Ивановская горка. Роман о московском холме. - Пётр Георгиевич Паламарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
а истинному отцу с чистотою поклонялись.
Ибо хочет истинный ваш отец на сырой земли раскатиться
и до всех своих детушек умилиться;
хочет благовестить
и всех своих детушек навестить;
в Успенский колокол зазвонить
и всех своих детушек к себе заманить.
И этому делу не миновать,
чтоб отцу-искупителю стали честь отдавать;
хотя и начали все пировать,
но придёт время, будут головушки свои преклонять;
так и станем грех из себя выгонять,
к отцу припадать,
а лености не потакать.
Пора, любезные детушки, мне, спасителю, работать,
души свои спасать,
пустые дела бросать
и на грех не поступать,
а одну Сионскую гору полюбить.
Я свидетельствую не сам собою и пишу не для славы:
слава моя на кресте, и дом мой темница —
я в ней жил,
не тужил,
отца своего слушал
и малинку его кушал.
А ныне я пришёл на старых пророков:
у них благодать была по пояс,
а я принёс новую и облёк
с головы до ног.
И вся земля мне поклонится,
а вы, любезные детушки, извольте на белых коней садиться
и со мною Господом вашим водиться,
духом моим сладиться,
душою же с телом соединиться,
тем и будете со мною на небе веселиться.
О любезные мои детушки, помните всегда Вышнего
и не кушайте хлеба лишнего:
вы — люде Израильтяне,
а потому и должны быть душам своим хранители.
А про меня пророки вам вестили,
да вы во внутренность свою не вместили:
приидет кормщик и будет кораблями управлять
и мачты крепко утверждать,
посадит всех по своим домам
и не даст воли вашим плотям».
Так, любезные детушки, живите не вредитесь,
всякой слабости берегитесь
и на суету мiра всего не льститесь,
а истинному отцу своему искупителю с чистою совестию
явитесь.
Я, ваш отец искупитель, многу лет за вас страдал
и всех от мiра своею кровшо откупал,
по сырой земле, странствуя, ходил
и чистоту свою всем явил;
на колокольню всходил
и одной рукой во все колокола звонил,
а другой избранных своих детушек манил,
в трубушку трубил
и им говорил:
пойдите, мои верные-избранные, со всех четырёх сторонушек,
идите на звон и на жалостный глас мой трубный,
выходите из тёмного лесу, от лютых зверей
и от ядовитых змей,
бегите от своих отцов и матерей,
от жён и от детей,
возьмите с собой только одни души, плачущиеся в теле вашем.
Отложите на земле весь прохлад
и обложите души ваши в оклад,
поживите без лести
и не желайте явной себе чести!
О, любезные мои детушки, как бы вам камень от сердца
отвалить,
так бы бог стал во всех членах ваших жить и говорить!
— На сей мой жалостный глас и на колокольный звон
некоторые стали от вечного сна пробуждаться с четырёх
сторон,
и головы из гробов поднимать,
и со дна моря наверх всплывать,
и из лесу ко мне приходить.
А Иоанн мой Предотеча именит
Александр Иваныч Шилов и говорит:
Государь батюшка! в Москве все расчищается,
дороги разметаются
и ковры под тебя подстилаются,
и во всяком доме пищу поставляют;
теперь-то ты ловишь малявок,
а когда вырастешь, будешь осетров ловить,
и там хлебушка покушаешь, а львы все застонут,
и тогда волки завоют на всю вселенную!..
2
— Чуешь — чей это склад речи?
— Погоди... иеужто вновь Каин воскрес?!
— Угадал, хотя и не по букве. По сути же, действительно слог каинский, а вот кто был сочинитель истинно родом — и по сю пору неведомо. Многогранная была личность, да так, что для каждой грани собственное своё имя...
— То есть?
— А вот посуди сам. В начале семидесятых годов осьмнадцатого столетия в Тульской губернии появилась двоица странников, показывавших себя киевскими монахами-затворчиками. Одного звали Андреем, другого Кондратием. Заходя в известные им пристани хлыстов, они принялись за проповедь среди бывших единомышленников нового, очищенного от плоти учения. Очищенного в прямом смысле — или по их наречию убелённого: а именно оскопления. Кондратий склонял отсечь долой «древнего змия», Андрей «белил», — да так споро подвинулось у них вскоре дело, что иною порой в две недели до шести десятков «белых голубей» выпускали на воздух.
3
С этой пары и всё скопческое движение, в одночасье возникшее на глубинных российских просторах, начинает двоиться в именах и происшествиях, которые будто в балаганном раёшнике рифмуются одно с другим — не зазря же двойничество составило не только определяющую особенность их речей и писаний, но и самый дух веры.
В предначипательной двойке кто-то один, по всеобщему почти мнению, был московский юрод Андреян, некогда упечённый Каином в каторгу и впоследствии сумевший бежать. И один из них стал верховным богом скопчества, известным впоследствии под фамилией Селиванов. Но вот было ли это одно и то же лицо или нет — останется навеки загадкою...
Селиванов носил последовательно имена Андрея, Кондратия, Семёна, Фомы и Ивана. Местом рождения называл село Столбово Орловской губернии, где, по позднейшим разысканиям, отродясь такого человека не важивалось, — зато стоит оно всего в двадцати верстах от Брасова, родины Андреяна.
Начал он свой путь, как некогда и тот, с притворного молчальничества, открыв уста лишь изрядно погодя, когда наплодил убелённых своей твёрдой рукою с хороший полк. Вид же имел самый затрапезный и на всякого среднего мужика похожий, лет эдак с полсорока, росту среднего, лицем бел, нос вострый, волосы жёлто-русые, единой отликою было отсутствие бороды.
Корни его духовного рождения так или иначе ведут к нам сюда на Иванову гору. Богородицей, произведшей на свет «в духе» юрода Андреяна, была старица Ивановского монастыря хлыстовка Настасья Карпова, сожжённая за свою ересь при Анне Иоанновне. Богородицей Селиванова называется некая Акулина Ивановна. Имя это некогда принадлежало разом двоим родным сёстрам, первая из коих была женой хлыстовского бога Прокопия Лупкина. Обе сестрицы также постриглись в Ивановой обители, а
