемников его армия отличалась сплоченностью и единством цели. Кавалеристами и канонирами были в основном подданные короля: высокие и мускулистые уроженцы юга Швеции, бледнолицые, светловолосые и голубоглазые; коренастые, приземистые и смуглые лопари на косматых пони, этих всадников немцы считали людьми лишь наполовину[738]; сухопарые и бесцветные финны, дети севера. Все они любили своего короля, он был для них сюзереном, генералом, почти Богом.

С пехотой все обстояло иначе. Ее ядро составляли шведы, а основная масса состояла из шотландцев, немцев и других наемников, набранных в разных войнах. Густав Адольф не пренебрегал принятой и в других войсках практикой набора в армию заключенных, однако, в отличие от генералов, король требовал от всех без исключения верности не только знамени, но и идеалам, за которые он сражался и был готов отдать свою жизнь. Он брал в армию людей вне зависимости от вероисповедания, хотя лютеранство считалось в войсках официальной религией. Молитвы совершались два раза в день, и каждый солдат обеспечивался карманным сборником церковных гимнов, подходящих для битв.

Дисциплина в войсках была относительно высокой. Неукоснительно соблюдался приказ не нападать на больницы, церкви, школы и людей, связанных в той или иной мере с ними. Четверть нарушений, перечисленных в уставе, наказывалась смертной казнью, и в отсутствие короля полковники сами выносили приговоры[739].

Однако и суровые наказания могли оказаться недейственными, если бы не играла свою роль необыкновенная личность короля. Главной причиной беспорядка в любой армии всегда была несвоевременная и нерегулярная выплата жалованья, и эту проблему не могли решить ни Густав Адольф, ни Аксель Оксеншерна. Швеция была страной бедной, и канцлер, отвечавший за финансы, старался оплачивать военные расходы за счет податей и пошлин, взимавшихся в Риге и портах польского побережья[740]. Однако их не хватало, и часто случались перебои в доставке денежных средств. Густав Адольф платил своим солдатам в другой валюте. Он никогда не забывал об их благополучии, и если денег не было, то солдаты по крайней мере обеспечивались нормальным питанием и одеждой. Каждому выдавался меховой плащ, перчатки, шерстяные чулки и сапоги из водонепроницаемой русской кожи[741]. Как писал сэр Томас Роу, король не нуждался в деньгах, чтобы вдохновлять своих людей, им было достаточно его благоволения, дружеских слов и внимательного обхождения[742]. В исключительных случаях, и только в исключительных случаях, он позволял армии, в ограниченных пределах, добывать жизненные блага грабежом.

В этом и состояла обратная сторона восхитительной дисциплины в его армии. Когда по политическим или стратегическим соображениям Густав Адольф хотел разорить страну, он отпускал вожжи, и солдаты старались наверстать упущенные возможности.

Густав Адольф, помимо всех прочих достоинств, обладал и пропагандистскими навыками. За месяц или даже больше до отправки армии его агент Адлер Сальвиус будоражил всю Северную Германию разговорами о германских свободах и беззаконии имперских властей, а накануне высадки выпустил на пяти языках манифест, обращенный к народам и правителям Европы и провозглашавший поддержку королем прав протестантов[743]. Сразу же после высадки появился еще один манифест, утверждавший, что короля вынудила подняться на защиту угнетенных народов интервенция Фердинанда в Польше. Он тщетно пытался прийти к согласию с императором мирным путем, но и в Любеке, и в Штральзунде его посольства были отвергнуты. Поняв наконец, что германские курфюрсты не способны защитить свою церковь, он решил сам взяться за оружие[744].

20 июля Густав Адольф вошел в Штеттин, столицу Померании, настоял на встрече с миролюбивым и старым герцогом и принудил его стать союзником и дать денег. Несчастный старик согласился, но тут же отписал Фердинанду, извиняясь и оправдываясь форс-мажорными обстоятельствами[745]. Если герцог не заплатит, то он должен будет заложить ему Померанию, потребовал шведский король, спустя три недели после высадки предъявив права на крайне важный участок Балтийского побережья.

У него уже имелись потенциальные плацдармы и в других районах Германии. Изгнанные герцоги Мекленбурга были его союзниками, сам он заявил о готовности вернуть Фридриха Богемского в Пфальц[746], а перед завершением 1630 года заключил альянс с ландграфом Гессен-Касселя. Но важнее всего для него была дружба с Христианом Вильгельмом, свергнутым протестантским администратором Магдебурга, ключевой крепости на Эльбе, одного из самых богатых городов Германии, стратегически нужного и Густаву Адольфу, и Тилли. Город не поддавался императору, и если Густав Адольф займет его, то сразу же сможет объявить себя заступником протестантов.

С помощью шведов Христиан Вильгельм снова завладел городом 6 августа 1630 года, заявив, что будет защищать епископство, опираясь на Бога и короля Швеции, от любых захватчиков. Протестантские сочинители листовок публиковали его заявление с радостью, но в Магдебурге не ликовали, а боялись: бюргеры и любили свою веру, и опасались последствий восстания. Когда Христиан Вильгельм занял епископский престол, над городом полетели стаи воронов, издававших пронзительные крики, на зловещем закате солнца среди туч начинали сражаться какие-то странные армии, а под пламенеющими отсветами неба Эльба казалась кроваво-красной[747]. Европа аплодировала, а жители Магдебурга ходили угрюмые и бранились со своими защитниками.

Густав Адольф зимовал в Померании и Бранденбургской марке. Нехватка провианта вынудила его пораньше отправиться в поход[748]. 23 января 1631 года он прибыл в Бервальде, намереваясь затем идти во Франкфурт-на-Одере, следующий крупный центр в его военной кампании. В Бервальде король принял агентов Ришелье и подписал долгожданный договор об альянсе.

Бервальдский договор касался свободной торговли и взаимодействия в защите Франции и Швеции. Но в нем были и более серьезные обязательства. Густав Адольф обещал держать в Германии армию численностью тридцать тысяч пехотинцев и шестьсот всадников. Франция должна была взять на себя полностью или частично все расходы и перечислить в казну Швеции 15 мая и 15 ноября двадцать тысяч имперских талеров. Густав Адольф, кроме того, ручался гарантировать свободу вероисповедания для католиков по всей Германии, не трогать земли Максимилиана Баварского, друга Франции, и не заключать сепаратные мирные договоры по крайней мере в течение пяти лет[749].

Густав Адольф оказался не только превосходным администратором и полководцем, но и отличным дипломатом. Он заставил Ришелье поднять цену договора с пятнадцати до двадцати тысяч талеров и уговорил продувного кардинала пойти на то, чтобы скомпрометировать себя опубликованием соглашения с протестантской державой[750]. Король хорошо понимал: если договор останется технически тайным, то люди будут шептаться о том, будто он постыдился стать пешкой в руках Франции. Подписав тайный договор, он казался бы всем лишь марионеткой; подписав договор открыто, Густав Адольф представал равным союзником Франции.

Имело ли это какое-то значение? В борьбе с Габсбургами Ришелье хотел использовать бьющую через край энергию такого ревностного поборника прав протестантов, как король Швеции. Народы Северной Германии уже вставали под его знамена, священники молились на него, их сыновья становились его сподвижниками. Дело протестантов обрело новую силу. Ришелье и его помощники в душных приемных Лувра думали, что они хорошо знают свое дело. Испокон веков политики пользовались отвагой и духовной страстью мужественных людей, и французы вообразили, будто в Бервальде они приручили и подмяли под себя шведского короля.

Они крупно ошибались. Вера короля была искренней, как и его желание помочь униженным протестантам. Густав Адольф не был ни солдафоном, ни фанатиком. «Он смелый государь, — рассуждал сэр Томас Роу, — но достаточно умен, чтобы беречь себя и исполнить свое предназначение служить народу»[751]. «Он остановился на берегу Рубикона, — говорил английский дипломат, — но не перейдет его, пока друг не построит мост»[752]. Ришелье вряд ли думал, что строит мост для короля Швеции. Скорее наоборот: Густав Адольф должен был построить мост для французов. Однако кардинал и его агенты перехитрили самих себя. Король Швеции подписывал договор в Бервальде с открытой душой. С помощью французской валюты он очень скоро добьется независимости от замыслов Ришелье. Использование другого человека в своих целях не обязательно игра в одни ворота.