Легенды о самураях. Традиции Старой Японии - Алджернон Митфорд

И когда лисица рассказывала это, у нее текли слезы, а хозяин дома, желая поблагодарить ее, пошевелился в постели, отчего проснулась его жена и спросила его, в чем дело. А он, к ее изумлению, кусал подушку и горько плакал.

– Почему ты так горько плачешь? – спросила она.

В конце концов он уселся на своем матрасе и сказал:

– Прошлой весной, когда я наслаждался природой, мне пришлось спасти жизнь лисенку, как я тебе тогда и рассказывал. На днях я сказал господину такому-то, что, хотя мой сын и может умереть у меня на глазах, я не стану причиной намеренного убийства лисицы, но просил его, в случае если он услышит, что какой-нибудь охотник будет охотиться на лису, купить ее печень для меня. Как об этом стало известно лисам, я не знаю, но лиса, помня добро, вынула печень у своего лисенка, убив его, а ее муж, приняв облик посыльного от человека, к которому я обратился с просьбой, пришел сюда с печенью. Его жена только что побывала у моей подушки и рассказала мне все об этом. Вот почему помимо своей воли я и растрогался до слез.

Глаза хозяйки дома, когда она это услышала, точно так же застилали слезы, и некоторое время они лежали, погруженные в раздумья, но в конечном итоге, придя в себя, они зажгли лампу на полке, где стояло семейное божество, и провели остаток ночи читая молитвы и вознося благодарности, а на следующий день поведали обо всем своим домашним и своим родственникам и друзьям. Тем не менее, хотя и бывали случаи, когда люди убивали своих детей, в благодарность за благодеяние, не существует другого примера, когда лисицы поступали бы так же, поэтому этот случай стал предметом разговоров по всей стране.

И вот мальчик, который выздоровел благодаря эффективности такого лекарства, выбрал самое прекрасное место в усадьбе, чтобы возвести святилище в честь лисьего божества Инари Сама,[98] и совершил жертвоприношение двум лисицам, для которых купил самую высокую должность при дворе микадо.

В этой легенде утверждение о том, что для лисиц была куплена должность при дворе микадо, конечно же чепуха. «Святые, почитаемые в Японии, – говорится в одном японском авторитетном источнике, – являются людьми, которые в давние времена, когда страна еще только развивалась, были мудрецами, заслужившими благодарность будущих поколений своими великими подвигами и добродетельными поступками, получили божественные почести после своей смерти. Как может Сын Небес, который для своего народа и отец и мать, стать торговцем чинами, должностями и почестями? Если чин был бы предметом торговли, он перестал бы быть наградой за добродетели».

Все дела, связанные с синтоистскими святилищами или местной религией, находятся под надзором семейств Ёсида и Фусуми, кугэ, или дворян при дворе микадо в Киото. Дела, связанные с буддизмом или заимствованными религиями, поручены заботам семейства Кандзюдзи. Так как необходимо, чтобы те, кто в качестве священнослужителей отправляют обряды почитания и проводят богослужения, должны быть людьми определенного положения, определенный небольшой чин добывается для них по ходатайству представителей вышеупомянутых благородных семейств, которые, по получении требующейся жалованной грамоты, получают в качестве приработка определенную сумму, хотя саму по себе и незначительную, но все равно важную для бедных кугэ, чье безденежное положение составляет сильный контраст с состоятельностью представителей высшего ранга, даймё. Я полагаю, что это единственный случай, когда в Японии может покупаться или продаваться должность или чин. В Китае же, наоборот, несмотря на то что было написано Медоузом и другими почитателями экзаменационной системы, любой человек может стать тем, кем он хочет, заплатив за такую должность, и желаемый чин, который лишь номинально считается заслугой учености и выдающихся способностей, гораздо чаще становится наградой богатого невежды.

Святым, о которых говорилось выше, поклоняются повсеместно на всей территории Японии, в отличие от тех, кого почитают за особые подвиги только в определенных местах. В этих легендах часто упоминаются их бессчетные представители.

Что же касается лекарства из лисьей печени, прописанного больному в легенде, могу добавить, что это не покажется странным человеку, знакомому с китайской фармакопеей, которой японцы издавна только и следуют, хотя сейчас они с успехом осваивают европейское искусство врачевания. Когда я был в Пекине, видел, как китайский врач прописывает отвар из трех скорпионов для ребенка, заболевшего лихорадкой. А в другой раз я был свидетелем того, как моего грума, страдающего дизентерией, лечили акупунктурой языка. Искусство врачевания в настоящее время в Китае находится по большей мере в том состоянии, в котором оно пребывало в Европе в XVII веке, когда больным назначались экскременты и секреты всяческих животных, ископаемых ящеров, ядовитых змей и даже насекомых.

«Некоторые врачеватели, – говорит Маттиоли, – используют пепел скорпионов, сожженных заживо, против задержки мочеиспускания, вызванного либо почечными камнями, либо камнями в мочевом пузыре. Но я лично испытал на себе действенность масла, которое приготовил собственноручно, в котором скорпионы составляли немалую порцию ингредиентов. Если только смазать им область сердца и все места пульсации на теле, оно освободит больного от воздействия ядов всех видов, принятых через рот, за исключением химических».

Отвары египетских мумий нередко рекомендуются и зачастую прописываются с должной ученой важностью, а кости человеческого черепа, растертые и применяемые с маслом, использовались в качестве специфического средства в случаях камней.

Эти пояснения были даны мне человеком, имеющим отношение к медицине, с которым я поделился своим удивлением, когда врач-китаец прописал мне чай со скорпионами, и они показались мне столь занимательными, что я включил их ради сравнения.

БАРСУЧЬИ ДЕНЬГИ

Есть известная поговорка, что забывать о полученных одолжениях присуще только птицам и зверям. О неблагодарном человеке все и всегда будут плохо говорить. И все-таки даже птицы и звери выказывают благодарность. Поэтому человек, который не отплатил за добро, хуже бессловесных животных. Разве это не позор?

Давным-давно жил-был в хижине в местечке Намэката один старый монах, известный не своей ученостью и мудростью, а тем только, что проводил свои дни в молитве и медитации. У него в услужении не было даже мальчишки, он готовил себе пищу своими руками. Ночью и утром он возносил молитву «Наму Амида Буцу»,[99] сосредоточившись только на этом. Хотя слава о его добродетелях не распространилась далеко, соседи уважали и почитали его и часто приносили ему еду и одежду. А когда крыша или стены его лачуги требовали ремонта, они приходили и чинили их. Поэтому мысли его не были заняты столь бренными вещами.

Однажды в очень холодную ночь, когда монах думал, что на улице вряд ли кто-то находится, он услышал голос, зовущий:

– Ваша честь! Ваша честь!

Поэтому он поднялся и вышел посмотреть, кто это, и увидел стоящего перед дверью старого барсука. Обычный человек при появлении барсука сильно испугался бы, но монах, будучи не от мира сего, не выказав ни малейшего страха, спросил животное, в чем дело. На это барсук почтительно преклонил колени и сказал:

– До сих пор, господин, мое жилище было в горах, и я не обращал внимания ни на снег, ни на мороз. Но теперь я состарился и не могу выносить столь сильной стужи. Прошу тебя, позволь мне войти и погреться у очага твоего дома. Так я переживу эту горькую ночь.

Когда монах услышал, до какого беспомощного состояния дошло животное, он преисполнился жалости и отвечал:

– Какие пустяки! Входи и грейся сколько хочешь!

Барсук, довольный таким хорошим приемом, вошел в хижину и, усевшись у очага, стал греться, а монах с новым усердием принялся читать молитвы и звенеть колокольчиком перед образом Будды, глядя прямо перед собой.

Два часа спустя барсук откланялся с множеством благодарностей и ушел. И с того времени он стал каждую ночь приходить в хижину. Поскольку барсук обычно собирал и приносил с собой сухие ветки и опавшую листву с гор для растопки очага, монах в конце концов очень подружился с ним и привык к его соседству. Поэтому, если случалось, что наступала ночь, а барсук не приходил, монах скучал без него и беспокоился, почему зверь не появился. Когда зима закончилась и в конце второй луны наступила весна, барсук прекратил свои визиты, и больше монах его не видел. Но по возвращении зимы барсук возобновил свою старую привычку приходить в лачугу. Так прошло десять лет, и однажды барсук сказал монаху:

– По доброте твоей на протяжении всех этих лет у меня была возможность проводить зимние ночи в тепле и уюте. Твои благодеяния таковы, что за всю свою жизнь и даже после смерти я должен их помнить. Что я могу сделать, чтобы отплатить за них? Если есть что-то, чего ты желаешь, прошу, скажи мне.