Тэмуджин. Книга 2 - Алексей Гатапов

Долго длилось молчание.

– Ладно, – протянул нукер, – в такую жару и в самом деле никто не усидит в овечьей шерсти… Блохи съедят… Поехали.

Ночью Сорхон с сыном вырыли его из арбы. Луна скрывалась за тучами. Убрав прутья, они втроем торопливо забросали шерсть обратно, перевязали веревки.

– Иди к реке, – сказал ему Сорхон, – мы подойдем позже.

У тальников Тэмуджин дождался их. Сорхон нес в руках ловушку для рыбы из ивовых прутьев. «Для отвода глаз, – понял Тэмуджин. – И меня одного отправил вперед из опаски, что кто-нибудь увидит…»

Сорхон оставил сына с ловушкой на берегу, а его повел в сторону. Прошли с полусотню шагов и зашли в заросли. Под развесистой ивой стояла лошадь.

– Кобыла, – сказал Сорхон, – другой подходящей лошади не нашлось, но и эта неплохая, можно ехать.

Тэмуджин обрадованно подошел к ней, взял под уздцы. Лошадь поначалу норовисто отдернула голову, потом, привыкая к нему, застыла на месте.

Через войлочный потник на спине были перекинуты связанные вместе бурдюк и увесистый мешок. Сорхон нагнулся и взял из травы лук, сунул ему в руки две стрелы, нож в берестяных ножнах.

– Айрак и мясо в мешках… – сказал Сорхон. – Чуть было ты не развеял мой род пеплом по степи. Когда станешь нойоном, может быть, вспомнишь об этом и чем-нибудь поможешь моим детям…

– Никогда не забуду, брат Сорхон, как ты мне помог, – расчувствовавшись, тепло сказал ему Тэмуджин. – Помогу и тебе чем смогу.

– Ну, езжай поскорее… – сказал Сорхон и, подержав ему ногу, помогая взобраться, давал последние наставления: – Езжай по северной стороне и держись подальше от Онона. Агу переходи где-нибудь повыше. Лучше ехать ночами, а днем пережидать где-нибудь в лесу. Ну, прощай!

– Прощай, брат Сорхон…

Тэмуджин выехал из зарослей и тихим шагом двинул в сторону от куреня. Луна все еще скрывалась за тучами. Кобыла под ним, чувствовалось, была резвая, можно было ускакать от встречных людей. Лук за спиной, две стрелы и нож за волосяным поясом – хоть какое-то оружие – придавали ему бодрости.

Он обогнул курень с востока, выехал на северную сторону и по пологому месту почти бесшумно перешел Хангил. Остановив лошадь на том берегу, он долго и пристально смотрел на смутно темнеющий в степи курень тайчиутов.

Он резко повернул лошадь и порысил на запад, вслед за смутно белеющим лунным пятном в просвете темной грозовой тучи. Торопя лошадь, радостно чувствуя легкость во всем теле без канги, он привычно озирал небо над собой, пытаясь сквозь редкие бреши разглядеть знакомые звезды, означить свой путь.

Часть третья

I

Нашествие трех могущественных племен в долины исконных монгольских рек – Керулена и Онона – разом перевернуло всю устоявшуюся за многие годы после татарских войн жизнь здешних родов. Если до этого монгольские рода жили в добром или плохом мире, сохраняли какие-то приличия между соплеменниками, то отныне они окончательно раскололись на два враждебных стана – воевавших и не воевавших против чужеземцев. Вскоре, когда накопились счеты и обиды из-за пастбищ, угнанный скот, потравы, пошла беспорядочная вражда и между самими борджигинскими родами. В несколько летних месяцев жизнь монголов перевернулась с ног на голову и жили они теперь в смятении, не зная, откуда ждать новых ударов, к кому прислониться, кому верить.

Еще в самом начале войны, когда чужеземцы вступили на монгольскую землю, они всем встречным людям объявляли, что ищут только тех, кто напал на онгутов прошлой зимой, и не будут трогать невиновных перед ними. И многие рода, которые не участвовали в зимнем набеге – джелаиры, хонгираты, олхонуты, джадараны и другие – оправившись после первого удара, остались на своих местах, признав силу пришельцев и поднеся им подарки скотом и дорогими мехами. Быстро сговорившись между собой, они решили, что не нужно участвовать в этой сваре, затеянной Таргудаем: пусть он сам расхлебывает свое варево и своей головой отвечает перед теми, кого он задел.

Тем же, которые в последние годы примыкали к тайчиутам и участвовали в зимнем набеге, – в основном это были ближние борджигинские рода – хоть они и были озлоблены на Таргудая за все невзгоды, деваться было некуда и они бежали вслед за ним, а некоторые и раньше его, в низовья Онона – на Боржу, Агу и дальше на Шэлгэ. И там они все, в тесноте и столкновениях между собой – в основном из-за пастбищ для своих стад и табунов – пережидали смутное время.

Общая опасность, все же, заставила их объединить свои силы. Где-то выше Аги по обеим сторонам Онона был поставлен крупный заслон врагу из трех с половиной тумэнов. Сначала там встали тысячи бывшего войска Есугея – после того, как они выручили тайчиутов и прогнали онгутов с генигесами, они простояли в том месте несколько суток и потом отошли по реке на северо-восток. Через несколько дней тайчиуты, наконец, собрали свои войска, рассеянные по степи с табунами и добавили к ним свой тумэн. После этого начали выделять свои отряды и другие рода. Кроме этого заслона еще столько же воинов было при куренях и табунах; шли слухи, будто новое нападение готовят на них восточные татары.

Первый летний месяц прошел в нерешительном ожидании с обеих сторон между пришельцами и борджигинами. Пришельцы, насчитывавшие вместе около пяти тумэнов, расставили свои силы широким кругом между реками Баян и Шуус. Отсюда они крупными силами делали набеги вокруг по степи, набрав огромную добычу из награбленного и собранного из того, что бросили в спешке бежавшие в низовья Онона борджигинские рода. Захваченные табуны пришельцы не трогали, пасли их рядом со станами своих отрядов, а для пропитания облавили дзэрэнов, густыми косяками пасшихся в сухих степях к югу от Шууса и Баяна.

Идти всеми силами в наступление на укрепившиеся на Аге тумэны монголов пришельцы не решались: силы там скопились немалые и по всему было видно, что они будут огрызаться не хуже волков, загнанных в теснину.

А в начале второго летнего месяца вдруг спешно снялись и ушли с Онона и Керулена чжурчжени – до этого к ним приходили гонцы с юга – видно, появилась нужда в других местах их обширных владений. С дальних холмов монголы видели, как они, уходя, гнали перед собой многотысячные табуны отборных коней и коров. Скакавшие за табунами всадники изгоняли из бегущих косяков обессилевших жеребят и лончаков, телят, безжалостно отрывая от них маток, порывающихся к ним, плетями угоняя их дальше. К оставшимся в степи одиноким детенышам из-за оврагов и увалов спешили конные и пешие монголы, уводили к своим куреням и айлам.

После чжурчженей так же спешно ушли татары и онгуты – одни на восток, другие на юго-запад – и каждый гнал перед собой свою долю добычи.

И тут-то, когда ушли чужеземцы, наконец, началась настоящая вражда между родами племени монголов. Те улусы, которые вместе с тайчиутами укрывались в низовьях Онона, хлынули оттуда обратно и с ходу стали захватывать чужие земли, оставленные другими родами на осень и зиму. Отступавшие вместе с тайчиутами рода вдруг уверились в том, что теперь они вправе наказывать тех, которые остались на месте. Начались захваты стад и табунов, избиения и убийства людей в степи.

На озере Цагаан в верховьях Шууса в середине молочного месяца произошла первая крупная стычка между тайчиутами и джадаранами, прославившаяся после как Цагаанская битва. Один из мелких борджигинских нойонов со своими людьми попытался занять урочище по левому берегу реки, но встретил решительный отпор от стоявшего там куреня. Тут же, наспех собравшись, сошлись в степи по полтысяче всадников с обеих сторон. Сражение было не такое большое по числу воинов, но бились монголы между собой жестоко и беспощадно, во много раз злее, чем недавно с чужеземцами. Разошлись с немалыми потерями с обеих сторон, проклиная друг друга, обвиняя во всех грехах и давая клятвы отныне мстить своим обидчикам до полного искоренения.

Старейшины пытались образумить молодых нойонов, пытались принудить их к общим переговорам, но те уже никого не слушали. Нойоны укрепляли свои курени, прощупывали связи между собой и заключали договора – одни против других, давали друг другу обещания, но уже никто никому до конца не верил.

Положение Таргудая теперь снова укрепилось и даже, казалось, стало прочнее, чем в прежнее мирное время: больше не к кому было прислониться борджигинским родам в это смутное время, когда стало опасно жить самим по себе. Не было времени выбирать между собой другого вождя, а у Таргудая было какое-никакое, а устоявшееся, привычное для слуха имя. И теперь в тайчиутскую ставку снова стали приезжать не только ближние, но и такие дальние, норовистые и гордые раньше бугунодские и бэлгунодские нойоны, да и другие, которые раньше неохотно признавали Таргудая за вожака в племени.

Единственными, кто остались в стороне от внутренней войны, оказались бывшие тысячи Есугея. Когда ушли из монгольских степей чужеземцы и борджигинские рода стали возвращаться с низовьев Онона, те не пошли вместе со всеми и остались в долине Аги. Таргудай не сразу заметил это, а узнав, поначалу не стал лишний раз звать их: теперь тайчиуты снова были в силе и чести, и пока можно было обойтись без них. Но после стычки с джадаранами, когда стало ясно, что без крупных столкновений не обойтись, он послал к ним своих гонцов с призывом громить керуленских изменников, привечавших у себя чужеземцев. Ответ есугеевых тысячников был неожиданный: «Мы помогли тебе в трудное время, без зова пришли на помощь, а на этот раз мы не пойдем, не хотим воевать с соплеменниками».