Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы - Леонид Беловинский

Более 1/3 сельского населения до 1861 г. составляли крестьяне помещичьи, или крепостные, принадлежавшие на праве частной собственности потомственному дворянству. Не только с нашей сегодняшней точки зрения, но и с точки зрения современников, это была самая бесправная, самая обездоленная часть крестьянства. Всем своим имуществом крестьянин отвечал за исправное исполнение повинностей в пользу владельца. Права помещиков на наказание крепостных никак не ограничивались, и даже смерть крепостного от телесных наказаний не считалась убийством. Только с 1833 г. законодательно определялось право помещика использовать наказания по его усмотрению, лишь бы при этом не было увечья и опасности для жизни, а с 1845 г. закон определил предел наказаний 40 ударами розог или 15 ударами палок и дал право заключения в сельской тюрьме на срок до 7 дней, а в случаях особой важности до двух месяцев, с наложением оков. С 1760 г. помещики могли ссылать крепостных на поселение в Сибирь, с зачетом вместо поставки рекрутов в армию; ссылаемый не должен был иметь более 45 лет (с 1827 г. – 50 лет), с ним отпускались жена и дети, мужского пола до 5, и женского пола до 10 лет (42; 33–34). До конца XVIII в. присягу новому императору за крепостных приносили их владельцы, то есть крепостной не считался юридическим лицом и становился таковым, лишь совершив тяжкое уголовное преступление и представ перед государственным судом: за мелкие преступления крепостных судили их помещики. Уже говорилось, что многими помещиками применялась так называемая месячина: у крестьян отнималась их полевая земля, поступавшая в барскую запашку, крестьяне всю неделю работали на барщине, за что раз в месяц получали продукты. Известный общественный деятель того времени, Ю. Ф. Самарин, писал: «Месячники стоят на самом рубеже между крепостным состоянием и рабством… Месячнику нет исхода из его положения, и, кроме скудно обеспеченного содержания и вечного труда на другого до истощения сил, будущность ему ничего не представляет» (Цит. по: 42; 125). Разумеется, крестьян можно было дарить, обменивать и покупать с землей, на которой они сидели, и без земли, и даже продавать отдельно от родителей детей, достигших определенного возраста. И право вступления в сделки и приобретения недвижимости крепостные крестьяне получили только в 1846 г.

Разумеется, это только юридическое положение крепостного крестьянства. Далеко не все помещики пользовались этими правами, всеми сразу или по отдельности. Масса крепостных и в глаза не видывала своих господ, проживая в «заглазных» имениях и управляясь выборными и утвержденными помещиком старостами. Не следует представлять всех поголовно помещиков жестокими крепостниками, которые только и норовили содрать с мужика шкуру и как-либо иным образом проявить свою власть. Конечно, абсолютная власть развращает как подданных, так и владельцев, но все же люди в основной своей массе остаются людьми, и жестокости, несправедливость по душе далеко не всем. Безусловно, помещик не упускал своей выгоды, а всякий огрех в работе выправлялся на крестьянской спине. Но ведь это огрех, вина. В целом же крестьянин (именно крестьянин, а не дворовый, о котором мы еще поговорим в своем месте) рассматривался как кормилец своего господина, и немного было охотников рубить сук, на котором сидишь. Даже когда крепостные не имели права собственности, среди них были «капиталистые» мужики, владевшие и купчими землями, и фабриками: ведь значительная часть нашей торгово-промышленной буржуазии, все эти Морозовы, Третьяковы и прочие, вышла из крепостного крестьянства. Были даже единичные случаи, когда крепостные владели… собственными крепостными! Но все это записывалось до 1846 г. на имя владельца, который, конечно, в любой момент мог воспользоваться своим правом номинального собственника. И опять-таки далеко не все пользовались таким правом. Более того, помещики нередко гордились богатством своих крепостных, выставляли его на показ и, если было нужно, не лишали их помощи. Нередко таких «капиталистых» крестьян ни за какие деньги не отпускали на выкуп: как же расстаться с предметом своей гордости. Отметим, что богатейшие крепостные-предприниматели почти без исключения принадлежали богатейшим помещикам, не гнавшимся за лишним рублем и содержавшим своих крепостных на весьма умеренных оброках; это и давало крестьянам возможность заняться предпринимательством и разжиться. Конечно, такие крепостные платили годовой оброк не в 15–20 руб., а в сотни и даже тысячи, но опять же с таким расчетом, чтобы не разорить их вконец: стричь крестьянина рекомендовалось регулярно, но так, чтобы он мог вновь обрасти. «Дом наш был в селе из первых: каменный, полутораэтажный, пять больших окошек по лицу, с двумя чистыми комнатами, а через сени на двор кухня с чуланом, внизу две кладовые со сводами для складки товаров. В одной чистой комнате принимали гостей, другая служила нам спальной. При доме всегда были работник и работница; первый жил у нас около тридцати лет, работницы иногда переменялись, но одна провела у нас тоже лет пятнадцать» (83; 125). Однако чем мельче был помещик, тем выше был размер оброка, тем меньше оброчных и больше барщинных, тем интенсивнее работы на барщине, вплоть до того, что месячники в подавляющем большинстве принадлежали именно мелкопоместным владельцам, хотя были и противоположные случаи.

Крестьянин никогда не был свободным человеком, и в этом было его главное отличие. Всем понятно, что не был свободным крепостной, помещичий крестьянин. Не был свободен и крестьянин государственный или принадлежавший ведомству. Даже при наличии собственности, главного признака и условия свободы, у него не было других прав свободного человека: права свободного передвижения и выбора места жительства и права выбора рода занятий. Он должен был получать срочный паспорт и не имел права поступления на государственную службу. Но и после Великой Крестьянской реформы, освободившей миллионы «ревизских душ» от помещичьей власти, после реформ государственных и удельных крестьян, русский мужик все равно остался не до конца полноправным. До 80-х гг. он продолжал платить подушную подать ввиду только самого факта физического существования. Несмотря на отмену в 1862 г. телесных наказаний, крестьянин, и только он (наравне с арестантами и каторжными), оставался подверженным им по приговору волостного суда, а с 1889 г. – земского начальника. Наконец, он был заключен в сельскую поземельную общину.

Крестьянская община – древнее установление. Еще первый русский свод законов, «Русская правда», знает вервь – объединение свободных крестьян-смердов, связанных круговой порукой. И просуществовала она до конца истории русского крестьянина, то есть до советской эпохи. Веками она существовала, так сказать, незаметно. Но со второй половины XVIII в., когда получили право самоуправления государственные крестьяне (а с конца XVIII в. – и удельные), ее действия более или менее регламентировались; более жесткая регламентация произошла с конца 30-х гг. XIX в., после проведенной графом Киселевым реформы государственной деревни. Однако в этот период и у казенных, и у удельных крестьян их общинная жизнь находилась под спудом многочисленных государственных и удельных чиновников. По существу, новая жизнь общины наступила с 1861 г.

Бывшие крестьяне одного помещика, если таковых в большом селе было 2–3, или одной деревни составляли сельский мир, на сходах домохозяев избиравший старосту, а, при необходимости, и других должностных лиц, например, полевого сторожа. И все внутрихозяйственные и бытовые вопросы решались этим сходом под председательством старосты. Конечно, решали демократически, большинством голосов, но верховодили на сходах несколько богатеев, от которых в большей или меньшей степени зависели очень многие. На взгляд постороннего человека на этих сходах царила совершенная бестолочь: шум, гам, ругань, чуть ли не драки. Но постепенно все успокаивалось и выяснялось, что каким-то чудесным образом деньги поделены до последней полушки, земля – до последнего лоскута, сено – до последнего клочка. Община была связана круговой порукой в исполнении государственных повинностей: хотя подати были разверстаны по дворам, вносилась вся сумма общиной. В том числе и за неплательщика, который, однако, от этого не выигрывал. Обладая дисциплинарной властью над своими членами, мир мог «прижать» недоимщика: отдать в работы, забирая его заработок на восполнение недоимки, продать с торгов часть имущества, а на худой конец – через волостной суд заключить на несколько дней в «холодную» или посечь.

Волостные старшины и старосты

Но главное – община была юридическим владельцем крестьянских надельных земель: домохозяева, по числу мужских душ, получали землю только в пользование, вплоть до того, что у мира было право переделов земли по мере увеличения населения. Это землепользование было уравнительным и увязывалось с качеством и местоположением земли. Пашня могла быть под лесом, с южной стороны опушки, где посевы вымерзали бы в тени, и с противоположной стороны, где они грелись на солнце, вдоль дорог, где они вытаптывались бы, вблизи от деревни и вдалеке (так называемые запольные поля), на южном склоне и на северном и пр.; это мог быть и суглинок, и супесь, и клочок чернозема и т. д. И в каждом таком качественном участке домохозяин получал полоску земли – чтобы по справедливости. Итогом была многополосица: хозяйство велось на множестве участков. А поскольку наделы были невелики, результатом многополосицы была узкополосица: иной раз полосы достигали двух саженей в ширину – поперек только поставить лошадь с сохой, а уж пахать невозможно. А поскольку при «двоении» пашни пахать требовалось и вдоль, и поперек, боронить кругами, постольку снижалось качество агротехники: на высоких гребнях хлеб высыхал, в глубоких бороздах вымокал. Кроме того, результатом многополосицы была чересполосица: узкие полосы через совсем уже узенькие, почти незаметные межи соседствовали с полосами, принадлежавшими другим хозяевам. А это влекло за собой принудительный севооборот: пахать, сеять, убирать требовалось одновременно с соседями, иначе были бы потравы посевов. При таких условиях никакие улучшения, например изменение севооборота, были невозможны. При уравнительных переделах земли крестьянин не был заинтересован в поддержании урожайности своей земли, которая завтра могла оказаться в чужих руках; а в таком случае, зачем работать, бить лошадь, вывозя навоз на поля? Зато все было по справедливости. А, кроме того, плохие хозяева, не способные жить своим умом, угадать время для работ, могли ориентироваться на весь мир. «Мир – большой человек», – говорили крестьяне.