Лейтенант Рэймидж - Дадли Поуп

В этот момент Пизано с криком «Tu sei una squaldrina!» ринулся вперед и ударил ее по лицу. Затем раздался тяжелый глухой удар, хрип, и Пизано рухнул на палубу к ногам девушки. Дюжий морской пехотинец, который ударом приклада по голове свалил Пизано, отступил на шаг и застыл. На лице его начала расплываться гримаса сомнения.

Рэймидж подался вперед, поняв, что удар прикладом стал непроизвольной реакцией человека, увидевшего, как бьют женщину…

— Молодец, парень! — не сдержался Рэймидж, и через мгновение Джанна была в его объятьях. — С тобой все в порядке? — прошептал он.

— Да, да, — она перешла на итальянский. — Я правильно поступила? Или допустила ужасную ошибку?

— Нет, ты была великолепна. Я…

— С маркизой все в порядке?

До Рэймиджа дошло, что Краучер, не понимающий о чем они говорят и не способный выйти из-за стола, так разволновался, что уже третий или четвертый раз проорал один и тот же вопрос.

— Да, сэр, она говорит, что все в порядке.

— Прекрасно. Ты… — обратился он к морскому пехотинцу, — и ты, жалкий идиот (это относилось к лейтенанту Бленкинсопу, который, разинув рот и сжимая в руке шпагу, по-прежнему стоял у кресла) — отведите этого человека к врачу.

Пехотинец бросил мушкет на палубу, исполнительно ухватил Пизано за волосы и проволочил его так пару шагов, прежде Бленкисоп успел втолковать ему приказ ухватить графа за руки, в то время как сам он поднял его за ноги.

Рэймидж усадил девушку в кресло для свидетеля. Барроу, чьи очки, наконец, упали на стол, сел. Это послужило сигналом для капитанов, за исключением председателя, снова занять свои места. Краучер, без сомнения, чувствовал, что должен что-то сделать, если хочет восстановить контроль над ситуацией.

— Всем покинуть зал! — приказал он. — Но вы останьтесь, — обратился капитан к Рэймиджу, — так же как и вы мадам, если вы не против.

Боцман и несколько офицеров, сидевших в ряду позади Рэймиджа, вышли, Краучер тем временем отдал распоряжение лейтенанту, последовавшему за Джанной в каюту, поставить у двери нового часового.

Не прошло и двух минут, как в каюте снова воцарилось спокойствие. Джанна быстро овладела собой, и, как истинная женщина, уселась так, что капитаны могли видеть ее в профиль слева, поскольку на правой щеке у нее рдела отметина от удара Пизано.

Рэймидж снова занял свое место. За исключением мушкета часового, по-прежнему лежащего диагонально между черными и белыми квадратами пола, и направлением от приклада до мушки словно очерчивающего ход конем, как подметил Рэймидж, ничто не напоминало о недавних событиях. Шахматное поле очистили от пешек… Кто же сделает следующий ход?

— Что ж…, - буркнул Краучер.

Рэймидж поставил себя на его место, прикинул возможные ходы, и не удивился, когда Краучер сказал:

— Честно говоря, не знаю, стоит ли нам продолжать сейчас заседание.

— Я все еще под трибуналом, сэр…

На лисьей мордочке Краучера отражалась борьба. Рэймидж подозревал, что тот чувствует себя сидящим на пороховой бочке, и опасается, что Рэймидж может поджечь фитиль.

Еще пять минут назад трибунал развивался так, как планировал Краучер, но получилось, что его самый ценный свидетель только что оскорбил в его присутствии маркизу ди Вольтерра.

Рэймидж пристально наблюдал за лицом Краучера, и, похоже, мог разглядеть, как в уме капитана чередой проносятся одна за другой неприятные предположения: у маркизы, должно быть, немалое влияние в высоких кругах… Что скажет контр-адмирал Годдард, или, что еще более важно, сэр Джон Джервис, главнокомандующий… Распространяется ли ее влияние до Сент-Джеймского дворца? Годдард может умыть руки — и тогда он, Краучер, останется козлом отпущения…

И тогда, криво усмехнулся Рэймидж, не исключено, что мы с капитаном Алоизиусом Краучером поменяемся местами. Чем больше он размышлял об этом, а мозг его, казалось, работал с невероятной быстротой, тем большая злость обуревала его. Хотя все шесть капитанов и Барроу обливались потом, Рэймидж ощущал холод — леденящий холод ярости.

Он чувствовал, что начал часто моргать и подозревал, что лицо его побледнело, но его обуревало такое отвращение ко всем этим Пизано, Годдардам, Краучерам, его тошнило от этих людей, способных зайти сколь угодно далеко, или глубоко, ради удовлетворения своей ревности или гордыни. Они были ничем не лучше любого неаполитанского наемного убийцы, способного вонзить в спину нож кому угодно за несколько чентезими. По сути, они были даже хуже, поскольку убийца не пытается казаться лучше, чем он есть на самом деле.

Внезапно Рэймидж понял одну вещь, многие годы не дававшую ему покоя: почему его отец в конечном счете отказался на суде от дальнейших попыток защитить себя. Враги заявляли, что он в итоге признал свою вину, друзья, за отсутствием иного объяснения, списали все на усталость.

И теперь Рэймидж осознал: отец пришел к выводу, что враги его слишком презренны для того, чтобы продолжать попытки защититься от их обвинений, обвинений столь вздорных, что если бы он хотел опровергнуть их, то должен был бы использовать столь же грубые и бесчестные средства.

Но почему бы не использовать их? Почему, подумал Рэймидж, подлость всегда должна торжествовать над благородством? Почему люди, подобные Годдарду и Краучеру, прячущиеся в тени, и подсылающие наймитов, которые убивают человека — не имеет значения как: оболгав его в зале суда или заколов в темной аллее стилетом — сами всегда остаются безнаказанными? Так бывало всегда: герцог Ньюкастл, Фокс, Энсон, граф Хардвик, к примеру — это они срежиссировали казнь адмирала Бинга — и остались в стороне. А менее чем через тридцать лет после этого их преемники похоронили его отца, хотя из жалости не довели дело до виселицы.

Настоящий тактик, подумал Рэймидж, не станет тратить время на наемных убийц, но нападет прямо на тех, кто их нанял, на людей в тени.

Он вдруг поймал себя на мысли, что даже если карьера его пойдет прахом, ему наплевать — это пустяк в сравнении с возможностью подровнять реи Годдарду.

Краучер что-то произнес.

— Прошу прощения, сэр?

— Я говорю вам уже во второй раз, — недовольно сказал Краучер, — что поскольку обвинение не может предоставить ни одного свидетельства в свою пользу, трибунал вынужден зафиксировать этот факт и распустить заседание.

«Эким ты можешь быть красноречивым», — усмехнулся про себя Рэймидж. А вслух сказал:

— Заседание всего лишь прервано, сэр.

— Да, я знаю, — огрызнулся Краучер, — однако…

— Смею уверить, что у обвинения есть свидетели, сэр, стало быть, смею полагать, что заседание должно быть продолжено.