Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - Николай Александрович Добролюбов

или смягчиться само собою… Спрашиваем вас, читатели, чем эта философия хуже философии графа Бальбо, и кто из четырех графов может похвалиться своим другом предпочтительно пред остальными?

Если выбор друзей у наших графов одинаково удачен, то их тактика поражает нас совершеннейшим единством, которое можно даже заподозрить в подражании. Дело в том, что для достижения целей графов нужно было восхвалять парламентскую форму правления, а между тем это было не совсем удобно. И граф Кавур мог иметь за это кое-какие неприятности в 1847 г., а граф Монталамбер уже прямо находился в положении крайне затруднительном после 1852 года. Что делать? К счастью, у графа Монталамбера была мать англичанка, которая его, говорят, и воспитывала с некоторыми педагогическими манерами старой Англии, довольно суровыми в физическом отношении; граф же Кавур в молодых летах долго жил в Англии. После этого ясно, что они принялись эксплуатировать британское управление без всякого милосердия… «Risorgimento» полон был восторженных заметок о государственных ораторах Англии и об уме, красоте и величии ее лордов; граф Монталамбер, как известно, тоже не дал спуску английским парламентским прениям… И, конечно, когда подумаешь, что на английских учреждениях ездят иногда люди, гораздо менее имеющие на то права[421], чем наши графы, то находишь образ действий обоих графов как нельзя более естественным. Одно только нехорошо: раз граф Монталамбер до того увлекся, что наговорил лишнего и отдан был под суд. Два года тому назад процесс его за слишком усердную похвалу английским прениям в парламенте наделал порядочного скандала[422]. Правда, впрочем, что тот же граф сочинил около того же времени «Pie IX et lord Palmerston», где и Пальмерстон и Англия, за исключением, конечно, парламентских форм, уничтожаются в пользу Пия IX.

Полные восторженного благоговения пред трибуною, оба графа, можно сказать, превосходят друг друга в постоянных надеждах на силу словесного убеждения. Так как французский граф находится теперь «не у дел», то он, естественно, рассчитывает более на статейки и письма; в прежнее же время возлагал упование на свои красноречивые «дискуры»[423]. Пьемонтский граф теперь смотрит несколько свысока на статейки и даже на речи, это уж для него пустяки; но он твердо надеется изменить лицо мира посредством своих дипломатических нот. «Письмо» графа Монталамбера дает нам один образчик того, как оба графа, наперерыв друг перед другом, рвутся показать свою приверженность к «убеждению». Граф Кавур (вспоминая, без сомнения, своего бывшего сотрудника, благонадежного графа Бальбо) уверяет в своей речи, что вопрос Рима и Венеции не может быть решен силою, что надо подождать, пока мнение европейских держав сформируется в пользу Италии, когда святой отец убедится, что надо отдать Рим Пьемонту, а Австрия почувствует моральную невозможность держаться в Венеции. «Для этого надо действовать на общее мнение Европы, надо убеждение, переговоры, убеждение, дипломатические ноты, меморандумы, убеждение, убеждение… И уж положитесь на меня – мои ноты будут убедительны!» Так провозглашал граф Кавур. Кажется, достаточно сильно?.. Но граф Монталамбер старается перекричать его, повторяя: «Да, убеждение, убеждение, всё надо делать убеждением, а не силой, именно убеждением, и вы должны были действовать убеждением, не другим чем, как убеждением… прогресс совершается идеей, а не силой, убеждением, а не оружием»… и пр. Относительно Венеции, например, граф Монталамбер до того согласен с графом Кавуром и графом Бальбо, что, даже при всем желании возражать пьемонтскому дипломату, не находит сказать ничего лучшего, как только заподозрить его в неискренности. «Вы хотите получить Венецию, – пишет он, – действуя убеждением на Австрию и Европу. Увидим… Я искренно желаю вам успеха. Да, именно таким способом, посредством убеждения, примером собственного благоденствия. Пьемонт после 1847 года должен был бы и мог бы обеспечить торжество и честь своей политики. И вот почему из всех виновных в том зле, которое совершается теперь в Италии, – вы (т. е. Кавур) может быть всех виновнее. Вы имели всё, что нужно для того, чтобы привести ко благу дело столь прекрасное, сохранив симпатию всех честных людей в целом мире. Ни в патриотизме, ни в красноречии (!), ни в отваге, ни в настойчивости, ни в ловкости у вас не было недостатка; вам недоставало одного – совести (conscience) и уважения к совести других».

Как видите, граф Монталамбер не только убеждение любит, но и свободу: он одобряет сардинские постановления (да и нельзя иначе: они дают простор красноречию) и желает освобождения Венеции не меньше самого графа Кавура. Они оба страшатся только, когда люди заходят очень далеко… И в этом отношении сходство между двумя графами не менее поразительно, как во всех других. Граф Монталамбер, например, еще в ранней молодости тотчас же воспользовался на трибуне плодами июльской революции, но известно, что в беспорядках, произведших ее, он был совершенно неповинен. То же самое надо сказать и о 1848 годе… Если обратимся к графу Кавуру, то увидим то же благоразумие: в самой ранней молодости он умел сохранить себя – не попал ни в секту карбонаров, ни в «Юную Италию»[424], а либеральничал весьма умеренно и благородно в аристократических салонах, и между прочим в салоне своего отца; а потом, после переворота, сделался руководителем новой политики Пьемонта. Он успел лучше, чем граф Монталамбер, и вот чего французский граф никак не может простить ему! Бедняк думает, что это произошло от существенной разницы их идей и характеров, и его самолюбие страдает… А дело просто в том, что Пьемонт – не Франция: благодаря ничтожеству политической жизни Кавур оказался там один, а во Франции Монталамбер потерялся между десятками людей половчее его…

Для того чтобы свобода не была уж слишком свободна, оба графа готовы на всё. И, во-первых, они любят, чтобы она была дарована, пожалована…Вот почему граф Кавур с графом Бальбо и еще несколькими графами и маркизами еще в 1848 году печатали в «Risorgimento» прошение к королю Фердинанду, чтоб он сделался либералом… Вот почему граф Кавур хотел, чтобы освобождение Италии совершилось непременно Наполеоном III. Вот почему и граф Монталамбер неоднократно взывал к разным державам и властителям, чтобы они отказались от своих прав на некоторые области, преимущественно католические, как, напр., Англия – на Ирландию, Пруссия – на Познань и пр. Надо признаться, что в этом случае трудно решить, кто из двух графов имел более успеха в своих воззваниях.

Зато, если судьба им улыбается, наши близнецы-графы немедленно возлетают на седьмое небо и трубят о спасении свободы от анархии. Выше мы привели то место письма графа Монталамбера, где он так восторженно говорит о Пие IX