Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты - Светлана Бондаренко

— Мои друзья не могут стать вашими друзьями, — сказал Малыш. Мы пошли шагом.

— А я уверен, что могут, — сказал я. — Ты очень славный, хороший, Малыш. У такого, как ты, могут быть только очень хорошие друзья… Они хорошие и мы хорошие, значит, все будет хорошо!

Малыш покосился на меня.

— Ты умеешь узнавать, что будет?

— В данном случае это нетрудно, — бодро сказал я.

— Ты не умеешь узнавать, что будет, — убежденно сказал Малыш. — Вы никто не умеете. Мои друзья хорошие — да. Лучше всего на свете. И вы хорошие, но хорошо не будет. Никак не будет. Вам будет никак, а моим друзьям будет или никак, или плохо.

Я не нашелся, что сказать, и некоторое время мы шли молча. Сформулировано было достаточно четко, но я все-таки не был уверен, что мы с Малышом правильно понимаем друг друга. Я подумал было, что, наверное, имело бы смысл рассказать ему, что мы не впервые встречаемся с разумными существами других миров и что никогда им еще не было плохо. «Никак» — бывало, это верно, но плохо — никогда. Но потом я решил, что то не мое дело, лектор из меня неважный, а Тендер сам ему и расскажет, и покажет все, что найдет нужным. И поэтому я сказал только:

— Мы очень хотим, чтобы было хорошо, и мы очень не хотим, чтобы было плохо.

— И вы очень не хотите, чтобы было никак, — сказал Малыш.

— Да, — признался я. — Этого мы тоже не хотим.

Мы уже огибали болото, и перед нами открылся берег с кораблем и взлетная полоса, когда Малыш сказал:

— А если бы меня не было? Что бы вы делали? Я пожал плечами.

— Мы, вероятно, так ничего бы и не узнали о твоих друзьях, мы бы заселили эту планету. Правда, наверное, рано или поздно твои друзья дали бы о себе знать, но если бы они дали о себе знать слишком поздно, могло бы быть плохо.

Мы ступили на рубчатку. Том уже катил нам навстречу, мигая всеми сигнальными лампами, которыми он располагал.

— А если бы я сейчас исчез? — спросил Малыш.

— Это было бы плохо, — сказал я. — Прямо не знаю, что бы мы без тебя делали. Так что ты уж лучше не исчезай.

— Ну а что бы вы все-таки стали делать?

— Попытались бы тебя найти.

— А если бы не нашли?

— Нашли бы. Мы здорово умеем искать.

Малыш замолчал, а тут набежал Том, и началась потеха. Из Малыша градом посыпались вопросы. Я не успевал отвечать. Том не успевал выполнять обрушившиеся на него команды. И только Малыш все успевал. Со стороны все это выглядело, наверное, очень весело. Да нам и на самом деле было весело, даже Дик в конце концов разошелся. Наверное, мы были похожи на расшалившихся подростков, удравших с уроков на берег океана. Сначала была еще какая-то неловкость, сознание того, что мы не развлекаемся, а работаем, мысль о том, что за каждым нашим движением следят, а потом все это как-то забылось. Остался только мяч, летящий тебе прямо в лицо, и азарт удачного удара, и злость на неуклюжего Тома, и звон в ушах от удалого гиканья, и резкий отрывистый хохот Малыша — мы впервые услышали тогда его смех, да он и сам, вероятно, смеялся тогда впервые в жизни. Это были странные игры. Малыш выдумывал их правила на ходу. Он оказался невероятно вынослив, азартен, он не упускал ни единого случая продемонстрировать перед нами свои физические преимущества. Он навязал нам соревнование, как-то само собой получилось, что он стал играть один против нас троих, и мы все время проигрывали. Сначала он выигрывал, потому что мы ему подыгрывали. Потом он выигрывал, потому что мы не понимали его правила. Потом мы поняли правила, но нам с Диком мешали дохи. Потом мы решили, что Том слишком неуклюж, и исключили его из игры, Дик вошел в азарт, заиграл в полную силу. Я тоже делал все, что мог. Но мы проигрывали очко за очком. Мы ничего не могли сделать с этим молниеносным дьяволенком, который перехватывал любые мячи, сам бил очень точно и сильно, негодующе вопил, если мяч задерживался в наших руках дольше секунды, и совершенно сбивал нас с толку своими фантомами или, того хуже, манерой мгновенно исчезать из виду, с тем чтобы появиться столь же мгновенно совсем в другом месте. Мы не сдались, конечно, от нас столбом шел пар, мы задыхались, мы потели, мы орали друг на друга, но мы дрались до последнего. И вдруг все кончилось.

Малыш вдруг остановился, проводил взглядом мяч и сел на песок.

— Это было хорошо, — сказал он. — Я никогда не знал, что бывает так хорошо. А теперь я пойду.

— Куда ты пойдешь? — спросил я, еле выговаривая слова. — Пойдем с нами в корабль. Тебе надо поесть. Мы тебя накормим, как ты привык.

— Посмотрим видеофон, — сказал Дик, подходя. — Тебе будет интересно.

— Нет, — сказал Малыш — Мне это не интересно. Но у меня есть вопрос. Как это называется: если человек ушел под воду и не вышел; если на человека упали с горы большие камни; если человек был живой и перестал?

— Это называется — человек умер, — сказал я.

— А что бы вы стали делать, если бы я умер?

— Мы бы снова сделали тебя живым, — сказал я.

— Это можно сделать?

— Да, конечно. Это называется реанимация.

— Значит, вы не умираете?

— Умираем, конечно, — сказал я. — Реанимацию не всегда можно произвести. Если человек очень стар и устал жить… или если человек умер очень давно… или если человек очень поврежден… А разве твои друзья не умирают?

— Ты не понимаешь, — сказал Малыш и встал. Он даже не попрощался — просто повернулся и пошел прочь.

Некоторое время мы смотрели ему вслед, потом Дик крикнул: «Малыш!», сорвался с места, догнал его и пошел рядом. Я подобрал свою доху, оделся, нашел доху Дика и нерешительно направился за ними. У меня на душе был какой-то неприятный осадок: не люблю разговоров о смерти. Впрочем, Малышу все это, наверное, интересно, а голова у него работает совсем не так, как у нас. Да и умирают здесь, на планете, кажется, не так, как у нас. Удивительно все-таки получается: почти на все вопросы о своих друзьях Малыш отвечает: вы не понимаете. Может быть, мы действительно чего-то не понимаем? Очень основательно, с самого начала и до самого конца не понимаем.

Я увидел, что Дик остановился, а Малыш пошел дальше. Дик повернулся и двинулся ко мне навстречу. Я подал ему доху. Дик был мрачен.

— Ну, что? — спросил я.

— Мы ничего не понимаем, — сказал Дик. — Он все время твердит, что мы ничего не понимаем.

— Мне он тоже… — начал я и осекся. — Дик, — сказал я. — Ты потерял «третий глаз».

— Я его не потерял, — сказал Дик:

Авторы несколько раз правят этот текст, изменяя какие-то его части, пока он не становится похож на окончательный. К примеру, первый рассказ Малыша в начале шестой главы выглядел так:

— Курвиспат, — отчетливо выговорил Малыш и пересел на правую пятку. — Я давно знал, что люди придут снова. Я ждал. Мне было плохо. Потом я увидел: люди пришли. Я знал, что нужно делать, но еще не знал — как. Я много размышлял. Здесь. Рядом с вами. Я знал: люди придут, будет плохо. Я размышлял и понял, что они обязательно уйдут, и тогда будет хорошо, но я не знал — когда. Надо было узнать. Я много размышлял и понял: надо выбрать одного и спросить. Я не прятался. Я приходил сюда много раз.

Отличается и часть разговора Тендера-Комова с Горбовским.

— Каспар, как вы представляете себе дальнейшую судьбу Малыша?

Предчувствие, что меня сейчас же, немедленно, в мгновение ока, с наивозможной быстротой и прямотой попросят из рубки, достигло во мне апогея. Я съежился и перестал дышать.

Тендер сказал:

— Малыш будет посредником между Землей и аборигенами.

— Я понимаю, — сказал Горбовский. — Это было бы прекрасно. А если „контакт не состоится? А если…

— Леонид Андреевич! — произнес Тендер жестко. — Давайте говорить прямо. Давайте выскажем вслух то, о чем мы с вами сейчас думаем, и то, чего мы опасаемся больше всего. Я стремлюсь превратить Малыша в орудие Земли. Для этого я всеми доступными мне средствами и совершенно беспощадно, если так можно выразиться, стремлюсь восстановить в нем человека. Вся трудность заключается в том, что человеческая психика, человеческое, земное отношение к миру в высшей степени, по-видимому, чужды аборигенам, воспитавшим Малыша. Поэтому волей-неволей я, в процессе этого перевоспитания, вынужден с кровью и с мясом отдирать Малыша от тех, кого он любит больше всего на свете; волей-неволей я, по-видимому, восстанавливаю Малыша против его воспитателей, разочаровываю его в них, подрываю их авторитет и таким образом подвергаю психику Малыша возрастающему напряжению. Это напряжение уже сейчас достигло такой стадии, что он, как вы могли отметить, заговорил о своем исчезновении и смерти. Но если контакт состоится, если мне удастся вступить в непосредственную связь с аборигенами, все эти напряжения спадут сами собой, и будет достигнуто некоторое равновесное состояние. Мы быстро убедим Малыша, что наши цивилизации — это равные партнеры, со своими достоинствами и недостатками, и он, как посредник между нами, сможет всю жизнь черпать и с той, и с другой стороны, не опасаясь ни за тех, ни за других. Он будет горд своим исключительным положением, жизнь его будет радостна и полна. Если же контакт не состоится… — Тендер помолчал. — Что ж, мы должны, мы обязаны рискнуть. Такого случая больше не будет никогда. Такова моя точка зрения, Леонид Андреевич.