Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II - Петр Романов

Историк Костомаров пишет, что Ломоносов выступал «с псевдопатриотической точки зрения»:

…Он ставил Миллеру в осуждение, что тот пропустил удобный случай похвалить славянский народ, не признает славянами скифов, очень поздно определяет прибытие славян в здешние места; что полагает расселение славян в России гораздо позже времен апостольских, тогда как церковь ежегодно вспоминает прибытие апостола Андрея в Новгород, где и крест был им поставлен; что такое мнение недалеко до критики и на орден Святого Андрея Первозванного; что первых русских князей Миллер производит от безвестных скандинавов… что Миллер производит имя Российского государства от чухонцев… и, наконец, приводимые им описания частых побед скандинавов над россиянами – «досадительны».

Как легко заметить, спор получался далеко не научный, в нем можно расслышать отзвуки выстрелов под Нарвой и Полтавой.

В другой раз предметом спора стала фигура знаменитого покорителя Сибири Ермака. Патриот Ломоносов никак не мог согласиться с утверждением ученого-немца, что казак Ермак до своих славных сибирских подвигов промышлял грабежами на юге России. И этот вывод Миллера сегодня никто не оспаривает.

Из-за нападок со стороны русских патриотов несчастного немца не единожды снимали с профессорской должности, но затем каждый раз возвращали на место, поскольку талант его был очевиден и бесспорен. Ломоносов нападал на Миллера, не извлекая никаких уроков из собственного жизненного опыта. Он будто забыл, что нечто подобное происходило раньше с ним самим, когда его талант старались не замечать, когда его работам препятствовали, когда научные аргументы в споре подменялись демагогией.

Несмотря ни на что, Миллер заслуженно вошел в историю русской науки. Как вошел в нее и гениальный русский ученый Ломоносов, которому очень мешали в работе вовсе не немцы, как принято утверждать, а интриганы. Русские в том числе. Национальность была делом второстепенным. На первом месте стояли зависть и некомпетентность.

Во внешней политике Анны Иоанновны можно выделить победы русского оружия над турками (войсками командовал немец Миних) и полную беспомощность русской дипломатии (немец Остерман). Российская дипломатия оказалась неспособной извлечь из военного успеха никаких дивидендов. Плоды от русской победы собрали австрийцы, на поле боя уступившие всем, кому смогли. Союз с Австрией и противостояние с турками и Францией Анна Иоанновна унаследовала от предшественников. С турками воевал Петр, с Францией поссорился он же после того, как расстроился брак его дочери Елизаветы с Людовиком XV.

Когда Анна Иоанновна, подавив попытки ограничить ее самодержавие, вступила на престол, большинство европейских стран ее приветствовало. Император германский (австрийский) заявил русскому посланнику, что будет твердо придерживаться старых договоренностей. Прусский король, узнав о восстановлении в России самодержавия, пил за здоровье новой российской государыни. Он радовался, поскольку, с его точки зрения, Россия могла теперь распоряжаться в делах Курляндии без всякой оглядки на Польшу.

В Дании были счастливы уже оттого, что новую российскую императрицу зовут Анна Иоанновна, а не Елизавета Петровна. «Петровна» находилась в близких отношениях с голштинским двором, а датчане спорили с голштинцами из-за Шлезвига, поэтому для них было очень важно, на чьей стороне окажется Россия. Англия пребывала в союзе с Австрией, а значит, и в корректных отношениях с Россией. В Стокгольме одобряли вообще любые перемены в Петербурге, потому что каждый раз надеялись, что со сменой русской власти удастся пересмотреть тяжкие для Швеции итоги Ништадтского мира.

С воцарением Анны Иоанновны внешняя политика России серьезных изменений не претерпела. Единственным сторонником перемены курса, то есть за союз с Францией и против союза с Австрией, в это время был лишь фельдмаршал Миних, убежденный в том, что австрийцы пытаются загребать жар русскими руками. Миних оказался прав, но не смог противостоять влиятельному Остерману.

В итоге Россия оказалась втянутой в спор вокруг польского престола на стороне австрийцев и направила свою армию в Польшу. Расхлебывать кашу, заваренную Остерманом, по долгу службы пришлось как раз Миниху. Под его командованием русские войска осадили Данциг (Гданьск), где вынудили к сдаче смешанный польско-французский гарнизон.

Затем, когда не без помощи французской дипломатии обострились отношения с Портой и Россия влезла в персидские дела, снова именно ему, фельдмаршалу Миниху, пришлось воевать с турками. Под его начальством русская армия разорила Крым, завоевала Молдавию, одержала блестящую, невиданную еще в истории России победу над турками в Ставучанах, за что русские военные историки ставят фельдмаршала в один ряд с крупнейшими отечественными полководцами. На том, что всех этих побед удалось достичь лишь ценой больших потерь, внимание обычно не акцентируется. Отчасти это и справедливо, поскольку дело не в Минихе. К сожалению, русская, а затем и советская армия почти всегда воевала, не считаясь с потерями, как будто людской потенциал России неисчерпаем.

Все эти столь дорогие для русских виктории перечеркнул так называемый Белградский мир 1739 года. Многие историки считают это соглашение самым постыдным в русской истории. Австрийцы начали сепаратные переговоры с турками, по сути предав Россию. Остерман, проявив преступное недомыслие, присоединился к переговорам слишком поздно, когда все вопросы были уже решены без русских дипломатов.

В результате, принеся огромные жертвы, Россия по условиям Белградского мира не получила ничего, в отличие от Австрии. Более того, некоторые статьи договора с Османской империей являлись для России просто позорными. Укрепления крепости Азов, согласно Белградскому миру, должны были быть разрушены, а сам город становился границей – «барриерою» – между двумя империями. России запрещалось держать флот на Азовском и Черном морях, торговля с Османской империей могла вестись исключительно на турецких кораблях, и так далее.

Рассказывают, что, когда после этого позорного соглашения к Миниху приехал французский парламентер, фельдмаршал горько жаловался собеседнику:

Я давно уже пытался соединить союзом Россию с Францией. Я всегда был того мнения, что император более нас имеет повод вести войну, а мы, ставши его союзниками, останемся в убытке. Я уже представлял [говорил], что император всегда привык обращаться со своими союзниками как с вассалами: свидетели тому англичане и голландцы, которые вовремя узнали весь вред от этого союза и удалились от него как умные политики. Мои представления не приняты! Но теперь они оправдались событиями, после того как император, с которым мы вошли в союз, совершенно покинул нас, – может быть, по вероломству, а может быть, по слабости; во всяком случае, плохое дело – союз с вероломными и малосильными.

Слова Миниха о России, с которой обращаются как с вассалом, это своего рода обоюдоострый меч, поскольку упрек обращен не только в адрес австрийцев, но и в адрес Анны Иоанновны.

Вырвавшись уже перезрелой 37-летней дамой из провинциального затворничества в Митаве, герцогиня Курляндская так и не смогла стать настоящей императрицей. По своему менталитету она оставалась среднестатистической русской помещицей, вдруг получившей счастливую возможность расширить свое имение до размеров всей России и хлестать по щекам, когда вздумается, теперь не только своих, но и всех соседских горничных. Стоит ли после этого удивляться, что из приграничных областей России жители в те времена валом бежали за рубеж. Многие районы обезлюдели так, будто там прошла война или случился мор.

Екатерина I тоже ощущала себя домохозяйкой. Она, однако, на примере своего великого мужа узнала, что такое настоящий государственный деятель, а потому даже не пыталась править сама и передоверила важнейшие дела наиболее близкому ей человеку – Меншикову. Анна Иоанновна, наоборот, наслаждалась открывшимися просторами своего нового имения и возможностью высечь любого подданного в любой момент, но при этом не имела ни малейшего представления о том, в чем, собственно, заключается роль государственного деятеля.

Многие указы той эпохи вошли в историю из-за их нелепости. Чего стоит, например, указ Анны Иоанновны составить Синод «в числе 11 членов из двух равных половин, великорусской и малороссийской». Ничего удивительного, если учесть, что Кабинет министров занимался тем, что просматривал счета за кружева для императрицы и решал важнейший вопрос выписки зайцев для двора, чтобы пострелять в них, сидя в кресле, не выезжая на утомительную охоту.

Под стать себе императрица подобрала и компанию. Единственным из высших чиновников, всерьез болевшим за государство Российское, оказался Миних. Достойный ученик петровской школы, он не мог вести вассальную политику. Анна Иоанновна, Остерман и Бирон могли. Или – что, пожалуй, точнее – они просто не могли действовать иначе, поскольку среди многих других напастей прихватили и болезнь под названием «провинциализм».