Тропинки к паучьим гнездам - Артур Х. Рикка

— Ты в состоянии меня понимать? — старик выговаривал отчетливо и громко каждое слово.

Андрей молча кивнул, не сводя глаз с повязки на поясе старика, уже покрытой грязной коростой свернувшейся крови.

— Возьми себя в руки! Ты должен четко и быстро выполнить все, что я тебе скажу. Если ты в течение ближайших трех часов не покинешь Россию, то ты этого не сделаешь никогда! У тебя есть это временное окно. После этого тебя обнаружат и ликвидируют. Ты понял меня?

Журналист снова молча кивнул, нервно облизав пересохшие губы.

— Я твой единственный шанс. Не задавай вопросов. Просто выполняй, что я тебе скажу. Сейчас ты быстро пойдешь в ту сторону, — старик рукой указал направление, — по тропинке через лес два километра. Тропинку найдешь легко — за пристройкой сортира. Она выведет тебя на Калужское шоссе. На дороге увидишь оливково-зеленые «Жигули». Вот ключи от машины. Бак полный. Заводишь машину и едешь сюда за мной. Обратная дорога тебе знакома. Ты все понял? Сможешь сделать это?

Андрей кивнул, развернулся и не говоря ни слова, почти бегом, ринулся в сторону леса.

«Только бы не наложал», — устало подумал старик и медленно осел на пол гаража, откинувшись спиной на заднее, полностью сдутое прямым попаданием из «Глока», колесо «Волги». Он не мигая смотрел туда, откуда должен был появиться «Жигуль», продолжая сжимать в руке свой «СП», в магазине которого не хватало двух патронов.

Ему надо было продержаться еще, как минимум, пару часов. Это было то критическое время, которое имело значение для исчезновения обоих. И именно из-за этого, первое, что он сделал — это эпинефриновый укол шприц-тюбиком, который достал из барсетки. Потом он вколол остатки калипсола водителю «Волги», прямо через ткань брюк. После такого, если тот выживет, то будет долго невменяем.

Теперь же, борясь с волнами слабости, он ожидал зеленый автомобиль. Старик взглянул на наручные часы. Прошло 30 минут. Если машина не появится, надо придумывать другой план отхода. Значит, что-то пошло не так. И он лихорадочно заставлял себя думать, не забывая зорко следить за краем леса.

Вдали послышался шум мотора. Из-за лесополосы выскочил зеленый «Жигуль» и, бренча плохо подогнанными деталями кузова, направился в его сторону. Когда машина остановилась перед дверью гаража, он, уже слегка покачиваясь, стоял на ногах. Из машины выскочил журналист и бегом направился к нему. «Выглядит намного лучше», — отметил про себя Карташов, наблюдая как бы со стороны, как Хариг подхватил его и быстро повел к машине.

И вот теперь они ехали по Калужскому шоссе в сторону области. Старик снова посмотрел на циферблат часов. 18.17. До взрыва на Нахимовском осталось 13 минут. И тогда все завертится! Надо было спешить и приступать к завершающей фазе.

— Останови здесь. Сверни на обочину, — потребовал он, оглядываясь вокруг.

Хариг, бросив беспокойный взгляд на старика, включил правые «габариты», съехал с дороги и аккуратно остановил автомобиль.

— Выйди из машины, открой багажник. Там увидишь большую спортивную сумку. Достань ее и занеси в салон.

Журналист, без слов (в последнее время он стал неразговорчив, что устраивало старика) вышел из машины, открыл багажник, достал большую черную спортивную сумку и, обойдя машину сзади, открыл заднюю дверь и положил сумку перед стариком, вопросительно глядя на него.

— Открой, — потребовал старик.

Андрей потянул за молнию, и сумка открылась.

— Достань оттуда две коробки. Это новые сотовые телефоны с «чистыми» номерами. Собери оба аппарата. Один твой, второй — мой. Хорошо… Теперь загляни во внутренний задний карман сумки. Там твои документы. Узнаешь себя?

Хариг раскрыл немецкий паспорт. Заглянул внутрь и почти равнодушно кивнул.

При всем том, что старик слабел на глазах, от безысходного вида и крайней эмоциональной истощенности журналиста, которая придавала ему даже почти мужественный вид, он внутренне усмехнулся.

— Мы уже прорабатывали твою легенду, и ты ее хорошо знаешь. Ты немец-репатриант, родившийся в России, и по правительственной программе вместе с семьей недавно эмигрировал в Германию. Этим и объясняется твое крайне плохое знание немецкого языка. Документы у тебя высшего качества, и проблем нигде не будет. Главное, чтобы ты не дергался на фейс — контроле в аэропорту. Твой вылет через полтора часа. Ты уже зарегистрирован. Это твой единственный шанс. Если не успеешь на этот рейс — ты не жилец. Запомни это хорошо. В сумке свежая одежда. Приведи себя в порядок. Там же и кепка с длинным козырьком. Быстро выходи из машины, отойди подальше и тормозни шабашника до аэропорта. Если не успеешь на этот рейс — тебя задержат. Запомни это хорошо! В Тегеле, куда ты приземлишься, тебя встретят, и ты воссоединишься со своей семьей. В сумке есть деньги на дорогу. Их немного. У твоей жены на руках достаточно крупная сумма, чтобы вы прожили, не нуждаясь, пока адаптируетесь. По документам вы уже натурализованы. Все в ваших руках. Долетишь — просто скинь мне сообщение «67» на номер, который уже введен в память твоего телефона. Потом сразу же разбери телефон и выброси его. Выброси обязательно. Больше мы с тобой не увидимся.

Парень вскинул голову:

— А ты как? Что будет с тобой в таком состоянии?

Старик устало ухмыльнулся:

— За меня не беспокойся. Мы сейчас друг для друга обуза. Когда отойдешь от машины, я позвоню кое-куда. Есть люди. Приедут. … А сейчас быстро выходи. Отойди подальше и делай, как я сказал. Ты теряешь время, а его у тебя и так в обрез. Удачи! … Уходи! …

Старик уже не смотрел в сторону журналиста. Он достал из кармана своего плаща шприц-тюбик и вколол его себе. Потом взялся за телефон, набирая только ему известный номер…

24

… Еду я на родину,

Пусть кричат — уродина,

А она нам нравится,

Хоть и не красавица,

К сволочи доверчива,

Ну, а к нам — тра — ля — ля — ля…

Голос Шефчука пробивался сквозь равномерный гул авиационных двигателей, будто пророчество, или насмешка. Я устало откинулся на спинку кресла, глядя в мутный иллюминатор самолета, летящего из аэропорта Домодедово (Москва) в Тегель (Берлин).

До последнего момента не верилось, что меня не задержат в аэропорту.

Когда на паспортном контроле меня попросили снять кепку, мое состояние было близко к истерике. Только глубокое эмоциональное истощение, граничащее с безысходной обреченностью и оглушительным безразличием, как это ни странно, помогли мне сохранить видимое спокойствие. Но пограничник равнодушно взглянул на паспорт, потом на мое лицо и, зло поставив