Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI— XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время - Сергей Федорович Платонов

первое место Борису. Если «ближний» думец Клешнин, быстро возвышенный до окольничества, был слишком незнатен по сравнению с Борисом и потому не мог с ним соперничать, как и «большие ближние дьяки» Щелкаловы, то И. М. Глинский, бесспорно, превосходил отечеством Бориса. Но, будучи женат на сестре Борисовой жены, он вполне подпал влиянию Бориса, как свидетельствует его духовная 1586 года. Современники говорили о Глинском, что он был малоумен и прост[51].

Однако начальный боярин и советник не мог чувствовать себя спокойно, пока его положение у власти не было оформлено и закреплено. К этому Борис шел осторожно, с большой постепенностью, пока не добился гласного признания за ним прав и положения правителя, регента. Случилось это таким образом.

С болезнью и смертью Н. Р. Юрьева, когда не стало никакого авторитета в Москве, перед которым склонялся и стеснялся бы Борис, он упорно стремится к тому, чтобы занять при дворе исключительное положение царского родственника и помощника и чтобы править делами, «имея, – по выражению Карамзина, – советников, но не имея ни совместников, ни товарищей». Очень рано через различных своих агентов стал он проводить именно такой взгляд на себя. Известный Горсей был одним из деятельных распространителей этого взгляда. В 1586 году, когда еще не развязались у Бориса отношения с Шуйскими, Горсей уже доставил Борису от королевы английской грамоту, в которой Борис назван был «кровным приятелем» и «князем». Говоря о Борисе в своем «описании коронации» 1584 года (напечатанном уже в 1589 г.), Горсей также называет его князем (the prince) и правителем государства (livetenant of the empire). Англичане, через Горсея узнавшие о русских делах, в том же 1586 году именовали Бориса лордом-протектором Русского государства (prince Boris Fed. Lord Protector of Russia). Так проводилась в английском обществе мысль о том, что Московским государством правит не один царь, но и родственник его «большой боярин». И русские люди в официальных разговорах также рано, с самого начала 1585 года, стали усваивать Годунову значение правящего лица, – конечно, по инструкциям если не от самого Бориса, то от его «великих» и «ближних» дьяков. В 1585 году московский посланник Лукьян Новосильцев на дороге в Вену беседовал со Станиславом Кариковским, архиепископом Гнезненским, между прочим, о Борисе Федоровиче. Архиепископ, называя Бориса «правителем земли и милостивцем великим», сравнивал его с Алексеем Адашевым. «Преж всего, – сказал он, – был у прежняго государя Алексей Адашев, и он государство Московское таково ж правил; а ныне на Москве бог вам дал такого ж человека просужаго (то есть разумного, способного)». На это Новосильцев возразил, что «Алексей был разумен, а тот не Алексеева верста: то великой человек – боярин и конюший, а се государю нашему шурин, а государыне нашей брат родной, а разумом его бог исполнил и о земле великий печальник». Эти слова в отчете посланника должны были дойти до царя и в думе были выслушаны боярами[52]. Пока такие речи о «правительстве» Бориса, как и его переписка с владетельными особами, представлялись случайными успехами его личной притязательности, они должны были возбуждать в боярах неудовольствие и раздражать их. В таком чувстве раздражения лежал, конечно, источник вражды к Борису и противления Шуйских. Необходимо было утвердить и узаконить положение правителя, чтобы уничтожить возможность всякого противления. Этого Борис достигал многими мерами. Во-первых, он постепенно усвоил себе «государевым словом» исключительный титул. Боярин с 1581 года, он с 1584 года стал «конюшним боярином», а затем мало-помалу присоединил к этому основному титулу звание «слуги», «дворового воеводы», «наместника Казанского и Астраханского» и «правителя». В 1595 году этот титул устами Василия Щелкалова был сказан, например, в таких словах: «великий государь наш царь и великий князь Федор Иванович всея Русии самодержец, бог его государя сотворил дородна и храбра и счастлива, а по его государеву милосердию бог ему государю дал такова ж дородна и разумна шюрина и правителя, слугу и конюшаго боярина и дворового воеводу и содержателя великих государств, царства Казанского и Астраханского, Бориса Федоровича». Что этот титул не был простым набором слов, видно из того, как русские послы должны были говорить о нем, например, в Персии. Им предписывалось при разговорах о царском титуле и о покорении царств Казанского и Астраханского объяснять, между прочим, что «в титле описуется Борис Федорович Казанским и Астраханским содержателем» по той причине, что «те великие государства большие орды Астрахань и царство Казанское даны во обдержанье царского величества шюрину». О самом же Борисе послы должны были говорить как об особе исключительного государственного положения. В 1594 году посол к персидскому шаху князь А. Д. Звенигородский обязан был объяснять при случае, что государев шурин «Борис Федорович не образец никому»; что «великого государя нашего… многие цари и царевичи и королевичи и государские дети служат, а у Бориса Федоровича всякой царь и царевичи и королевичи любви и печалованья к государю просят; а Борис Федорович всеми ими по их челобитью у государя об них печалуется и промышляет ими всеми (потому) что он государю нашему… шурин, а великой государыне нашей… брат родной и потому в такой чести у государя живет»[53].

Выражая титулом и словесными объяснениями мысль о том, что Борис стоит вне обычного порядка московских служебных отношений и руководит им сверху как правитель, московское правительство, руководимое Борисом, позаботилось выразить ту же мысль и делом. С 1586 года иностранные правительства, бывшие в сношениях с Москвой, не раз присылали Борису «любительные» грамоты, потому что знали – по сообщениям из Москвы – о его силе и влиянии на ход дел. Получить случайно такую грамоту и с царского позволения на нее ответить было, разумеется, очень лестно и важно; но это еще не давало Борису постоянного права участвовать в сношениях с иностранными правительствами в качестве высшего правительственного лица. А между тем подобное право всего скорее возвысило бы его до значения царского соправителя. И Борис сумел добиться этого права формальным порядком, докладывая государю о том, что он получает на свое имя грамоты от чужеземных государей, и спрашивая, должен ли он на них отвечать, Борис в 1588–1589 годах побудил царя постановить с боярами ряд приговоров, для него чрезвычайно важных. Царь «приговорил с бояры», что Борису следует отвечать на грамоты владетельных лиц: «от конюшаго и боярина от Б. Ф. Годунова грамоты писали пригоже ныне и вперед: то его царскому имени к чести и к прибавлению, что его государев конюшней и боярин ближний Б. Ф. Годунов ссылатись учнет с великими государи». В августе 1588 года такое постановление было сделано по поводу сношений