История жизни, история души. Том 1 - Ариадна Эфрон

5Надежда Васильевна Крандиевская (1891 -1968) - скульптор, живописец. Ею выполнены два ранних скульптурных портрета М.И. Цветаевой и написаны портреты С.Я. и Е.Я. Эфрон. Портрет же С.Я. Эфрона, сидящего в шезлонге, написан Магдой Максимилиановной Нахман, подругой Е.Я. Эфрон, автором портрета М.И. Цветаевой (1913) (местонахождение обоих портретов неизвестно).

6 Имеется в виду возвращение в 1937 г. в СССР.

7 Домашнее прозвище Надежды Львовны Лебуржуа (1855-1943). Внучка француженки-гувернантки, она выросла в доме Дурново; Елизавета Петровна Дурново-Эфрон, а затем и ее дети были с нею очень близки.

8 И.В. Сталина.

Б.Л. Пастернаку

8 сентября 1950

Дорогой Борис! Всё никак не удаётся написать тебе, а вместе с тем нет ни одного дня, чтобы не думала о тебе и не говорила бы с тобой. Но занятость и усталость такие, что всем этим мыслям и разговорам так и не удаётся добраться до бумаги. Большое, хоть и ужасно запоздалое, тебе спасибо за твоего «Фауста». Для меня он - откровение, т. к. до этого читала (уже давно) в старых переводах, русских и французских, где за всеми словесными нагромождениями Гёте совершенно пропадал, вместе с читателем. Я, любя твоё, очень к тебе придирчива, но тут о придирках не может быть и речи — безупречно.

Вообще — прекрасен язык твоих переводов, шекспировские я всё читала, ты, как никто, умеешь, помимо остального, передавать эпоху, не вдаваясь в архаичность, что ли, благодаря этому читающий чувствует себя современником героев, их язык — его язык. Необычайное у тебя богатство словаря. Фауста прочла сперва начерно, сейчас перечитываю медленно и с наслаждением, по-настоящему наслаждаюсь каждым словом и словечком, рифмами, ритмами, и тем, что всё это — живое, крепкое, сильное, настоящее.

Милый мой Борис, жестоко ошибаются те, кто не чувствует в твоём творчестве жизнеутверждающего начала1. Тебе, конечно, от этого не легче! Не тот критик плох, который писать не умеет, - а тот, который не умеет читать!

Как всегда, пишу тебе поздно, как всегда усталая, и поэтому, опять-таки как всегда, не в состоянии рассказать тебе всё, что хочется, и так, как хотелось бы. Здешний быт пожирает всё время без остатка, и в первую очередь то, что даётся человеку для того, чтобы быть самим собою. А я - я тогда, когда пишу, иногда, когда рисую, иногда, когда читаю. Читать удаётся чуть-чуть за счёт сна, а насчёт писаний и рисования — ничего не получается, как ни пытаюсь отстоять хотя бы один час своего собственного времени в сутки.

Но в жизни остаётся много радостного. В этом году здесь чудная осень, холодная и ясная, я несколько раз ходила в лес за грибами, за ягодами и чувствовала себя просто счастливой среди золотых осин, золотых берёз, счастливой, как в детстве, которое в памяти моей связано тоже с лесом. Как я люблю шелест листьев под ногами и пружинящий мох — мне всегда кажется, что мама — близко. Верующие служат панихиды по умершим, а я в память мамы хожу в лес, и там, живая среди живых деревьев, думаю о ней, живой, даже не «думаю», а как-то сердцем, всей собою, близко к ней.

Благодаря тебе с жильём всё у меня налажено и улажено, славный маленький домик на берегу Енисея, комната и кухня, живём вдвоём с приятельницей, и с нами собака. Пристроили сени, всё оштукатурили снаружи и внутри, всё — сами, и теперь всё побелила, и известка так съела пальцы, что перо держу раскорякой, особенно большой и указательный пальцы пострадали. Всё лето провозилась с глиной, навозом и пр. стройматериалами. Трудно, т. к. обе работаем, но зато надеемся, что зимой теплее будет, чем в прежней хибарке. И главное - ни хозяев, ни соседей, так хорошо! Осталось осуществить ещё очень трудное — запасти топливо и картошку на зиму, особенно трудно с дровами, их надо очень много, а пока ещё нет ни полена. Вот-вот начнутся дожди, а тогда к лесу не подступишься. Трудно здесь с транспортом.

Всё домашнее делаю сама, готовлю, стираю, мою полы, таскаю воду, пилю, колю, топлю. Как вспомню о газе и центральном отоплении - завидно становится: сколько же свободного времени дают они людям! Боюсь, что в Туруханске такие вещи заведутся в самую последнюю очередь - когда правнукам, хоть не лично моим, а моих односельчан, надоест жить по старинке.

Скоро, очень скоро зима. Уже холод и тьма берут нас в окружение. Как-то удастся перезимовать! Скоро полетят отсюда гуси-лебеди, скоро пройдут последние пароходы - да что гуси-лебеди! Даже вороны улетают, не переносят климата!

Когда будет минутка, напиши хоть открытку, я очень давно ничего о тебе не знаю. Даже Лиля, и та чаще пишет. Жалуется она на дождливое лето. Надеюсь, дождь не помешал тебе хорошо работать, и, работая, хоть немного отдохнуть от города. А я бы уже с удовольствием отдохнула от деревни.

На днях впала в детство - затаив дыхание смотрела «Монте-Кристо» в кино. Только, к сожалению, не дублировано, почему-то всё говорили по-французски.

Крепко тебя целую.

Твоя Аля

' См. примеч. 1 к письму от 23.VIII.50 г. Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич.

Б.Л. Пастернаку

25 сентября 1950

Дорогой Борис! От тебя так давно нет ни слова, что я по-настоящему встревожена: здоров ли ты? Если здоров, и даже, если болен, то по получении этого письма напиши мне открытку для успокоения, пойми, насколько это выматывает силы — постоянно тревожиться о нескольких последних близких, оставшихся в живых. В самом деле — каждая весточка с «материка» прибавляет бодрости, они — последнее горючее для моего мотора («а вместо сердца пламенный мотор!»), каковой в это лето работает с большими перебоями.

А лето для здешних мест было хорошее, много дней подряд стояла ясная погода, и благодаря этому всё тайное в природе становилось явным и было очень красиво. Только схватывать эту красоту удавалось урывками из-за постоянной, непрерывной занятости. «Мелочи жизни» заели окончательно и меня, и жизнь мою. В таком постоянном барахтанье, суете, борьбе за хлеб насущный я ещё никогда не жила, хоть и приходилось по-всякому. Но всегда, при любых обстоятельствах, удавалось урывать хоть сколько-то времени «для души». Здесь - невозможно, и поэтому я всегда неспокойна, все мои до отказу заполненные дни кажутся безнадёжно пустыми, обвиняю себя в лени, а на самом деле это совсем не так. Ты представляешь себе, какой ужас -трудовой день, результатом которого является только сытость и только сон! Всё спавшее во мне ранее до того дня, когда можно будет проснуться, теперь определённо проснулось и бодрствует вхолостую, с полным сознанием безвозвратности каждого проходящего часа, дня, месяца. А их прошло уже немало. Жить же иначе здесь невозможно, либо в живых не останешься, либо нужно выигрывать самую крупную сумму при каждом тираже каждого займа, и жить чужим трудом, что всегда нестерпимо, — даже мама, которая вполне имела на это право, всегда старалась всё делать сама — как я её понимаю!

Но всё же надеюсь, что дальше будет легче, м. б. даже зимой будет оставаться свободное время на что-то своё, т. к. лето - сплошная подготовка к зиме, и таким образом теоретически зимой должно быть свободнее и спокойнее. Но как только вспомнишь, что зима тоже является подготовкой к лету, так и чувствуешь, что до конца дней своих так и будешь кружиться, сперва как белка в колесе, потом — как слепая лошадь, только не помню где, в чём кружатся слепые лошади, но знаю, что кружатся! Между прочим, кстати о белке, у меня была белка, сразу в клетке и в колесе, т. е. белка в квадрате. Я была маленькая, беличья клетка стояла на окне в моей детской, белка была рыжая с белой грудкой, и смотреть на то, как она крутится в колесе, было совсем неинтересно.

Залето мы с приятельницей, с которой живём вместе, утеплили и оштукатурили домик, в котором живём, сами пристроили к нему сени, которые также оштукатурили, — а это только написать легко! Строительный материал добыть было очень и очень нелегко, т. к. частным лицам такие вещи не продаются, но, в конце концов, притворившись организацией, кое-как купили необходимое количество горбылей, которые по одному нужно было притащить на себе. Потом всеми правдами и неправдами искали и находили гвозди. Потом заказали дверь, которую нам сделали сначала слишком узкой, потом слишком короткой, но потом она как-то разбухла, села, одним словом как-то исковеркалась и стала такой, как нужно.

Потом мучились со всякими замками, крючками, рамами, стёклами, планками, дранками и т. д.

Таскали из леса мох, из оврагов глину, собирали, делая вид, что это не мы, конский и коровий навоз для штукатурки и затирки, «то соломку тащит в ножках, то пушок в носу несёт». Всё это - до и после работы, и плюс к этому — готовка, стирка, мытьё полов и прочие мелкие домашние дела. И всё — на себе, и картошка, и дрова, и вода — всё нужно таскать. И всё нужно рассчитывать и страшно экономить. И несмотря на то, что всё делается своими руками, обходится это «всё» очень дорого. Сейчас я больше всего на свете хотела бы жить в гостинице, желательно в Москве, ходить в музеи, в гости и просто по улицам. Я даже во сне всегда вижу город, города, в которых не бывала, но во сне узнаю, а сельская местность, слава Богу, достаточно надоедает наяву, чтобы ещё сниться.