Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов - Ирина Карацуба

Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла… Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001.

Потто В. А. Два века терского казачества. Ставрополь, 1991.

Век Екатерины II. Дела балканские. М., 2000.

Екатерина II и ее окружение. М., 1990.

Краснобаев Б. И. Очерки истории русской культуры второй половины XVII–XVIII в. М., 1983.

1824

«Мыслящие восстали…»

В марте 1824 г. в Петербург приехал командир Вятского пехотного полка, 30-летний полковник Павел Пестель. Этого человека в столице хорошо знали: сын жестокого и властного генерал-губернатора Сибири, «сибирского сатрапа», как называли его современники, блестящий выпускник Пажеского корпуса, герой Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов, он уже семь лет был заговорщиком. К моменту приезда в столицу он — еще и бесспорный лидер тайного Южного общества, действовавшего на значительной части Украины и в Бессарабии.

Главной целью его визита была попытка объединения Южного общества с петербургским Северным обществом. Кстати, оба названия условны, так как были даны во время следствия и по географическому принципу теми, кто вел допросы; впрочем, сами декабристы к ним привыкли и нередко использовали в своих воспоминаниях. Для объединения предстояло прежде всего договориться с лидером северной организации — 28-летним штабс-капитаном Гвардейского генерального штаба Никитой Муравьевым. Муравьев, один из основателей российских тайных обществ, происходил из семьи известного писателя, друга Карамзина и попечителя Московского университета Михаила Муравьева, сам окончил Московский университет и тоже был героем заграничных антинаполеоновских походов. В прошлом Никита Муравьев был другом и единомышленником Пестеля, а теперь стал его политическим оппонентом.

Начались знаменитые петербургские «объединительные совещания» 1824 г. Для декабристских организаций это была важнейшая веха, развилка, от которой зависело будущее движения.

Если бы удалось объединить общества, установить дату выступления (на чем настаивал Пестель), выработать единый план «военной революции» и действий после захвата власти, то тогда резко возрастали шансы на успех восстания и начало радикальных реформ. Неудача же значительно ослабляла и без того разрозненные силы заговорщиков. Ситуацию осложняло то обстоятельство, что Северное общество изначально строилось на принципе противопоставления идеям и планам южан и их лидера, а борьба людей в заговоре была не менее, а порой и более острой, чем столкновение программ. Пестель, собираясь в Петербург, предвидел сложность стоявших перед ним задач и говорил своему соратнику Сергею Муравьеву-Апостолу (дальнему родственнику руководителя Северного общества), что «более всего ожидает сопротивления на счет принятия „Русской правды“, тем паче, что в Северном обществе существует конституция, сочиненная П. Муравьевым». «Русская правда» предусматривала установление в постреволюционной России республики, в то время как Никита Муравьев был сторонником конституционной монархии.

Однако реальный ход переговоров оказался иным, не таким, каким он виделся Пестелю до его приезда в Петербург. Сразу же выяснилось, что программные расхождения не столь велики, они касались скорее формы, нежели существа дела. И преодолеть их было вполне возможно. Тем более, что «Конституция» Никиты Муравьева, в отличие от «Русской правды», не была официально утвержденной программой Северного общества.

Давний заговорщик и один из директоров Северного общества князь Евгений Оболенский был согласен с республиканскими идеями «Русской правды», другой директор, Трубецкой, «то был согласен на республику, то опять оспаривал ее», и даже споры с Никитой Муравьевым не выявили принципиальной разницы во взглядах. Муравьев, по словам Пестеля, отзывался «с сильным негодованием» о членах императорской фамилии и утверждал, «что монархические формы» даны им (Муравьевым) своей конституции «ради вновь вступающих членов». Да и сам Пестель ради объединения был готов отказаться от собственной республиканской программы (по словам Трубецкого, «показал вид, что убежден нами, и что в России конституционное правление не иначе может быть, как монархическое»).

Гораздо более сложными оказались переговоры о конкретном плане действий по захвату власти и введении нового строя. План Пестеля предполагал, во-первых, цареубийство, причем в исполнении своеобразного «отряда обреченных» («избранные на сие должны находиться вне общества, которое после удачи своей пожертвует ими и объявит, что оно мстит за императорскую фамилию»). Во-вторых, предусматривалось введение диктаторского Временного верховного правления (только из заговорщиков) с неограниченной властью, которое, «приняв присягу от Синода, Сената и всей России, раздав министерства, армии, корпуса и прочие начальства членам общества, мало-помалу… будет постепенно вводить новое образование». Сам Пестель видел себя одним из диктаторов, а бывшее тайное общество — своего рода кузницей кадров и «номенклатурой» новой России — «никто, не поступив предварительно в оное, не должен быть облечен никакою военною или гражданскою властью». Таким образом, из тайного общества получалась фактически политическая партия, которая захватывает власть в стране и удерживает ее с помощью военной силы до тех пор, пока революционные преобразования не станут необратимыми.

Планы Муравьева были совершенно иными. Во-первых, распространить «между всякого состояния людей „Конституцию“», произвести «возмущение в войске» и обнародовать текст конституции. Во-вторых, по мере военных успехов, «во всех занятых губерниях и областях приступить к собранию избирателей, выбору тысяцких, судей, местных правлений, учреждению областных палат, а в случае великих успехов — и Народного веча». Именно оно должно было договориться с царем, решить вопрос о форме правления и принять или отвергнуть муравьевский конституционный проект. Это был план гораздо более демократический, но и гораздо более трудный в исполнении.

В отличие от пестелевской военной диктатуры он предусматривал на переходный период своеобразную национальную ассамблею, решения в которой принимались бы большинством голосов. Однако такой план был уравнением со многими неизвестными — например, неясно было, кто, как и на основании каких принципов будет проводить местные выборы, что будет в случае отказа принять конституцию с императором и его семьей (автор предполагал при таком раскладе установление республики и высылку августейшей фамилии за границу, но непонятно, что надо было бы делать в случае отказа семьи «высылаться»). Не принимался в расчет и фактор времени, которое понадобилось бы на местные выборы и достижение «великих успехов», а затем и на избрание Народного веча. Трудно поверить, что работавшие долгие годы в Генеральном штабе Муравьев и Трубецкой могли так по-любительски планировать будущее «дело». Скорее всего, их план был составлен наспех, к приезду Пестеля и с целью продемонстрировать ему независимость столичных заговорщиков, наличие у них собственной программы.

Видимо, это понял и Пестель, соглашавшийся буквально на все как стратегические, так и тактические предложения северян, но настаивавший на слиянии двух обществ и беспрекословном повиновении всех членов единому руководству. В результате на совещании, состоявшемся на квартире Рылеева, было принято решение о соединении обществ. Казалось, заветная цель была достигнута. Однако через несколько дней это решение было отменено.

Роковую роль здесь сыграла приватная встреча Пестеля с Рылеевым, в ходе которой лидер южан неосторожно выразил восхищение Наполеоном: «Вот истинно великий человек! По моему мнению: если уж иметь над собою деспота, то иметь Наполеона. Как он возвысил Францию! Сколько создал новых фортун!» Рылеев с его подчеркнутой любовью к «общественному благу» заподозрил в собеседнике мотивы личной корысти и, вероятно, первым из заговорщиков сравнил его с французским узурпатором. Он рассказал о своей беседе другим северянам, и те в результате заговорили о Пестеле как о честолюбце, возмечтавшем воспользоваться плодами произведенной в столице революции. В итоге этого дележа шкуры неубитого медведя северные лидеры отказались иметь дело с Пестелем, а Никита Муравьев, не присутствовавший при принятии «объединительного» решения, потребовал его отмены и добился своего.

В итоге объединение обществ было отложено до 1826 г., а репутация Пестеля — бесповоротно испорчена.

Как справедливо отметила биограф Пестеля О. И. Киянская, враждебное отношение северных лидеров вызвала, прежде всего, сама личность Пестеля. Кондратий Рылеев на следствии утверждал, что «Пестель человек опасный для России и для видов общества». «Корифей» заговора, гвардейский полковник и опытный штабист князь Сергей Трубецкой вспоминал, что он «имел все право ужаснуться сего человека», а Никита Муравьев назвал идеи Пестеля «варварскими» и «противными нравственности». Все они единодушно подозревали полковника в «личных видах», честолюбии и властолюбии.