Антропология революции - Александр Гриценко

Сказанное выше позволяет выделить еще одно сходство и одновременно различие между критикуемыми порядками величия и анализом Дебора. В суждениях последнего различие между множественными порядками величия (рыночным, научно-техническим и репутационным) полностью стирается: рыночный и научно-тех-нический порядки, как правило, смешиваются и объединяются в зрелищную эквивалентность образов, довлеющую над ними в новой фазе капитализма. Речь идет о в своем роде «тотальном интегрировании», включающем образы, потребление и производство: «Деньги подчинили себе общество, играя роль главного эквивалента и меры: с их помощью можно оценить различные товары, которые нельзя сравнить исходя из их полезности. Спектакль — это современное дополнение к деньгам: с его помощью можно оценить сразу весь мир товара. Спектакль является мерой всех общественных потребностей. Спектакль — это деньги, на которые мы можем лишь любоваться, ибо в нем все, что можно было потребить, уже заменено абстрактным представлением» (§ 49). Последняя фраза может быть истолкована в свете концепции плюрализма форм вовлеченности, которая будет рассмотрена в следующей части статьи. Именно тут могут быть обнаружены напряжения и трения между формами эквивалентности в публичных режимах [социальной жизни] и вовлеченностью в наиболее персональное присвоение [благ], далекое от абстрактного всеуравнивания. Но уже на данном этапе мы можем сказать, что переход от «тотального потребления» к «тотальной репрезентации» является общим свойством восхождения по ступеням обобще(ствле)ния и представляет собой движение в сторону координации когнитивного, материального и политического представительства (Тевено 2006b).

Из четырех рассмотренных порядков величия только два первых (патриархальный и научно-технический) обычно ассоциируются с идеей иерархии, поскольку именно в них отношения приоритета «великого», «самого значимого» (grand) и «простого», «незначительного» (petit) принимает форму экстериоризированного подчинения одного лица другому — идет ли речь об авторитете, основанном на доверии к прошлому и традициям, или об уверенности в технической эффективности. Вместе с тем, анализ рыночного и репутационного величия позволяет выявить соответствующие им порядки зависимости, легитимное обоснование справедливости которых связано с определенным общим благом. В свою очередь анализ критики этих порядков обнаруживает потенциальные формы того, как может обличаться то или иное злоупотребление властью. И два влиятельных для Мая 68-го автора (Маркс — в случае рыночного порядка и Дебор — в случае порядка репутации и «мнений») предприняли усилия для разоблачения господства «чувственно-сверх — чувственных вещей» (ein sinnlich übersinnliches Ding).

Рассмотрим теперь два других порядка величия: тот, что связан с гражданским величием (grandeur civique) и с величием вдохновения (grandeur de l’inspiration), которые на первый взгляд так же, как и репутационный и рыночный порядки величия, могут показаться лишенными принципа межличностного соподчинения, хотя и содержат в себе, подобно прочим порядкам, внутреннюю иерархию. В Мае 68-го им была уготована особая судьба: они стали объектом внутренней критики, реактивировавшей и оживившей их изнутри, при том что основания этих порядков не были подвергнуты дискредитации. Критика способствовала утверждению принципа общности человеческой природы, вступившего в противоречие со статусными или статуарными, «застывшими» неравенствами. Она подчеркнула обратимость состояний («простое» может стать «великим», и наоборот), смягчающую напряжение между неравенством величия / ничтожности и равным достоинством в рамках человечества как целого. Приведенный выше лозунг «Любой учитель — ученик. Любой ученик — учитель» выражает не только переворот отношений, но также и равенство возможного доступа [к преимущественной позиции].

Илл. 10.

Гражданское величие не ограничивается величием гражданина как публичного лица: оно характеризует причастность к общему интересу, который может затрагивать и повседневную жизнь. Она принимает форму коллективной солидарности, в потенциале расширяющейся до всего человечества (Boltanski, Thévenot 1991) и преодолевающей эгоистические устремления в рамках братского союза:

«В новом обществе не должно быть места эгоизму, преклонению перед „я“. Наш путь станет долгой дорогой к братству».[456]

Подобная солидарность не основывается на близости или схожести; она включает чужого, преодолевая классовые или национальные границы:

«Крестьяне, трудящиеся, студенты — вместе!»[457] (илл. 10).

Илл. 11.

Плакат, заказанный у Народной мастерской забастовщиками «Ситроена», призывал к солидарности между французскими трудящимися и рабочими-иммигрантами в их борьбе против патроната, старающегося их разобщить:

«Трудящиеся французы и иммигранты — едины»[458] (илл. 11).

Илл. 12, 13.

Даниэль Кон-Бендит, один из лидеров майского движения, немецкий еврей по происхождению (в настоящее время он является депутатом Европарламента от «зеленых»), был выдворен с территории Франции. В качестве ответа был создан плакат, изображающий его лицом к лицу с полицейским из CRS и лозунгом «Мы все — евреи и немцы!» (илл. 12). В ходе дискуссии на общем собрании Народной мастерской предыдущий лозунг был заменен лозунгом, придающим солидарности универсальный характер: «Мы все — „нежелательные лица!“»[459] (илл. 13). Вместе с тем в памяти останется именно первая формулировка, которая и будет впредь использоваться во всех последующих манифестациях, чтобы подчеркнуть «нашу» и всеобщую солидарность с той или иной категорией людей.

Илл. 14.

В ответ на очередные выдворения иностранцев Мастерская создала плакат, изображающий поднятый вверх кулак на фоне таможенного табло. Надпись на плакате гласит:

«Положим конец выдворению наших иностранных товарищей!» (илл. 14).

Критика любого построения сообщества, содержащего опасность самоизоляции, связывала в 1968 году между собой понятия границы и подавления, репрессии:

«Границы = репрессия»[460].

Эти границы относятся также к закрытым институтам и учреждениям, согласно той критике, с которой впоследствии ассоциировалось наследие Фуко:

«Распахнем двери сумасшедших домов, тюрем и прочих факультетов!»[461]

В следующем лозунге объединяются гражданская солидарность поверх национальных, языковых и культурных границ и поиск бесконечности, оцениваемый согласно вдохновенному порядку величия. Этот призыв к бесконечности позволяет установить компромисс между двумя порядками величия: расширением гражданской солидарности и открытостью вдохновенного творческого акта: «У бесконечности нет акцента!»[462]

Пространство солидарности образует целое, которое, однако, не является каким-то общим «мы», просто расширяющим отношения близости и сходства. Эта общность испытывается мышлением («коллективная воля») и напором («коллективное действие»):

«Мыслить вместе — нет! Вместе приналечь — да!»[463]

Целое реализуется в созыве всеобщего собрания. Оно представлено в голосовании, в вынесении резолюций. Операция представительства содержит в себе риск отделения представителя от представляемого, вместо того чтобы сочетаться в одном лице, как того требует архитектура личности у Жан-Жака Руссо. Из этого разделения вытекает внешняя иерархия межчеловеческих отношений. Именно поэтому испытание гражданского величия направлено против злоупотреблений властью со стороны тех или иных представителей или форм представления — это испытание наличествует в том числе в законах, голосовании или «резолюциях», предлагаемых на общих собраниях. Компромисс между гражданским и вдохновенным порядками величия проявляется в наиболее ярко выраженных формах порыва, ставящих под сомнение формальности. Он полностью соответствует революционной традиции, и в этом смысле Май 68-го лишь дополнил его новыми речевыми формулами. Так, например, в одной формулировке обыгрывается противопоставление между словом «emotion» (эмоция) и словом «motion» (резолюция[464]):