Август - Кнут Гамсун

— А стоит ли вообще держать скотину? — спрашивает Август.

Поулине, с внезапной яростью:

— Да уж лучше держать скотину, чем гноить траву!

— Всё равно не стоит, — утверждает Август, — вообще ничего не стоит, кроме заводов и фабрик.

— Было время, — говорит Поулине, — когда в Поллене слыхом не слыхали про голод. У нас все держали по нескольку коров, овец я уж и не считаю, а у некоторых, как, скажем, Каролус и Ане Мария, у тех и вовсе было четыре коровы. Но таких убогих семей, чтоб ни одной, — таких не было. Ну или, скажем, не корову, а четыре дойные козы. Было время, когда мы в Поллене не знали голода, а теперь...

В комнате воцарилась тишина, и дальше обед проходил в полном молчании. Йоаким хочет, чтоб ему передали миску с картофелем, но молчит, не просит, ждёт, когда кто-нибудь сам догадается.

На Поулине нахлынули приятные воспоминания.

— А ты помнишь, братец, как мы с тобой радовались в детстве, когда приходила мать и рассказывала, что корова отелилась?

Эдеварт:

— Помню.

— А ты, Йоаким, помнишь?

— Помню.

— Получался вроде как праздник. Мы тогда радовались куда больше, чем сейчас, хотя теперь у нас целых восемь коров и лошадей. Когда приходила мать и говорила нам про это. И на столе появлялись молоко и творог, и вообще молока для всех было сколько хочешь. А теперь похоже, что не так-то и важно, если у кого корова отелится. Уж и не пойму, но что-то здесь неладно.

Август:

— Если б всё это имело смысл, тогда бы на каждом дворе было много коров и можно было завести здесь и молочную ферму, и сыроварню, и сбивать масло, и вывозить молоко, масло и сыр. А всё остальное — это только чтобы набить собственную утробу, и вообще мелочь.

Поулине не сдаётся:

— Но в былые дни мы не знали нужды. У нас были и зерно, и картофель, и молоко, а во время путины мужчины выходили в море и привозили домой рыбу. Мы так хорошо жили, мы все, что не уставали каждый день благодарить Бога. А теперь!..

— Да-да, — говорит Август, — ты судишь на свой лад, каждый из нас судит на свой лад, а если, к примеру, взять меня, то я немножко больше повидал на этом свете, чем ты. И могу сказать тебе, что, если бы сюда приехал какой-нибудь иностранец, который побывал во многих странах, он бы только посмеялся, увидев, как вы тут сидите и доите двух своих коров или как вы прядёте пряжу из овечьей шерсти, вместо того чтобы сдать эту шерсть в факторию и получить взамен готовую ткань.

— Значит, твой иностранец посмеялся бы?

— Да ещё как!

— А мне надо о том горевать?

Август не сразу ответил. Но Поулине ничего не поняла, ни капельки. Она ещё пуще его раззадорила, продолжив свои речи:

— С чего это я стану думать о твоих иностранцах? Вот вы испугались бы его? — спрашивает она у братьев.

Йоаким хочет прекратить спор. Он уже и раньше слышал всё, что эти двое могут сказать друг другу.

— Ты не передашь мне миску с картофелем? — спрашивает он.

— Дело в том, — примирительно говорит Август, — что нам следует брать пример с заграницы. Другого пути нет. Мы должны брать пример, а не болтаться где-то в хвосте. Ты хочешь, чтоб мы были единственным народом, который ничему не может научиться?

— Мать научила меня прясть, — говорит Поулине, упрямо кивая головой.

Август:

— Ты говоришь точь-в-точь, как твоя сестра. Осия вот тоже сидит и ткёт материю на бельё. Это ж надо — будто ей больше делать нечего! Я ей посоветовал наведаться в лавку к родной сестре и купить готовое.

— А она что ответила?

— Ответила, что покупное бельё никуда не годится, и не ноское оно, и слишком много в нём бумажной пряжи.

— Это она правду говорит, — подхватывает Поулине, — я тоже вскорости натку тебе материи на бельё, слышишь, Эдеварт? Вот это будет материя так материя!

Эдеварт на мгновение поднимает голову и снова опускает её.

— Ничего мне не надо, — говорит он.

Август слоняется по всей округе. Делать ему особо нечего, но тем не менее он доволен собой, потому что фабрика уже готова. Правда, кой-какие недоделки ещё остались и не хватает кой-каких машин, которые вот-вот прибудут.

Доволен он и тем, что ему удалось довести строительство до конца, не ограбив при этом двух акционеров из Вестеролена. Он не кровопийца какой-нибудь, напротив, он доброжелательный и отзывчивый человек, а для Иверсена, хозяина невода, и для Людера Мильде и впрямь было бы ужасно, если б этим беднягам пришлось расстаться со своими коровами. Правда, дойди дело до крайности, Август не побоялся бы их пристрелить, а потому, отыскав недостающие средства в других местах, он оказал им, можно сказать, большую услугу.

Август бредёт к Каролусу. Он не прочь покалякать о том о сём с этим престарелым рыцарем, хотя его жена Ане Мария давно уже не та, какой была прежде. Она заполучила своих приёмышей и вполне этим удовольствовалась. Просто удивительно, до чего изменилась столь мужелюбивая и лихая женщина. Верно, всю свою жизнь она тосковала оттого, что нет у неё детей. Она явилась на свет, чтобы стать матерью, а жизнь её обманула.

Ане Мария сидит и читает газету, которую недавно начала выписывать. Муж её тоже чем-то занят, но кивает Августу и приглашает садиться.

— Не стой в дверях, сдаётся мне, стульев у нас хватает.

— Да уж, — льстит ему Август, — стульев здесь хватает не только на двоих. Бог вам в помощь!

Каролус сидит и играет с мальчиками в разные игры. Его это занимает не меньше, чем самих ребятишек, он потихоньку впадает в детство, хотя ему навряд ли больше шестидесяти. С лукавой улыбкой Каролус прячет грифель в своих тяжёлых руках, но мальчики уже изучили все его фокусы и уловки и находят то, что он спрятал; все трое весело смеются, вытирают доску и затевают новую игру. Так они уже играют довольно долго.

— Пора кончать! — говорит Ане Мария. Она складывает газету и обращается к Августу: — Ну, Август, какие новости ты нам принёс?

— Чтоб не врать, никаких! — И тут же добавляет: — Вообще-то в море видели косяк сельди.

— Ах, если бы на самом деле так!

— Я и не сомневаюсь, что он придёт. После недавнего шторма сельдь пошла между Гренландией и Норвегией и должна в конце концов зайти к нам в фьорд.

— Да перестаньте же вы играть! — нетерпеливо говорит Ане Мария. Ей не по душе, что мальчишки не обращают на неё внимания, обычно они держатся за её подол.

— Это что ещё такое? — спрашивает Каролус. — Я что, не имею права поиграть с детьми?

Она снова обращается к Августу:

— Ты, значит, достроил свою фабрику и привёз всё, что к ней полагается? Солидное такое здание получилось.

— Да, есть на что посмотреть.

— Наверно, скоро про неё напишут в газете. Я как раз смотрела, нет ли чего.

— Да, — соглашается Август, — газета пишет и про более незначительные вещи.

— Ах, Август, Август, как это ты всё умеешь и всё тебе удаётся!

Раньше, когда, бывало, Ане Мария так говорила, это кое что да значило, и она сопровождала свои слова нежным взглядом. Теперь же она говорит только по необходимости, а вдобавок смотрит на Августа открыто и прямо, без малейших признаков нежности. Нет, она уже давно стала не такой, как раньше. Но чёрт его подери, если её и теперь нельзя пробудить к прежней жизни!

— Пошли, мальчики, помогите мне, — сказала она, поднимаясь со стула. — Нам надо сварить кофе.

Пришлось Каролусу прервать эту идиотскую игру и отпустить детей.

— Так что ты сказал? — спросил он у Августа. — Что, показалась сельдь?

— Да вот, говорят, — отвечает Август и встаёт, собираясь уйти. — Это всё, что я слышал.

— Ну, не так уж позарез нам нужна сельдь, я ж совсем недавно купил её на Сенье.

— И запирал у Фуглё, — напоминает Август. — Но если придёт сельдь, она понадобится и для фабрики тоже, а вот это нам нужно позарез. Будет сельдь, будут и заработок, и деньги, и работа для всех.

— А что ты стоишь? Уж не хочешь ли ты уйти? Выпей с нами кофе! Да, заработки — это для многих хорошо, особенно для бедняков, у которых каждый шиллинг на счету. Но что до меня, то я не могу взвалить на себя больше дел, чем у меня есть. И чего ты так спешишь? Вернись и сядь, — говорит он стоящему в дверях Августу.

Август проходит на кухню, без церемоний открыв дверь. Ане Мария поднимает глаза, сразу догадывается, зачем он пришёл, отступает назад и тихо спрашивает:

— Чего тебе здесь надо?

— Сама догадайся.

— Мальчишки вышли принести дров и сейчас вернутся, — говорит она.

— Не вернутся! — Он ничего не видит и не слышит, он обхватил Ане Марию, хочет бросить на кучу хвороста, но встречает сопротивление.

Ане Мария говорит самым решительным тоном:

— А ну, убирайся отсюда! — На него это не действует, и она с силой толкает его к стене. Но поскольку именно в эту минуту возвращаются мальчики и глядят на них во все глаза, им обоим приходится рассмеяться и сделать вид, будто они так шутят.