Генерал из трясины. Судьба и история Андрея Власова. Анатомия предательства - Николай Коняев

Мы уже говорили, что бывший секретарь райкома партии, член Московского горкома ВКП(б) Георгий Николаевич Жиленков вырос беспризорником. Тем не менее (или благодаря этому?) любовь к красивой жизни пересиливала в нем тщеславие.

Ради комфорта Жиленков был готов пожертвовать многим.

И жертвовал [76].

Как пишет протоиерей Александр Киселев, Жиленкова менее чем кого-либо другого можно считать выразителем идей Освободительного движения.

«Вилла с блестящим адъютантом, красавицей секретаршей, породистыми псами и сам генерал как-то уже очень не гармонировали с общим настроением».

Не только протоиерей Александр Киселев, но и сотрудники, знавшие по ежедневной работе, считали Георгия Николаевича беспринципным человеком.

Мы видим, что этот упрек не совсем справедлив.

Ведь д’Алькен так и не сумел убедить Жиленкова стать героем, заняв вакансию вождя Русского освободительного движения. Тут Георгий Николаевич проявил завидную твердость. Он отказался, и этим спас генерала Власова от погружения в трясину безвестности.

Получив отказ Жиленкова, д’Алькен все силы бросил на то, чтобы переломить отношение к Власову у Гиммлера.

Помогала ему в этом предприятии любвеобильная эсэсовская вдова Хейди Биленберг, бывшая с Гиммлером в весьма дружественных отношениях.

Глава третья

Свидание с Гиммлером должно было состояться 21 июля 1944 года, но накануне произошло покушение на Гитлера.

20 июля 1944 года в ставке Гитлера «Вольфшанце» полковник Штауффенберг заложил бомбу. Она взорвалась, когда генерал Хойзингер делал доклад фюреру о прорыве советской армии на Центральном фронте.

— Если наша группа армий в районе Чудского озера не будет отведена, — сказал он, — катастрофа…

Фраза осталась незаконченной, раздался взрыв.

Жизнь Гитлеру, по сути, спас полковник Брандт, отодвинувший портфель с бомбой затумбу стола. Фюреру опалило волосы, у него лопнули барабанные перепонки, но сам он остался жив. Около часа ночи немцы услышали в приемниках его хрипловатый, лающий голос.

Радиостанция «Германия» передавала обращение Гитлера к нации.

«Мои немецкие товарищи! Я выступаю перед вами сегодня, во-первых, чтобы вы могли услышать мой голос и убедиться, что я жив и здоров, и, во-вторых, чтобы вы могли узнать о преступлении, беспрецедентном в истории Германии.

Совсем незначительная группа честолюбивых, безответственных и в то же время жестоких и глупых офицеров состряпала заговор, чтобы уничтожить меня и вместе со мной штаб Верховного главнокомандования вермахта.

Бомба, подложенная полковником графом фон Штауффенбергом, взорвалась в двух метрах справа от меня. Взрывом были серьезно ранены мои верные и преданные сподвижники, один из которых погиб. Сам я остался совершенно невредим, если не считать нескольких незначительных царапин, ожогов и ссадин. Я рассматриваю это как подтверждение миссии, возложенной на меня провидением.

Круг этих узурпаторов очень узок и не имеет ничего общего с духом Германского вермахта, и прежде всего германского народа. Это банда преступных элементов, которые будут безжалостно уничтожены.

Поэтому сейчас я отдал распоряжение, чтобы ни одно военное учреждение. не подчинялось приказам, исходящим от этой шайки узурпаторов. Я приказываю также считать долгом арест каждого, кто отдает или исполняет такие приказы, а если он оказывает сопротивление, расстреливать его на месте.

На этот раз мы сведем с ними счеты так, как это свойственно нам, национал-социалистам».

Фраза: «Круг этих узурпаторов очень узок» — списана, кажется, из знаменитой работы В.И. Ленина про революционеров, которые были страшно далеки от народа.

Похоже, что Гитлер позаимствовал у Ленина не только ненависть к России и русскому народу, но нечто большее. Не случайно в тяжелую, трагическую минуту своей жизни вспоминает он ленинский текст.

Или, может быть, и не читал Гитлер статьи Ленина? Может быть, вот так — убого и единообразно — устроено мышление всех русофобов?..

Но это попутное замечание.

Гитлер сдержал слово, по Германии прокатилась волна арестов.

Как свидетельствует историк Уильям Ширер, приговоры приводились в исполнение по большей части путем медленного удушения жертв рояльными струнами, перекинутыми через крюки для подвески мясных туш. Крюки же брали напрокат в мясных лавках и на скотобойнях.

Самое страшное тут — «напрокат».

Казнь была не только мучительной, но и предельно унизительной, приравнивающей прусских офицеров-аристократов к скоту.

По указанию Гитлера не было никаких трибуналов.

Заговорщиков предавали Народному суду, председатель которого Рональд Фрейслер (в прошлом, кстати сказать, фанатичный большевик, зверствовавший в ВЧК), которого Гитлер называл «нашим немецким Вышинским», с изумительной скоростью чекиста-интернационалиста штамповал смертные приговоры.

Уже 7 августа 1944 года начался первый процесс.

Проведя заговорщиков через ад подвалов гестапо, их облачили в старые шинели и свитера. В зал суда ввели небритыми, без воротничков и галстуков, в брюках без ремней и подтяжек. У фельдмаршала Вицлебена отобрали даже искусственную челюсть.

Беззубый, жалкий старик стоял у скамьи подсудимых итои дело хватался за брюки, не давая им упасть.

А Фрейслер кричал на него:

— Ты, грязный старик! Что ты постоянно теребишь свои брюки?!

Все это снималось на пленку, которую Гитлер в назидание сподвижникам демонстрировал в своей Ставке.

Засняли и казнь.

Осужденных загнали в помещение, где с потолка свисало восемь крюков. Одного за другим заговорщиков, раздетых по пояс, вздергивали вверх, накинув на шею рояльную струну.

Осужденные поначалу свободно свисали в петле, а затем, по мере того как петля затягивалась, начинали хватать ртом воздух. Брюки сползали и падали на пол, несчастные, перепачканные собственными экскрементами, еще долго бились в конвульсиях и наконец затихали.

Все лето, осень и зиму шли заседания Народного суда.

Все лето трудился и Гиммлер, которому поручено было провести расследование.

Очень вероятно, что, если бы Власов не искал так настойчиво вопреки советам «домашнего святого» Вильфрида Карловича Штрик-Штрикфельдта (а это были советы генерала Гелена) контактов с СС, он и не устоял бы со своим окружением.

Многие из тех, кто поддерживал Власова через ведомство Гелена, кто ратовал за изменение ост-политики, в том числе фон Штауффенберг и фон Шуленбург были казнены.

Но Власов оказался предусмотрительным.

Двадцатое июля он встретил во всеоружии бывшего члена Военного трибунала, не вынесшего (чтобы не ошибиться) ни одного оправдательного приговора во время «больших чисток».

Когда на Кибиц Вег прибежал крайне взволнованный капитан Штрик-Штрикфельдт, Андрей Андреевич Власов пил водку с генералами Малышкиным и Жиленковым.

— Еще один очень близкий друг мертв: Фрайтаг-Лорингхофен! — воскликнул Штрик-Штрикфельдт. — После ареста ему дали револьвер, чтобы он мог застрелиться и тем избежать суда и расстрела.

— Яне знаю его, — совершенно равнодушно откликнулся Власов. — А кто это?

— Ну, как же, дорогой Андрей Андреевич, это тот барон, тот блестящий полковник Генерального штаба, который так часто бывал у вас…

— Не помню, — сказал Власов. — Не желаете ли водки с нами покушать, Вильфрид Карлович?

Ничего не понимая, простодушный Штрик-Штрикфельдт вышел из комнаты. Через несколько минут в канцелярию поднялся Власов.

— Я вам уже однажды говорил, дорогой друг, что нельзя иметь таких мертвых друзей, — быстро прошептал он. — Вильфрид Карлович! Вы мой домашний святой, и я скажу вам, что потрясен, как и вы. Барон был для всех нас особенно близким и верным другом. Но я думаю о вас! Если вы и дальше будете так неосторожны, я останусь без своего святого!

Штрик-Штрикфельдт, все еще обижаясь, пробурчал, что говорил в присутствии ближайших помощников генерала.

— Два лишних свидетеля, — спокойно сказал Власов. — Яни минуты не сомневаюсь в их порядочности. Но зачем втягивать их? А если их когда-либо спросят: «Говорил ли капитан Штрик об этих заговорщиках как о своих друзьях?». Что тогда? Из легкомыслия вы подвергнетесь смертельной опасности и потянете за собой других. Я знаю методы ЧК и НКВД, ваше гестапо скоро будет таким же.

Вот эта-то осторожность Андрея Андреевича и, конечно же, теплое отношение к Власову, поселившееся в сердце эсэсовской вдовы Хейди Биленберг еще до покушения на Гитлера, и спасли власовцев. Как справедливо отмечают многие исследователи, если бы этого не было, то после 20 июля само движение оказалось бы вовлечено в волну общего уничтожения.